Зимняя сакура

      После тяжёлой, изнуряющей тренировки обессилевший Кацуки едва в состоянии добрести до собственной комнаты. Все его тело, каждая растянутая мышца уставшего японца, словно напряжённая струнка под пальцами, словно все охвачено безжалостным огнём боли при малейшем шаге, стоит только ступить чуть твёрже всей стопой. Дрожащие коленки, на которых не счесть наливающихся, немного желтоватых синяков, непослушные пальцы ног, при движении отзывающиеся ноющей болью по всему телу. Юри тяжело вздыхает — это та цена победы, которую приносит каждый фигурист, вступая в спорт. Да, цена большая, цена колоссальная и непомерная, но Кацуки готов её заплатить сполна, не жалея ничего, лишь бы видеть гордость в глазах своего тренера, в глазах своего любовника.       Парень в полумраке коридора проходит к своей комнате, чуть опираясь на стены, чтобы по собственной неосторожности и неуклюжести не упасть. Пальцы японца ложатся на деревянную, гладкую ручку и Юри чуть задерживается, прежде чем открыть дверь. Лишь бы не разбудить Виктора — время сейчас позднее, стрелка часов давно миновала за полночь. Но, даже не смотря на полумрак, освещаемый лишь лунным светом, даже не смотря на усталость, из-за которой зрение расслабленно, Кацуки видит то, что выбивает его из колеи. С чуть подрагивающих от волнения губ японца срывается тихий вздох неприкрытого восхищения.       Дорогой белый шёлк медленно струится мягкими складками, неспешно спадая с точенных плеч русского фигуриста, и белоснежная ткань, легко соскальзывая до локтя, обнажает аристократически бледную кожу правого предплечья и узкой груди Виктора. Юри представляет это, словно обнажение в лунном свете сердцевины прекрасного ночного цветка из множества красивых, но таких лишних сейчас лепестков. Странное, необъяснимое сравнение, которое Юри находит самым подходящим.       Никифоров самодовольно усмехается уголком тонких, из-за прозрачного блеска кажущихся женственными губ и в приглашающем жесте облизывает нижнюю кончиком юркого языка, раззадоривая Кацуки. Все это Виктор делает, не отрывая долгого, томного взгляда потемневших от головокружительной страсти до насыщенно-синего цвета глаз от Юри. Светлые, длинные ресницы чуть дрожат и лёгкий румянец кажется в несколько раз ярче на бледной коже, а Юри не может даже вздохнуть — все внутри него замирает, застывает от восторга и неприкрытого восхищения. Виктор невероятно прекрасен в кимоно, невероятно красив с крупным цветком сакуры в расплетённых, искрящихся серебром волосах.       Глядя на это волнительное зрелище, Кацуки чуть нервно выдыхает, когда наконец удаётся совершить вдох, и прикрывает блестящие от неописуемого восторга глаза, что приобрели бордово-карий, глубокий оттенок. Японец слегка краснеет — тяжелое возбуждение нарастает, и в узких черных штанах становится неописуемо узко, даже немного больно от впивающейся ширинки, но парень, вопреки всему, продолжает смотреть дальше. Все его смущение, вся стеснительность улетучиваются, когда Виктор окликает его хрипловатым будоражащим воображение голосом, от которого сносит, как надвигающейся морской волной, последние сомнения и мысли:       — Юри.       И Кацуки поднимает взгляд, Кацуки зачарованно смотрит, не отрываясь. Никифоров лёгким уверенным движением руки поправляет выбившуюся прядь длинных, свободно распущенных по плечам волос, словно невзначай касаясь подушечками пальцев лепестка сакуры, и на его длинных тонких пальцах остаётся искрящаяся пыльца. Словно изнутри нежные лепестки мерцают чуть холодным, неярким светом — они такие чистые, такие белоснежные и невинные, заключившие в себе все великолепие белого цвета. Юри невольно ловит себя на необычной мысли, что никогда не видел таких белоснежных цветков зимней сакуры. Настолько белых и чистых, без единого изъяна — ни разу. Кацуки чуть улыбается краешком губ — раньше он никогда не видел настолько удивительных, прекрасных и одарённых свыше людей, как Виктор Никифоров. В нем есть что-то чересчур особенное, что не поддаётся толкованию и пониманию. Наверно, это то же самое, то же исключительное, что видит особенный Виктор в совершенно неособенном Юри.       