— Не забывай о том, что он — мой

— Эй, Виктор. Ты когда-нибудь влюблялся? — Юрий разворачивается и едет спиной вперед. У них последний круг и можно уходить домой. А юноше требуется совет. — Конечно же, я влюблялся, — Никифоров оживляется и начинает рассказ, который каждый, кто тут был, услышал уже раз пятьдесят. — Моя первая девушка… — А любовь? Настоящая. Любовь такая, чтобы любить долго-долго и не находить способа перестать? — Юрий не слушает, досадливо морщится, когда со льда, на котором он двигался свободнее, приходится переступить на картонку и вес тела будто возвращается, давит к земле, принуждая упасть на скамейку, раскинув руки.       Виктор смотрит на опустевшие глаза юноши и морщинки на лбу. Вздыхает, понимая, что пришло время серьезно поговорить с учеником. — Ты же знаешь, что сильнее катания я ничего не в силах любить. Я себя меньше люблю, — он опускается рядом и начинает расшнуровывать коньки. — Тогда… Чтобы ты делал, если бы полюбил — и никак не мог прекратить? И не знал, как поступить — признаваться страшно, а держать это в себе мучительно, — Юрий продолжает пялиться куда-то в свод, и у старшего фигуриста появляется желание сесть так же, чтобы понять — на что вообще можно там смотреть?       Он даже так и делает, сложив руки на животе. Думает пару мгновений, прежде чем начинает говорить, тщательно подыскивая слова. — Я бы постарался донести до человека свои чувства. Не знаю, как. Но смотреть я бы не смог. Может быть, вытворил бы какую-нибудь глупость. Например, подошел бы и просто поцеловал. И сказал бы, что вот она мне нравится, — Виктор легкомысленно пожимает плечами и прикрывает глаза, прислушиваясь к приятной боли во всем теле.       Шорох привлекает его внимание, но открыть глаза он не успевает, а губ уже касаются чужие, даря легчайший из поцелуев, и Юрий словно бы задушенно шепчет: — Ты мне нравишься, очень. Виктор… — такие жалобные мяукающие нотки, что даже сердце разрывается.       Никифоров открывает глаза, встречая взгляд юного фигуриста. Глаза на мокром месте, губы подрагивают. За душу цепляет то, как он только что произнес его имя. Этот жалобный выдох, какой он бы с радостью услышал где-нибудь наедине в спальне, под прикрытием темноты или в рассеянном свете ночника.       Несколько мгновений Никифоров еще колеблется, лицо серьезнеет и темнеют голубые глаза. А Юрий внутренне уже начинает паниковать — кажется, стук его сердца по темпу уже обогнал барабанную дробь и пошел на рекорд.       Виктор оглядывается по сторонам, отмечая, что все уже ушли. Потом вновь смотрит на лицо парня, которого от нервов и моральной готовности получить в ответ колкость или даже удар за наглость уже потряхивает. Подается вперед, отчего Юрий дергается и ощущает, как внутренности сжало в кулак ледяной рукой. — Ты мне тоже, — и теплый поцелуй в щеку.       Юрий ощущает, что сердце прекратило биться, перед глазами непривычно потемнело, очертания трибун расплылись.       И падает прямо в руки наставника, который только посмеивается, прежде чем укладывает его на скамью и начинает стаскивать коньки.       Виктор заливисто смеется, видя его румянец и нервно прикушенную губу, ставит на ноги под тихое бормотание — Плисецкий похож на обиженного котика, и хочется почесать его за ушком — вдруг он замурчит для него? ***       Первое свидание заставило Юрия изрядно краснеть — они решили вполне традиционно смотреть фильм, а потом просто разговаривать о чем-нибудь, искать новые точки соприкосновений их интересов.       Однако в процессе спина потребовала принять горизонтальное положение, и Юрий без задних мыслей принял его, свернувшись калачиком.       Виктор воспринял это как-то очень по-своему: — Тебе не интересно? — горячее дыхание опалило ухо, и Плисецкий вздрогнул, мгновенно краснея до кончиков ушей, встречая серьезный взгляд даже в темноте душераздирающе красивых голубых глаз. — И-интересно, просто захотелось положение поменять… — юноша опускает глаза, нервно комкает в руках плед, которым были накрыты колени. Происходящее на экране уже не заботит их обоих. — А, — Никифоров сводит брови, а через мгновение кивает своим мыслям, — Тогда мы поступим вот так.       