Однозначная идентификация

Безымянная колония-19 встретила его неприветливо: как только он сделал шаг с мостика шаттла, воздух, с показателем влажности в 98%, заполнил его легкие до предела, словно обволакивая гортань тонкой пленкой воды. Мидорима в последний раз оглянулся на маленький звездолёт, кивнул на прощание пьянчуге-пилоту и двинулся в путь. Туман ровным слоем стелился по земле, словно взбитые сливки, и каждый шаг заставлял его колыхаться, расходиться вокруг волнами, как огромное белоснежное море — Шинтаро видел натуральные водоёмы лишь на старых видеозаписях, каких в лабораториях было в избытке, поэтому позволил себе понаблюдать за этим немного пугающим зрелищем. На этой колонии, времена года которой ограничивались лишь поздней осенью и холодной зимой, раньше добывали драгоценные металлы — теперь же она была очередной опустошенной планетой, из которой человечество выжало все, что только смогло достать. Будучи жертвой экстенсивного роста, она умирала, и вместе с тем давала множество возможностей для изучения этого процесса. Люди жили мечтой вернуть Земле былую красоту и остановить разрушение — Мидорима не верил в возможность восстановления родного дома своего вида, однако не мог пренебрегать заданием, ради которого и был создан. Небольшие зеленые маячки, расставленные на расстоянии тридцати метров друг от друга, тускло светили и указывали ему путь до станции, на которой предстояло провести долгие месяцы. Черные силуэты острых гор устрашающе возвышались со всех сторон, и туман, что тек с их вершин, холодил ноги даже сквозь экзокостюм, устойчивый к перепадам температур. Мидорима перехватил сумку поудобнее, протер запотевшие очки и оглянулся — его шаттл уже скрылся в грязных облаках, еще более плотных и густых, чем туман на поверхности. Когда до базы оставалось несколько минут неспешной ходьбы, послышались удаленные крики птиц; Шинтаро даже показалось, что он различил среди них ястреба, однако мысль показалась ему настолько глупой — этот вид птиц вот уже пять лет и три месяца считается вымершим — что она сама собой отпала и не была обдумана. Рядом со входом копошился его будущий напарник — в спешке тот программировал щиток и, судя по дёрганным движениям, не успевал. Мидорима выгнул бровь — он был единственным гостем за последние месяцы, и, как к его приезду можно было не подготовиться заранее, было абсолютно непонятно. Такао — а всё, что он знал о нём, было имя — приветливо помахал ему свободной рукой, пока закрывал крышку, потом оттряхнул руки и брюки защитного костюма от несуществующей пыли и принялся выжидающе смотреть, пока Шинтаро медленно приближался к нему — ни одному из них спешить было некуда. Мидорима протянул ему раскрытую ладонь, вывернув руку так, чтобы номер на запястье был виден — это было правилом хорошего тона и негласным знаком доверия. Не то, что бы он действительно чувствовал что-то подобное к напарнику, который уже успел убедить его в своей полной профнепригодности (не до конца закрутил правый верхний винт защитной крышки панели), но перспектива дальнейшей совместной работы обязывала действовать в рамках социальных норм. 07 — код лаборатории, 007 — код инкубатора, 07 — номер пробирки, в которой был выращен; Такао, быстро пробежавшись глазами по цифрам, улыбнулся и сжал холодную руку в своей — ладонь его показалась Шинтаро горячее адского пекла. — Приятно познакомиться, — он нараспев говорил слова и тянул гласные; такая манера говорить была присуща людям из восточных научных центров. — Шин-чан. Шин-чан. Имя непривычно резало слух — Такао с порога заявлял, что хороший тон, принятый во всем мире, он отрицал, и с интересом ожидал ответной реакции. Мидорима опустил глаза на его запястье — чуть тоньше, чем его собственное — и с удивлением заметил, что персональный номер был скрыт под оранжевым напульсником. — Не называй меня так, вот что. — Казунари хмыкнул, перекатился с носков на пятки и обратно, удовлетворенно сощурился — ответ ему явно понравился. Потом он сыто зажмурился, отступил назад и облокотился на дверной косяк, пропуская Шинтаро внутрь — как будто только и ждал этой фразы. Убежище, в отличие от недружелюбной планеты, встретило его потоком теплого