Кацуки подходит к мужчине медленно, словно умелый охотник, который остерегается малейшим шумом спугнуть пушистого дикого зверька — в белом кимоно с расписным синим узором на рукавах Виктор все больше похож на кицунэ — девятихвостого демона-лиса из японских мифов. С тихим полувздохом-полустоном Кацуки опускается перед ним, чувствуя слабость в коленках, и, помедлив, проводит тыльной стороной ладони по мягкой, чуть тёплой щеке наставника. Она нежная, мягкая и приятная на ощупь, словно Юри касается не кожи взрослого мужчины, а детской девичьей щеки. Необычное, удивительное чувство, и это вызывает лёгкий трепет в телах обоих фигуристах. Никифоров отвечает, с неописуемой грацией подаётся на прикосновение, издаёт тихий, немного мурчащий стон и смотрит, завораживая японца взглядом небесно-синих глаз. Юри, немного смутившись, сразу краснеет, щеки и скулы приобретают розоватый оттенок, и он тянется за первым, почти целомудренным поцелуем к своему тренеру, несмело лизнув горячим влажным языком дрогнувшие в улыбке губы Виктора. Русский хрипло усмехается, левой рукой обнажает второе плечо, не спеша спуская приятную нежной коже ткань с причудливым узором темно-синих и бледно-серых тонких линий, что сплетаются в силуэт китайского, извивающегося в серебряных облаках синего дракона.       Горячим языком японец беззастенчиво размыкает податливые, немного сладкие губы мужчины, на что профессиональный фигурист издаёт чуть слышный стон удовольствия. Никифоров ненавязчиво и легко притягивает к себе ученика, соприкасаясь обнажённой влажной кожей. Слизывая едва мерцающий на губах Виктора блеск, Юри чувствует дразнящий привкус клубники и слабый оттенок малины, приятно оседающий на языке. Кацуки отстраняется, разрывая неторопливый поцелуй и облизывается, словно довольный и объевшийся сметаны огромный кот.       Никифоров насмешливо улыбается, глядя на своего ученика, и откидывает мешающие волосы назад, обнажая молочно-белую, чистую кожу длинной шеи. Виктор заманивает, пленяет собой Кацуки, когда тот безропотно, без малейшего стеснения касается языком нежной, едва пахнущей весенним ландышем кожи, проводя длинную влажную линию вниз, до изящных ключиц мужчины. На языке остаётся чуть солоноватый привкус пота, он чуть горчит. Японец прижимает к себе Никифорова, лишь придерживает за талию одной рукой, когда сдавливает плечи русского красными, соскальзывающими, холодными пальцами, пока тот безмолвно подставляет шею и чуть постанывает от удовольствия. Никифоров прикрывает глаза и часто, сбивчиво дышит, чувствуя слишком много за раз. Гамма смешанных чувств захлёстывает его с каждым разом сильнее и сильнее. Шёлк приятно ласкает тело, поцелуи расцветают и пылают теплом на коже, розоватые бусинки сосков русского касаются и трутся о мягкую ткань толстовки Кацуки, постепенно краснея. Юри так и не решается прикусить бархатную кожу шеи — не хватает смелости оставить собственническую, алеющую метку, которую Никифоров точно не станет прятать, с горделивой насмешкой выставляя напоказ жёлтой прессе. Кацуки чуть смеётся, когда представляет это:       — Никогда не думал, что в моей постели в традиционном женском наряде родной страны окажется кумир детства и по совместительству личный тренер. — С улыбкой отвечает японец. На его щёках — лихорадочный румянец, а собственное болезненное возбуждение требовательно упирается в бедро русскому.       — Все когда-нибудь случается в первый раз, Кацудон. — Мягко отвечает Виктор, расстёгивая тихо жужжащую молнию толстовки парня. Но на её середине японец настойчиво и твёрдо перехватывает тонкие запястья, заведя над головой едва изумлённого Никифорова.       — В первый раз вижу любимого мужчину в женском кимоно. — Хриплым от возбуждения голосом замечает Кацуки.       Юри наваливается на него, прижимая к полу. Он с упоением целует долго и властно, не давая перехватить инициативу распалённому от ласки Виктору. Желание захлёстывает с головой — японец хочет всего Никифорова. Полностью. Мужчина тихо постанывает в поцелуе, вскидывает бедра и подаётся вперёд, приникнув ближе к телу возлюбленного, с нетерпением желая большего. Кимоно спадает с торса Виктора, и все, что удерживает шёлк — широкий светло-голубой атласный пояс на талии русского фигуриста. Горячие ладони Кацуки, казалось, всюду — руки с трепетом ласкают грудь, руки нежно сжимают бедра и ласкают возбуждённый, сочащийся смазкой член. Юри касается его везде. Касается без единой тени волнения и смущения, беззастенчиво распаляя страсть обоих, сгорая в огне своих чувств к друг другу как в первый раз.       — Скорее. — Хрипло, нетерпеливо выдыхает Виктор. Все его горячее стройное тело, крепко удерживаемое в объятиях Кацуки — эрогенная точка возбуждения, которой так неудержимо хочется касаться раз за разом, причиняя сплошное удовольствие.       — Наоборот. — Тихо отвечает Юри, останавливая мужчину. — Нужно медленнее. Так будет лучше для обоих.       Виктор покорно кивает, неожиданно соглашается со своим учеником. Русский медленно развязывает непослушными от волнения и возбуждения руками пояс, пропуская небесно-голубой атлас сквозь пальцы. Обнажается светлая кожа плоского живота, и видны изящные линии худых бёдер. Никифоров с пленительной ухмылкой разводит полы кимоно в стороны, позволяя любоваться своим телом в тусклом лунном отблеске, чей луч пробивается в маленькую тёмную комнату, освещая мерным, холодным светом кожу. Японец хрипло выдыхает — в его руках совершенство всего мира, в его власти обожаемый кумир детства, что сейчас беззастенчиво готов отдавать всю свою любовь ему, простому и совершенно не особенному Кацуки Юри. Это похоже на несбыточную фантазию, на невозможно красивую визуализацию — настолько все невероятно, как самая фантастичная мечта.       Виктор льнёт к нему, он прижимается обнажённой нежной кожей к его футболке с нелепым, детским рисунком, и Кацуки чувствует жар тела русского, распаляющий и его самого. Юри не отрываясь смотрит, как лунный свет освещает лицо Никифорова, как яркий блик отражается в бездонных синих глазах. Словно свет луны на поверхности темной морской глади. В глазах Никифорова японец видит свет ночного неба — спокойного, чёрного, необъятного и прекрасного. Глаза русского можно сравнивать бесконечно долго. Виктор ненавязчивым движением руки заставляет его лечь на мягкие, небольшие подушки, раскиданные на полу. Русский фигурист прижимается к Кацуки, чуть ёрзая ягодицами на его бёдрах, заводя японца. На едва блестящих розовых губах Никифорова блуждает лёгкая самодовольная усмешка. Юри щурит глаза — так недалеко и кончить от одного только взгляда, в котором смешались дикое, первородное желание и трепетная, до боли щемящая сердце нежность. От того, как наигранно неловко ёрзает на нем Никифоров, от розоватого румянца на его скулах становится жарко и душно в маленькой комнатке. До помутнения от возбуждения японцу хочется сжать мужчину в своих объятьях, хочется исцеловать и искусать нежную кожу до наливающихся багровым отметин. Раньше Юри, стеснительный и неловкий Юри, никогда не подумал бы, что Виктор любит по жёсткому.       Виктор склоняется, увлекает его в долгий, неразрывный поцелуй, в котором проявляет свою власть. Кацуки, понимает и безропотно поддаётся, уступая — в поцелуях по негласной договорённости главенствует русский. А Никифоров целует до головокружения, до черных вспыхивающих точек, до ярких искр и недолгого помутнения племенного разума — он неохотно разрывает поцелуй лишь тогда, когда кислорода в лёгких японца почти не остаётся. Юри медленно тянется, опираясь на локти, оставляя лёгкий поцелуй на гладкой щеке Виктора — ответная ласка, маленькое проявление трепетной любви парня.       — Сними кимоно. — Просит Кацуки хриплым шёпотом, что в ночной тишине едва слышен только им двоим. — Хочу видеть и касаться тебя всего.       Виктор ласково, почти по-отечески проводит по горячей щеке краснеющего Юри, убирая выбившуюся прядь чуть влажных черных волос. Русский стягивает повисший на сгибе локтя длинный рукав, бережно и медленно снимая приятную телу шёлковую ткань. Синий дракон на рисунке вьётся, «соскальзывает» вниз, образуясь складками к темно серебристым облакам, что похожи на мрачные, нависшие над миром тучи.       