И на диван они заваливаются вдвоем — Юрий прижат лопатками к сильной груди, закрывая пылающее лицо, вздрагивая, когда его коротко целуют в шею.       Парень мог с уверенностью заявить — он никогда не был еще так счастлив. От внимания и мимолетной ласки все тело пронзало дрожью, и первый свой настоящий поцелуй он без колебаний отдал именно этому человеку, ощущая его властность и силу воли в одних только касаниях, в том, как он прижимал его тело, почти вжимал в свое, зарывался пальцами в волосы и придерживал поперек спины, не давая отстраниться раньше времени, не оставляя ему ни шанса сохранить возможность думать о чем-то, кроме запаха его лосьона и шампуня.       Но в конечном итоге нашелся тот, кто внес в их отношения разлад. Посеял этакое зерно раздора.       Виктора всегда, во все времена интересовали фигуристы не столь удачливые или целеустремленные, но с потенциалом.       Кажется, в привлекшем его внимание он увидел свое отражение, способность бессознательно достигнуть тех же высот. И Никифоров задумался — что же будет, если его правильно направить? Как высоко он взлетит?       Юрий, усердно уговаривавший себя, что это ничего не значит, поменял свое мнение после внезапного отъезда возлюбленного.       Слухи, которые покачнули его мир и само сознание, просачивались в уши, втекали подобно мерзкой жиже, и от боли, разрывавшей ему грудь, он задыхался ночами и не мог спать, ощущая цепкие пальцы одиночества на своих плечах.       Плисецкий сорвался следом с задержкой в несколько дней.       Осунувшийся и похудевший, но неизменно злой и делающий вид, что все прекрасно, он наблюдал за тем, как бьющая фонтаном энергия Виктора, второе дыхание, открывшееся в нем после приезда, превращаются в ауру соблазна и искушения. Никифоров, сам того не понимая, походил на инкуба, который заставлял потенциал Катсуки раскрыться, зацвести в полную силу.       Глядя на то, как возлюбленный все время трогает другого и подчеркнуто холоден с ним, Юрий едва-едва выносил эту атмосферу. Нет, в другое время ему непременно бы понравилось здесь. Но не тогда, когда он видел и правда меняющегося на глазах японца, который сближается с тем, кого парень имел право называть своим. ***       Все, кажется, становится совсем худо всего за один вечер.       Катсуки осторожно трогает его плечо, когда они носят коробки с поставкой — надо же держать себя в форме, а то на рисе и мясе он наберет вес и будет не лучше этого чертового Кацудона. — Чего тебе? — балансирующий сразу с пятью коробками, Юрий едва может повернуть голову и бесится из-за низких потолков — приходится сильно приседать.       Неожиданно тяжесть пропадает. Блондин удивленно хлопает глазами и наблюдает, как Юри ставит его коробки возле двери, прямо в проходе, а потом возвращается. — Знаешь, я ведь вижу, что у тебя довольно близкие отношения с Виктором. И я хотел бы тебя попросить — не мог бы ты прекратить бегать за ним, пожалуйста? — на последнем слове японец делает акцент, и Плисецкий от бешенства едва не лишается дара речи. — Дай ему чуть больше личного пространства, чтобы он мог дышать полной грудью, занимайся своим делом.       Чтобы какой-то чертов японец говорил ему «не бегать» за Виктором? Дать ему место, значит, чтобы дышать полной грудью? Заниматься своим делом? — И я говорю тебе это вовсе не потому, что мне хочется больше значить, занять твое место рядом с ним. Нет-нет-нет, — Юри крутит головой и отчаянно жестикулирует, видя реакцию русского. — Просто… На самом деле… Ты мне очень нравишься, Юрио, и… Видеть, как ты смотришь на другого — невыносимо, — японец краснеет и прячет глаза. Блеск линз лишает Юрия возможности видеть, как умоляюще смотрит на него его (недо)тезка. — Знаешь, что я тебе скажу, Кацудон? — бурля от гнева, Юрий, громко топая ногами, приблизился и схватил собеседника за грудки. — Иди-ка ты к черту со своими просьбами и советами! Не лезь не в свое дело, ублюдок! Ненавижу тебя!       