воздуха прямо в лицо, запахом кондиционера со вкусом лесных трав и абсолютным беспорядком в лабораториях, который граничил с безумием — Казунари расслабленно вплыл в этот хаос, аккуратным движением руки сбросил все, что было на поверхности одного из столов, и заявил с торжественной улыбкой: — Располагайся, — Такао пнул очередную стопку бумаг в угол, на которых Мидорима успел прочитать «Отчеты», улыбнулся и указал в сторону спальной полки, прибитой к противоположной стене. — Располагайся, Шин-чан. Мидорима нахмурился и недовольно посмотрел на проверяющего границы дозволенного Казунари, который совершенно не был обеспокоен настроением нового напарника. — Здесь очень жарко, но я боялся, что ты замерзнешь с непривычки, — он утёр выступивший пот со лба напульсником, и яркий кусок махровой ткани, закрывающий личный номер, снова бросился в глаза. — Поэтому я прогрел здесь всё. Приходи на чай, как устроишься, Шин-чан. Тяжесть во взгляде Мидоримы сменилась удивлением — в земных лабораториях не принято проявлять заботу. Такао улыбнулся — в книгах по психологии подобное выражение лица называлось «дружелюбным», «открытым» и «располагающим к контакту» — и молча вышел в общий коридор. На самом деле Мидориме не нужны были «контакты» с Такао. Но разве тот спрашивал? Забота — комплекс действий по отношению к какому-либо объекту, нацеленных на его благополучие. — Зачем ты это делаешь? — Все же спросил Шинтаро, внимательно разглядывая термос с горячим чаем, пахнущим неизвестной приправой. Такао, уже набравший полный рот жидкости, шумно проглотил её и непонимающе, практически виновато улыбнулся. — Что делаю? — Мидорима нахмурил брови и поправил оправу очков, раздраженный тем, что его, как и всегда, не понимают с первого раза. — Совершаешь комплекс действий по отношению ко мне, как объекту, нацеленных на мое благополучие. — Казунари удивленно вскинул брови, убрал указательным пальцем упавшую на глаза челку — мелькнувший оранжевый напульсник снова начал раздражать — и открыл рот, явно для того, чтобы сказать что-то невыносимо глупое. Поэтому Шинтаро его опередил, поясняя. — Теплый воздух. Два одеяла — пуховое и синтетическое, на случай аллергии. Чай. — Ты всегда так выражаешься, Шин-чан? — Голос Такао скакал от с трудом сдерживаемого смеха. — Как ходячий словарь, а не человек. Шинтаро нахмурился еще больше и поднес термос к губам, снова безуспешно стараясь определить привкус чая. — Ответь на вопрос, Такао. Зачем ты… — Это обычное гостеприимство и человеческое дружелюбие. — Перебивает его Казунари, шумно отпивая из своей чашки и неопределенно пожимая плечами. — Разве в Ваших лабораториях так не принято? — Нет. — Такао удивленно повернулся всем корпусом, слишком резко и неуклюже — глухо стукнулся рёбрами об острый угол стола. — Нигде так не принято, вот что. — Ты уже согрелся? — Мгновенно перевёл тот тему, утирая лоб раздражающе-ярким напульсником. — Может быть, установить температуру чуть ниже? В голове сама собой зародилась идея для социального эксперимента, и Мидорима покачал головой. — Нет, мне еще холодно. Уже было вскочивший Такао послушно сел на место, обреченно вздыхая и опять утирая пот со лба. — Снова гостеприимство? — Уточнил Шинтаро. — И дружелюбие, — согласно кивнул Казунари. Дружелюбие — стремление к дружбе. Дру́жба — личные бескорыстные взаимоотношения между людьми, основанные на любви, доверии, искренности, взаимных симпатиях, общих интересах и увлечениях. Любо́вь — чувство, свойственное человеку, глубокая привязанность к другому человеку или объекту, чувство глубокой симпатии… Мидорима не спал всю ночь: выученные определения складывались в цепочки рассуждений, но никак не желали выстраиваться в логический ряд; все эти термины были хорошо изучены в теории, но неприменимы на практике — недаром они были занесены в перечень «Потерянное и забытое». Их первое совместное утро прошло, по мнению Такао, забавно — они все время толкались на маленькой кухне, задевали друг друга локтями, пытаясь вдвоем разместиться у плиты и готовить каждый свое. Забава — игра, потеха, развлечение, шутка, увеселение. Мидорима бы высказал свое мнение на этот счет, но значение этих слов он тоже знал только в теории, а