Бусурманский размер

Вначале было слово. И слово это было "Ять". Уж все было къ празднеству готово въ слободе Ко называемой: яства и кушанья заморские, медъ рекой, да брага во погребахъ, гонцы съ приглашениями розосланы во многие княжества, да только одно красного молодца Алибабу кручинило. Во всемъ хороша собою девица Моржана: червлена губами, бровьми союзна, да все одна дума тяготила его буйную головушку. То было неразумение утехъ палатныхъ. Три дня и три ночи думалъ онъ свою думу и медомъ хмельнымъ запивалъ. Не съ кого помощи было спросить, ибо посрамить свою честь молодецкую передъ Великимъ Княземъ Синдбадомъ было не можно. Въ ту пору, на вечерней зорьке, проходилъ мимо княжеский писарь, Ка Кобуном именуемый. Заглянулъ онъ въ горницу, и узрелъ доброго молодца думами омраченного за медомъ хмельнымъ. До всего въ слободе родимой ему-то было дело, посему обратился онъ къ юноше съ речью пламенной: "Ты пошто, Алибаба, не веселъ? Что головушки повесилъ? Златы кудри распрямилъ, словно светъ тебе не милъ. Коль ты меду мне нальешь - помогу, ядрена вошь!" Обративъ печальны очи на одного изъ трехъ писарей, коеи виделись ему смутно, аки юные чаровницы въ утреннемъ тумане, добрый молодецъ повелъ свой сказъ, непрестанно писарю браги хмельной подливая. Съ каждой чаркой все крепче становилась ихъ связь дружеская, покуда въ одинъ моментъ не вздумалось Ка Кобуну обучить птенца неоперившегося какъ утехи вести палатные. И сказалъ тогда Ка Кобунъ князю молодому: "Внемли мне, друже, вотъ какая дума меня посетила. Коль такъ боязно тебе съ девицей Моржаной ложе делить, надобно провести приготовления. Я отныне буду тобою, а ты- своей молодой женою." Обрадовался Алибаба несказанно, писаря уверивъ, что является онъ самымъ просвещеннымъ мужемъ слободы своей и прочихъ всехъ ихъ окружающихъ. Скоро сказка сказывается-нескоро дело делается. Смущенье одолело красного молодца, ибо негоже юноше девицею притворяться, но писарь княжеский уже распалился больно. Упали на полъ тканые одежды, являя очамъ оторопевшимъ размеръ бусурманский, доселе имъ не виданный и ужъ, воистину, богатырский. Во мгновение ока Ка Кобунъ налетелъ, аки коршунъ на птенца несмышленого, да только вонзилъ онъ в него не когти острые, а сластунъ свой бусурманский. И схлестнулись они на полу дубовомъ, какъ они сами. По усамъ текло, да въ ротъ не попало, къ авторскому превеликому сожалению. Я тамъ былъ, медъ пиво пилъ, собственно, оттого сию историю и сказываю. Проснулся Алибаба съ первыми петухами и со смутным осознаниемъ, что къ нимъ онъ теперь принадлеженъ. И Богъ весть, что теперь станется.