Оттолкнув японца так, чтобы он сел на задницу, Плисецкий почти вылетел из подсобки, чтобы через мгновение столкнуться с Виктором. Очень хмурым, очень серьезным, явно настроенным на долгий разговор.       Однако Юрий, внутри которого все еще не улеглось после слов Юри, этого не замечает. Он просто безумно рад видеть Никифорова, о чем не скрываясь сообщает, расплываясь в улыбке. — Извинись перед Юри, — вот что он слышит в ответ. — Ч… Что? — ошалело моргая, парень растерянно смотрит на возлюбленного, который многозначно приподнимает бровь и скрещивает руки на груди. — Виктор, ты с ума сошел?! Извиняться перед этим… Да пошло все к черту! — оттеснив мужчину плечом, юноша бросился прочь, ощущая себя совсем несчастным.       Извиняться перед Кацудоном! Они что, сговорились? Он надоел Виктору и тот согласился «подарить» его мерзкому Юри, узнав о совсем не невинных чувствах последнего?       Разница в возрасте парня не смущала. Так, скреблась изредка, когда он ощущал разницу в опыте. Не смущали его и шепотки, и откровенное тыканье пальцев — да, они всегда были вместе, рука об руку, советовались друг с другом и делили на двоих неудачи и радости.       Но после такого… Кто он для Виктора после такого? Надоевшая игрушка? Ведь он же почти наверняка все слышал! Почему Никифоров считает, что неправ именно он, а не тот же Юри? Он же отказал ему! Ради того, чтобы быть с Виктором, отказал. Не пошел на обман, не стал изменять. Остался верен — и что получил вместо поддержки?       Забившись в уголок, найденный им в саду, он, не ощущая ни холода, ни голода, проплакал там до самого вечера. Несправедливость не давала ему покоя, грызла и без того растревоженное сердце. Хотелось залечь в какой-нибудь источник, прямо на дно. И отказаться дышать. Захлебнуться по-настоящему, чтобы не захлебываться обидой, как сейчас.       Он как раз стал выбираться, когда в сад вышли те двое, о которых он думал весь вечер. Юрий замер посреди движения и постарался как можно аккуратнее спрятаться за раскидистыми ветвями какого-то куста. — … все-таки, что произошло между вами с Юрием? — Виктора по движению рук видно издалека, и Юрий даже злясь завороженно следит за длинными пальцами, которые в рассеянном освещении выглядят еще красивей.       А ведь он каждый его палец знает, каждый успел поцеловать, рассмотреть, даже лизнуть, когда они готовили вместе.       Юрий краснеет от одних воспоминаний, и злость стихает под нежной грустью и… нежеланием терять все это. Их посиделки, то, как они дурачились, дрались подушками, а потом Виктор прижимал его к постели и целовал — долго, тягуче, страстно, и пальцы их сплетались. — Я просил его оставить вас в покое и заняться своими делами, а не бегать как собачонке, — Юри пожимает плечами, будто это пустяк какой-то. Юрий в своем укрытии скрипит зубами и едва не выдает себя звонким хрустом ветки.       Поза Виктора излучает напряжение. — А разве он так уж тревожит меня? — Юрий хорошо знает, как звучит в этом голосе скрытое беспокойство, но не позволяет себе надеяться. — Вам он явно не нужен. Вы ведете себя с ним пренебрежительно, отмахиваетесь, как от назойливой мухи. А он после этого всегда выглядит так, будто вот-вот расплачется, — голос Катсуки сух. — Можете не говорить мне, что все на самом деле не так. Ваши поступки красноречивее слов. Вы и дня не посвятили ему с тех пор, как он приехал.       Юрий мысленно цедит ругательства. Все-то этот говнюк видит! И кто это там «вот-вот расплачется»?! — Знаешь, Юри, мне кажется, что ты лезешь не в свое дело, — голос Никифорова сладок как мед, но проскальзывает в нем грозная интонация. — Это мое дело, хотя бы потому, что я его люблю! — запальчиво выдыхает японец и становится грудь в грудь с Виктором, приподнимаясь на носочки, чтобы смотреть вровень. — А вы разыгрываете из себя невесть что! Вы же отлично знаете, что нравитесь ему, если не больше! Откажитесь от общения с ним совсем, он быстрее от этого оправится! И тогда у меня будет шанс. Он не останется один!       У Плисецкого возникло подозрение, что, если бы он фейспалмил каждый раз, как Катсуки открывает рот — рука бы уже к лицу приросла.       