оперировать подобными терминами без точного понимая он не мог. Такао тогда опять улыбался — чуть сонно, но все также «располагающе к контакту», а на руке у него был яркий, раздражающе-оранжевый напульсник. Он не снял его ни на следующий день, ни через неделю, ни через две — постепенно этот жалкий кусочек ткани занимал все больше, и больше мыслей — Мидорима никак не мог узнать, что же с ним происходило — зацикливание на подобных мелочах не было его типичным поведением, но еще больше он хотел бы знать, что же за номер скрывал напульсник, и почему Такао не демонстрировал своё происхождение. — О, ты же из того самого поколения, да, Шин-чан? — Казунари, закинув ноги на спинку дивана, лежал головой вниз и упирался затылком в пол. — Говори конкретней, вот что, — Мидорима, не отрываясь от рассматривания в микроскоп проб грунта, раздраженно передернул плечами. — Чудо науки, генномодифицированные люди, Поколение Чудес? Шинтаро выпрямился, посмотрел на Такао, лицо которого по цвету уже напоминало ярко-красные ягоды, выращенные в лабораториях Запада, и кивнул. — Я один из шести удачных экспериментов. — Надо же! — Казунари подскочил на месте, шумно скатился с дивана и, поудобнее устроившись на полу, выжидающе склонил голову к правому плечу. — Как интересно! А кто еще пятеро? Интерес — положительно окрашенный эмоциональный процесс, связанный с потребностью узнать что-то новое об объекте интереса, повышенным вниманием к нему — Аомине Дайки. Его универсальный код — 0700706. У него улучшенные физические показатели. — Мидорима аккуратно сложил пробы грунта в специально отведенный для этого контейнер и начал разбирать микроскоп. — А еще? — Такао, которому лежать на полу уже наскучило, встал и взял в руки коробку с землей; Шинтаро автоматически потянулся к ней, думая, что Казунари обязательно её уронит, и случайно коснулся пальцами его кистей — даже через перчатки и бинты чувствовался жар чужой кожи. — Я просто помогу, — рассмеялся тот, уверенно вырвав контейнер из рук ученого. — Не переживай ты так. Так кто там еще есть? Помощь — оказание поддержки, участия. — Еще есть Мурасакибара Атсуши. Его универсальный код… — Да можно и без него, Шин-чан, это неинтересно! — Донеслось из коридора, где Такао пытался спрятать контейнер в одном из заполненных шкафов. — 0700705, — сделал вид, что не услышал его фразы, Мидорима. — У него тоже улучшенные физические показатели, но акцент сделан на физических размерах, вот что. — Он больше, чем ты? — удивленно присвистнул Казунари, возвращаясь в лабораторию и шумно падая на диван. Мидорима кивнул, перевёл взгляд на пальцы, которые еще горели от недавнего прикосновения, и продолжил рассказ. — Кисе Рёта, его номер 07000708. — Вот тебе обязательно это уточнять? — Фыркнул Такао, снова закидывая ноги на спинку. — Кроме номера пробирки, где вы были заделаны, это ни о чем мне не говорит! — Это однозначно идентифицирует личность, и живи ты чуть ближе к лабораториям, тоже не смог бы скрывать свой порядковый номер. — И прикусил язык. Он только что проявил заинтересованность. — Так что там с Кисе-то? — Устало протянул Казунари, потягиваясь. Мидорима присел на край лабораторного стола и скрестил руки, отмечая, что краешек бинтов на указательном пальце начал отклеиваться. — Он умеет адаптироваться к различным условиям. А еще проявлять сильные эмоции, вот что. — Такао вскинул брови и, выгнувшись, внимательно смотрел на Шинтаро, ожидая продолжения. — На нем изучают страх, боль, облегчение и даже веселье. А еще надежду. И мечтают его привести к состоянию счастья — тогда можно было бы раскрыть формулу… — Ладно-ладно, я понял, — Казунари приподнялся на локтях и, скрестив ноги, широко улыбнулся. — Что же повышенное у тебя, а, Шин-чан? Что-то странное, теплое разливалось внутри — Мидорима отметил у себя учащенное сердцебиение, сбившееся дыхание и аномальную тяжесть в ногах, и пришлось заставить себя говорить также спокойно и ровно, как обычно. — А ты как думаешь? На лице Казунари отразился целый спектр эмоций, даже больший, чем у Кисе — Шинтаро удивленно подмечал для себя все новые их проявления, совершенно забыв, что подобные индивиды обязаны быть переданы в соответствующие органы для