Русский медленно развязывает тугой узел из завязок штанов Кацуки, и на каждое его малейшее движение Юри хрипло, тихо постанывает, едва сдерживаясь. Только от одного ощущения тёплых, совсем чуть-чуть грубых и мозолистых пальцев Виктора на собственном члене хочется кончить, захлёбываясь громкими стонами. Его сухие, сильные руки слишком контрастируют с невинным женственным образом. Кацуки смотрит в синеву родных глаз и видит заманчивый блеск в них — Виктор похож на искушающего обольстительного инкуба.       Мужчина облизывает свои губы. Самый кончик языка чуть касается краешка, проводя медленную линию по низу верхней губы, там, где заметна едва алеющая черта — в прошлый раз Никифоров по неосторожности прокусил её до крови. Он ждёт, пока обессилевший Кацуки не начнёт молить. Пока хриплый, почти неслышный от возбуждения голос японца прошепчет короткое «пожалуйста». До тех пор Виктор молча наблюдает, словно голодный хищник за беспечной, безвольной добычей. Впитывая облик, запоминая до малейшей черты образ распятого на полу ученика. Запоминая растрепавшиеся в беспорядке тёмные волосы, искрящиеся в полумраке глаза цвета темной вишни. Сохраняя в памяти тёплую улыбку и трепетное прикосновение прохладных пальцев к телу. Виктор хранит это как ценнейшие воспоминания, как самое сокровенное и тайное.       — Давай же. — Сипло умоляет Юри, требовательно и сильно сжимая бока Никифорова. Его чуть холодные пальцы впиваются в тёплую кожу, слегка царапая неровно стриженными ногтями, оставляя чуть-чуть розоватые отметины на нежной коже русского. Кацуки хочется больше. Гораздо больше, чем есть сейчас. — Чего же ты медлишь?       Виктор понимающе усмехается. Медленным, отточенным движением стягивает резинку трусов японца, и его длинные, мозолистые пальцы обвивают восставший член Кацуки, едва сжимая и лаская нежную плоть, поглаживая подушечками пальцев темно-розовую головку. Юри сжимает губы — ему хочется всего Виктора, а не только ощущения его пальцев на своём члене. Хочется чувствовать, насколько Никифоров узкий, горячий и влажный внутри. Только Никифоров умеет так прекрасно, так сильно сжимать его плоть своими гладкими стенками, когда Юри уже почти готов кончить в тело возлюбленного, когда разум балансирует на самой тончайшей грани.       Японец чуть рычит и властно перехватывает запястье русского, требовательно сжимая. Юри слышит, как нервно выдыхает русский.       — Виктор. — С пересохших губ это звучит, как подобие молитвы.       Победная усмешка русского заставляет Кацуки нетерпеливо дёрнуться. Никифоров легко целует его в висок, убирая спутавшиеся пряди с влажного лба, и с тихим вздохом опускается на его плоть сразу же до конца, сильно сжимая в себе. Юри довольно стонет, цепляется непослушными подрагивающими пальцами за ткань кимоно, что все ещё висит на правом локте Никифорова. Это прекрасное, мучительно-сладкое ощущение тесноты и жара захлёстывает Кацуки подобно морской волне.       Юри стягивает рукав одним лёгким движением и в порыве страсти припадает к груди Виктора. Сбивчивые поцелуи покрывают ключицы Никифорова, и Юри чуть слышно стонет, обнимая ладонями за талию и притягивая к себе ближе желанного человека. Ощутить больше. Прочувствовать все ярче, сильнее, а после опуститься до спокойной, убаюкивающей, блаженной темноты перед глазами.       Русский лишь смеётся хриплым, чуть слышным смехом и ерошит волосы Кацуки, начиная медленные, неторопливые толчки, подаваясь бёдрами навстречу.       — Сожми меня. — Нервно выдыхает ему в губы Юри, и Виктор не в силах воспротивиться его желанию. Сжимая внутри любимого, Виктор ощущает, что до надвигающейся лавины из наслаждения, до ярчайшей эйфории и цунами чувств осталось совсем немного. Это чувство одновременно захлёстывает обоих фигуристов.       Юри сжимает до боли его бедра, яростно впиваясь в кожу до синих отметин. Никифоров с захлёбывающимся, громким стоном кончает на живот любовника, запачкав белёсым семенем его бледную кожу. Следом за русским кончает и Юри, касаясь любимых, все ещё сладковатых губ в лёгком, таком же целомудренном, как и первый, поцелуе. Губы Никифора растягиваются в лёгкой довольной полуулыбке.       — Надевай кимоно почаще. Оно тебе очень идёт, как и цветки белой сакуры, вплетённые в волосы. — Тихо просит Кацуки, когда русский чуть ворочается в его объятиях, стараясь устроиться поудобнее.       — На будущее буду знать, что тебе нравятся мужчины в женской одежде.