Некоторое время они так и стоят, как памятники себе самим, в позах — вызов, глаза в глаза.       Виктор отмирает первым и голосом, полным гнева выдыхает: — Я теперь понял, почему Юрий так взбесился сегодня. Что ж. Скажу один раз, дважды повторять не буду: не подходи к Юрию. Увижу рядом — и ты пожалеешь, что вообще занялся катанием. Я закрою глаза и не стану выносить это на лед, когда мы занимаемся, но в остальное время — лучше бы тебе не забывать, что он мой, — нависнув над хорохорящимся японцем, Виктор вдруг лучезарно улыбнулся и пальцем толкнул Катсуки в грудь. Тот отшатнулся, смешно размахивая руками, но все-таки упал.       Убедившись, что ученик ничего не повредил, Виктор незамедлительно направился к дому; в суетных движениях его читалось желание броситься бегом, и только чувство собственного достоинства и нежелание привлекать к себе внимание не дали ему так поступить.       Юрию, ставшему невольным свидетелем их разговора, почему-то стало легче: в груди разлилось приятное тепло, в животе появилась странная легкость, и от всего этого даже захотелось еще немного поплакать — теперь от радости.       О его тезке такого сказать было нельзя — он долго тер место ушиба, поругиваясь, и взгляд его пугал решительностью.       «Виктор-Виктор, кого ты на самом деле пробудил?» — поджав губы, Юрий дождался, пока останется в саду один, и тоже поспешил в дом — все-таки он замерз. Будет совсем плохо, если заболеет. ***       Раздобыв чашку чая, фигурист отправился в свою комнату, рассчитывая еще погреться на источниках перед сном.       Но планам его не суждено было исполниться — у двери его ждал и, судя по хмурому взгляду и нетерпеливым движениям, уже успел не раз подумать, не игнорируют ли его, Виктор собственной персоной.       Мужчина не стал искать слова и пытаться извиняться — молчком схватил за локоть, вырвав из Юрия придушенный болезненный писк; чашка с чаем, с таким трудом добытая, упала на пол и покатилась, расплескивая содержимое по полу, но не разбилась, к счастью.       Никифоров, видимо, близко к сердцу принял слова японца. Подтянув к себе за локти, несколько минут напряженно всматривался в лицо и Плисецкий не сразу понял — Виктор пытается понять, не потерял ли он его еще, не слишком ли увлекся, что прекратил замечать чувства того, кто имеет право зваться самым близким ему человеком.       Смутившись столь откровенных разглядываний, Юрий отвел глаза, ощущая, что краснеет.       Но мужчину это, кажется, успокоило. Он отпустил его, даже чашку поднял и извинился за погибший чай. Но идти делать новый не позволил: — У меня есть идея получше, как тебя согреть. Тем более, это я виноват в том, что ты замерз.       И Юрий понял, что разговор совсем не о том холоде, который обуславливался его сидением на улице.       И от этого тоже теплело в груди и жаркой волной окатывало щеки.       Виктор улыбнулся и толкнул его в комнату, закрыв за ними дверь на замок. Отставил на тумбочку чашку, обернулся — волосы упали на лицо. И стало безумно похоже на то, как он начинал свое самое известное выступление. Эта чистота и невинность. Как будто ангел загрустил и хочется тронуть его — а он сам льнет к твоей ладони. И ты тонешь в его глазах, в его взгляде, ощущая бесконечный трепет и благоговение.       Два шага — и он уже касается его, как прежде; тонкие пальцы нежно сжимают подбородок, убеждая поднять лицо ему навстречу.       Юрий не может противиться — только обхватывает собственные плечи руками, пытаясь сдержать дрожь. Потом тянется навстречу и получает долгожданный поцелуй. Дрожащими руками обхватывает шею и не замечает, когда начинает плакать.       Для него то, что было до этого мига — кошмар наяву. Когда любимый человек так близко, что можешь его коснуться, но он не замечает тебя, не обращает внимания, ломает что-то своим поведением, и кажется, будто весь мир против вас. — Мой маленький, глупый котенок… Юра… — ласковый шепоток и родные руки на талии. Плисецкий плачет в голос и не сопротивляется, когда Виктор берет его на руки и несет на кровать. — Люблю тебя. Люблю, — дождь поцелуев льется на мокрое от слез лицо, шею, и парень отвечает, держится за плечи, кладет ладони на лицо, ощупывает, чтобы убедиться — не сон. И мягкие волосы под руками, и сильное тело, которое он не раз видел на источниках, и никогда — в одной постели, — все это не снится ему.       