проведения на них дальнейших опытов. Такао был задумчив, весел, счастлив, заинтересован, в восторге — и чувства эти были настолько натуральными, настолько настоящими, словно он только что сошел с видеозаписей — тех же, на которых еще были запечатлены моря, океаны, зеленые леса, ястребы, люди не-из-лабораторий. Что было когда-то давно и записано в перечень «Потерянное и забытое». Наваждение ушло также быстро, как и пришло: Казунари хитро прищурился и щелкнул пальцами. — Я знаю, что у тебя увеличенное, Шин-чан, — Мидорима дернул уголками губ. — Эго! Резиновый мячик — вчерашний талисман, так и оставшийся лежать на лабораторном столе — был запущен в Такао и достиг своей цели; Казунари повалился на пол, громко хохоча и потирая напульсником ушибленный лоб. — Интеллект у меня повышенный, вот что, — Свел брови к переносице Шинтаро, но губы, задрожав, все же растянулись в слабой, практически незаметной улыбке. Мидорима удивленно коснулся пальцами рта, ощущая внутри… что-то. Он перебрал в голове десятки терминов, но ни один из них не подходил в качестве определения того, что происходило. Привкус замешательства — одного из немногих чувств, которое было ему известно, — раздражал. Пальцы левой руки все еще догорали от теплоты ладоней Такао. Это было странно. Мидориме нужно было срочно найти объяснение. Всему. — Тебе не кажется, что ты смотришь в чай слишком долго, Шин-чан? — Горячие, невыносимо горячие пальцы коснулись его ладони. Такао беспокоился, а тревога — это отрицательно окрашенная эмоция, выражающая ощущение неопределённости, ожидание негативных событий, трудноопределимых предчувствий. Мидорима отдернул руку и снова зацепился взглядом за оранжевый напульсник. — Тебя что-то волнует? Волнение — чувство беспокойства, тревоги, душевное возбуждение. — Я не могу понять, вот что. — Мидорима отвернулся, снова опуская взгляд в чашку. — А, ты все еще о тех аномалиях с грунтом, — кивнул Такао и расслабленно откинулся на спинку стула. — Я же говорю, там была авария пять лет назад, вот показатели и отличаются от нормы. Возьми пробы у следующей горы, там уже все по-другому будет, говорю тебе, Шин-чан. Шинтаро захлестнула новая эмоция, однако объяснение он ей найти все же смог — отчаяние. Это происходило с ним все чаще и чаще. А Такао его не понимал. — Мне кажется, все твои проблемы от того, что ты много думаешь, — сказал Казунари, продолжая копаться в щитке. Мидорима переступил с ноги на ногу, выдохнул, глядя на то, как белое облако пара медленно рассеивается, и хмыкнул. — Ты первый, кто не хочет от меня этого. Обычно все наоборот обязывают меня думать. На Колонии-19 наступала уже вторая зима, и если первая длилась всего неделю, то эта, по прогнозам Такао, должна была затянуться минимум на месяц. Тяжелый, плотный туман все еще стелился по земле, словно молоко, с которым они едят мюсли по утрам; он холодил ноги и создавал иллюзию ходьбы по облакам — о таком, кажется, мечтали прошлые люди. Казунари закрыл крышку панели (снова не докрутил правый верхний болт — может быть, это его навязчивая идея?) и, схватив Мидориму за локоть, ощутимо толкнул в сторону высохшего леса. Руку до плеча как будто обожгло; Шинтаро, снова оглушенный так и не понятыми им чувствами, молча следовал за Такао, который не переставал говорить. — Тебе пора начать делать не только то, что ты должен или обязан, Шин-чан. Сделай то, что ты хочешь. Желание или вожделение — средняя степень воли, между простым органическим хотением, с одной стороны, и обдуманным решением или выбором — с другой  — услужливо всплыло в голове определение. — Я знаю, что в вашей лаборатории с этим проблема, — «Во всех лабораториях, » — мысленно поправил его Шинтаро, — но не может же всё быть так плохо! Мидорима безразлично пожал плечами — он не знает, что такое хотеть. Казунари вздохнул, нахмурился, усиленно о чем-то задумавшись, а потом улыбнулся. — Смотри, Шин-чан. Я делаю это, потому что хочу. — Такао повернулся в сторону леса, шумно вдохнул и приложил руки ко рту. Шинтаро внимательно его разглядывал, стараясь не пропустить ни одного движения — вот плечи расслабленно опустились, вот он подогнул колени… Крик, подобный зову ястреба, пронесся вдоль хребта гор, и