Все это великолепие его, потому что Виктор его. Его любимый. Остальные могут лишь мечтать и строить нелепые фантазии.       Сердце стучит так, будто сейчас сломает ребра — и все же Юрий счастлив. Счастлив задыхаться в объятиях, хватать воздух в перерывах между поцелуями. — Я уже давно думаю о том, чтобы дойти до конца. Ты позволишь мне? Сегодня? — Виктор целует ему пальцы, скользит языком между ними, заглядывая в лицо Юрию, дожидаясь реакции на его предложение.       Дыхание перехватывает — и все же Юрий прерывисто кивает, дрожа всем телом, глядя на Виктора широко распахнутыми от удивления и волнения глазами.       Никифоров улыбается и заваливает его на спину, скользит ладонью по ноге вверх, до бедра, любуясь покрасневшими щечками и дрожью светлых ресниц, когда Юрий хочет видеть происходящее и одновременно прячет взгляд, боясь встретиться глазами.       Виктор думает о том, как юноша будет выгибаться под ним. Сладостное воображение рисует изгиб спины и открывшийся в крике рот, два пальца, которые он проталкивает в него, отираясь бедрами о поджавшиеся ягодицы. Пальцы, вцепившиеся в простыни и рассыпавшиеся по плечам волосы. Укусы на лопатках и блестящие в полумраке капельки пота, скатывающиеся по спине.       Образ чертовски силен и оттого хочется воплотить его в жизнь. На краткие минуты это становится его навязчивой идеей — оживить фантазию, запечатлеть ее. На камеру, к примеру.       Но потом он ловит себя на мысли, что… успеется. Он не намерен отдавать или отпускать младшего фигуриста. А идею домашнего архива он все равно предложит.       Ладонь скользит под футболку — Юрий жмурится и сжимает губы в тонкую линию, глухо мыча. Никифоров посмеивается и стаскивает мешающую вещь, потом садится на бедра и раздевается сам. Жилка на шейке юноши трепещет с дикой скоростью, когда Виктор целует ее и мягко прикусывает, вырывая тихий протестующий звук.       Кажется, укусы Юрио не нравятся, но Виктор намерен переубедить его. Темная метка ложится на ключицы, за ней еще одна, и еще, на груди и на животе. Пальцы грубовато сжимают соски, и парень хнычет, выгибается следом, когда он оттягивает их. — Б-больно, — Юрий приподнимается на локтях, кладет ладошку на щеку мужчины и тянется навстречу, спеша отвлечь того поцелуем. Но и тут Виктор начинает мягко покусывать его губы и язык, будто провоцируя на ответ, и юноша спешит не отстать — разорвав поцелуй, он впивается зубками и белую шею, безжалостно кусает. Что-то поддается, и он испуганно отшатывается, проверяя, что не прокусил кожу. — Вот это упорство. Кажется, ты мне мышцу прокусил, — Виктор улыбается, трогает место, где уже ноет и тянет. Ближайшую неделю крутить головой будет не слишком приятно, но он потерпит.       Юноша нервничает и от волнения кусает губы. Ему хочется научиться всему, что только можно. Хочется почувствовать кожей — он желанен и любим, его достаточно, чтобы Виктор не выглядел голодным и не облизывался на других. — Спокойнее, котенок. Я постараюсь нежнее, но, если чуть грубее будет уместно — я буду этому рад, — Виктор смеется, видя, как алеет до кончиков ушей юноша.       И все же он пробует уже иначе, куда мягче. Тягучие поцелуи без намека на грубость. Аккуратно отводит светлые прядки от ушка, обводит кончиком языка, посасывает мочку и слышит шумный выдох.       Юрий очень чувствительный. Он выгибается, когда Виктор скользит ладонями по телу, и глотает стон, когда пальцы мужчины проскальзывают под край штанов и трусов. — Позволишь? — Никифоров полностью контролирует состояние юноши. Каждый его вздох, то, как он сжимается и ерзает — ничто не может ускользнуть от цепкого внимания старшего.       Парень молча приподнимает бедра, мысленно мечтая иметь что-нибудь, что можно сжать в руках, чтобы утихомирить волнение.       Обнаженными они друг друга видели, но сейчас Юрий ощущает особую атмосферу момента и испытывает соблазн свести ноги, спрятать пылающее лицо — особенно когда мужчина изучает взглядом его тело от кончиков пальцев на ногах и до закрытого ладошками пылающего лица.       Последняя деталь привлекает внимание, и Никифоров спешит увидеть столь редкую картину, оторвать руки, прижать их к кровати, чтобы не мешались. — Будь добр, не порти прекрасный вид, — Виктор блестит глазами и выглядит так, будто вот-вот начнет мягко возбужденно порыкивать и гортанно смеяться.       Юрий позволяет увидеть свое лицо — то самое выражение на нем, которое он показал лишь по настоянию возлюбленного во время программы или же — когда они были наедине.       Быть мрачной букой ему нравилось, что в пятнадцать, что в полновесные двадцать, но Виктор был глубже этих масок. И было бессмысленно прятаться за ними. Не тогда, когда он умел как никто снимать их, будто вскрывал хитрый замок. — Как ты красив, — шепнул мужчина, проведя большим пальцем по пухлой нижней губе, которой поцелуи и укусы придали яркий малиновый оттенок.       В другое время и при других обстоятельствах, Юрий, конечно, вскинулся бы, выстроив в голове цепочку ассоциаций.       Но не теперь.       Юрий лишь вспомнил, сколько раз подобным образом Виктор трогал другого.       И понял, что больше не уступит японцу даже мимолетной ласки.       Поднявшись навстречу заинтригованно глядящему Никифорову, Юрий опустил глаза, нерешительно коснулся мускулистых предплечий мужчины, провел ладонями вверх, до самого горла.       Ресницы Виктора дрожали. Дрожал пойманной птицей пульс. Кадык мощно дернулся, когда он шумно сглотнул.       Юрий обвел пальцами ключицы. Коснулся мощной груди. Погладил жесткие кубики пресса, в наличие которых сложно было поверить, видя утонченность фигуры.       Пряжка ремня звякнула, когда он вытащил его из петель и бросил на пол. С шумом, похожим на вздох выскользнула пуговица и разъехалась молния.       Виктор смотрел и позволял ему впервые проявить инициативу. Будто давал время одуматься. Будто проверял, что Юрий не повернет назад.       Будто даже все, что он делал с Юри — лишь способ превратить котенка в ему равного зверя. В такого, который будет готов своими руками отрезать себя от возможности вернуть все на предыдущую стадию.       Они встретились взглядами. Виктор приподнялся и помог стащить штаны. Вместе с бельем.       Самая неловкая фаза была успешно оставлена позади. — Кажется, я совсем прозевал тот момент, когда ты прекратил быть мальчишкой и стал таким, как сейчас — знающим, чего он хочет, мужчиной, — кончики пальцев щекотно прошлись по ребрам. — Ты смог обдурить меня. Ты все еще ведешь себя с Юри, как будто тебе пятнадцать… — Ты все еще даешь всем повод думать, что между вами что-то есть, — Юрий отвернулся, молча стиснув зубы. — Мое «детское» обличье, прикрывшее все то, что было внутри на самом деле, никак не могло тебя привлечь. Но, может, — Юрий подался вперед, вставая на колени перед сидящим старшим и аккуратно трогая его лицо, — если я его отрину — так ты будешь смотреть только на меня?       Первый раз он целует его и стремится отвоевать себе право быть хищником. Сам кусает губы, язык, посасывает нижнюю губу. Не притворяется, что он может быть агрессивным, но доказывает, что где-то внутри него и правда есть что-то такое.       Кажется, Виктор восхищенно рычит и заваливает его на постель, подсунув ладони под ягодицы, сжимая так, что становится больно.       Юрий вскрикивает и прижимает руку к лицу. Сколько можно плакать? Сколько можно вспоминать одинокий просмотр фильмов, одинокие прогулки и даже сон — раздельно друг от друга. Недели без малейшего внимания, когда везде, куда ни глянь — Виктор и Юри.       Плисецкий пытался держаться. Пытался быть сильным. Верить.       Но в итоге все заканчивалось тем, что даже выпив, даже желая элементарно заняться рукоблудием — он представлял и ждал Виктора.       Кому как не ему знать — каково это, когда губы зудят от желания целоваться, и тело ломит, хочется сильных рук, которые как прежде огладят плечи и скользнут за спину, лягут на поясницу, от чего в животе станет так сладостно тяжело, и Юрий прижмется, шумно дыша, не решаясь признаться, что хотел бы… Хотел бы заниматься этим не один.       