стаи воронов, ведомых инстинктами, встрепенулись, взлетели, шумно хлопая крыльями; птицы галдели, заволакивали черной тучей небо. Но Такао смотрел на него, широко и радостно улыбаясь, и не обращал внимания на очередной хаос, который сам и устроил. «Глупо это всё, » — отметил Мидорима. Он и не сразу понял, что тихо смеётся. Весело. Искренне. — Теперь делай то, что хочешь ты, Шин-чан. Это поможет, правда. — Казунари сжал его шарф одной рукой, заставляя чуть нагнуться, смотрел из-под опущенных ресниц с абсолютно новым, невиданным до этого выражением лица. Шинтаро разглядывал его: открытого и свободного, совсем непохожего на других людей Лабораторий; смотрел на запястья, которые были чуть тоньше, чем его собственные, на ярко-оранжевый напульсник, скрывающий порядковый номер, и желание принимало все более яркие очертания. Мидорима пытался на нем сфокусироваться, сформулировать, как можно точнее — он хмурился всё больше, от осознания, что оно для него неопределимо, оно так дразняще-близко, что можно почувствовать, но всё равно недосягаемо, оно… Губы у Такао были холодными от мороза. Он улыбался, смотрел хитро, радостно и с каплей страха на самом дне серых глаз, и смесь эта была опаснее, чем все вооружение Земли, кружила голову; белый пар выходил вместе с частым дыханием, плотной завесой оставаясь между их лицами. Его ладонь приятно грела щеку — Мидорима позволил себе осторожно провести носом по его пальцам, прислушиваясь к собственным ощущениям. — У тебя столько эмоций, — наконец, сказал он, и сам удивился тому, как сильно дрожал его голос. — Ты должен быть в Лабораториях, изучен до последней нервной клетки… Такао засмеялся, и вибрация прошла через все тело, прямо к нему — Шинтаро продолжать водить носом по пальцам, опускаясь к запястью — ворс оранжевой ткани неприятно щекотал лицо, и он быстро пропустил это место, спускаясь ближе к локтю. — Только не сдавай меня, Шин-чан… — Выдохнул Казунари, прикрывая глаза и чуть запрокидывая голову назад.— Либо сдавай, но при условии, что ты сам будешь меня изучать. Мидорима осторожно коснулся губами крайней точки свободной кожи, докуда закатывался рукав куртки Такао — ощущение было приятное. Опьяняющее. Незнакомое. - Помолчи хоть сейчас... - тот в ответ только улыбнулся. Оранжевый напульсник, находящийся так близко, как никогда раньше, вдруг ясно очертил границы желаемого; Шинтаро, убедившись, что глаза Казунари все еще закрыты, крепко перехватил его запястье свободной рукой и под удивленный вскрик резким движением сорвал кусок ткани. Мидорима ставил на Восточные Лаборатории — акцент выдавал Казунари с потрохами, да и выходцам оттуда действительно было, что скрывать. Но запястье было чистым. Шинтаро чувствовал каждую напрягшуюся вмиг мышцу руки под своими пальцами; Такао, в любой момент готовый убежать еще дальше от людей Лабораторий, явно ждал его следующего действия, не решаясь вырваться. Не желая вырываться. Мидорима был обязан доставить его в соответствующие органы, классифицировав как аномальный объект, чтобы его изучили, и, возможно, использовали для экспериментов с формулой абсолютного счастья. Мидорима был обязан сообщить заведующему своей лаборатории, что нашел человека-из-прошлого. Мидорима был обязан вызвать Аомине и Ацуши при сопротивлении; Мидорима много что был обязан и должен, но впервые за восемнадцать лет своего существования… — Я не хочу, — Шинтаро медленно прикусил не изуродованное номером запястье, завороженно наблюдая и ощущая, как расслабляется каждая мышца Такао, как уходит напряжение и страх с его лица, как улыбается он — впервые неуверенно и осторожно. Безымянная колония-19 вела себя неприветливо: туман стелился белым асфальтом под ногами и расходился волнами после каждого движения, словно море, которое Мидорима видел только на старых видеозаписях. Такао неуверенно тер бинты, которыми было перевязано его запястье, осторожно касался замотанных в такую же ткань пальцев, улыбался широко и счастливо, провожая стаи напуганных птиц долгим взглядом. Тяжелые серые облака лениво ползли по небу, а эхо крика ястреба было едва слышным — оно затерялось в бесконечных хребтах черных гор, что покрывали всю поверхность умирающей планеты.