Виктор целует его руки, каждый палец, и разводит ноги, используя хорошую растяжку младшего фигуриста.       Где был спрятан тюбик со смазкой — можно лишь гадать, но прохладный гель внутри помогает не испытывать лишний дискомфорт.       Виктор целует его живот, лижет пупок, быстро отыскивая чувствительные места, которые раньше были неизвестны даже самому парню.       Два пальца внутри разведены, как ножницы, и юноша хрипло кричит, непроизвольно сжимаясь.       А потом по телу прокатывается искрящаяся волна удовольствия, и крик переходит в протяжный стон и гортанное урчание, когда Виктор обводит языком скользкую головку и смыкает губы.       Здесь тонкие стены. Юрий помнит об этом где-то на краешке сознания, но его это волнует мало. Он не сдерживается ни в чем, позволяя телу отзываться так, как хочется, как чувствуется.       Виктор видом раскрепощенного юноши искренне наслаждается и ласкает его, восхищаясь той отдачей, которую получает в ответ. Перед ним уже не просто чертенок, которого частенько хотелось зажать и получить свое — в конце концов, ему уже за тридцать и желания у него очень большие и не очень невинные.       Но он не зря ждал. Не зря терпел и не позволял им соскользнуть на ступеньку плотских отношений, хотя Юрий, конечно, был готов много раньше.       Но жалеть о том, что в итоге все даже лучше, чем он смел мечтать — как минимум глупо. И Виктор, удовлетворенный своими мыслями, продолжает покрывать гибкое как лоза тело поцелуями.       Не юноша, уже нет — пропала угловатость и незавершенность, мягкость черт лица и тела. Перед ним очень красивый молодой мужчина, которого хочется оцеловать всего. — Перевернись, — просит Виктор, и Юрий послушно ложится на живот, ощущая, как пальцы внутри продолжают двигаться, давить на простату. А другая рука оглаживает его бок и скользит под живот, потом давит, вынуждая приподняться. Пальцы обводят головку члена, смыкаются. — Раздвинь ноги шире, — требует мужчина, и стоит только ему выполнить все, что он хочет — жаркое тело наваливается сверху. В бедро упирается чужая плоть, Никифоров трется и щекочет дыханием его шею.       Запах смазки и пота не дает покоя, липнет к коже, застревает в носу и приходится глотать его, густой и какой-то ватный.       Три пальца внутри. Юрий стонет и выгибается сильнее, дрожит и пару раз пытается отвести бедра. Он почти ломает ногти, когда цепляется за деревянное изголовье.       Виктор целует его лопатки и плечи, кусает шею так же сильно и несдержанно, как он до этого. Потом убирает руку с члена, вызвав разочарованный стон, стискивает пальцами подбородок и заставляет повернуть голову так, чтобы они могли поцеловаться.       Буря ощущений и эмоций не позволяет думать. Юрий ощущает, что уже давно не в силах контролировать происходящее. И он был бы рад лишней ласке.       Но когда он непослушными губами говорит об этом Виктору, тот коротко смеется и шепчет ему в ухо, одновременно вытаскивая пальцы из тела с пошлым хлюпом: — Ты правда думаешь, что мы обойдемся всего одним разом? Я намерен украсть у тебя всю эту ночь и ласкать тебя до тех пор, пока мы не вымотаемся и не отключимся в процессе. Я слишком долго ждал, чтобы насытиться с одного раза.       Жаль, личико Юрия после этих слов не было видно. Глаза его округлились, губы приоткрылись, краска залила лицо, шею, уши.       Желание уткнуться лицом в подушку было невыполнимо лишь от того, что Виктор просунул руку ему под грудь и пальцами обхватил шею, не позволяя юноше спрятаться от него, спрятать пылающее лицо.       Обхватив ладонью одну ногу под коленом и приподняв, мужчина шепнул снова: — Посмотри на себя, Юрий. Это один из самых красивых образов, что я видел. Не позволь никому больше увидеть тебя таким, слышишь?       В зеркале напротив отражались они оба. Два возбужденных мужских тела с пляшущими на них тенями, абсолютно раскрытый в отражении Юрий, частично прикрытый его телом Виктор. Чужой член скользнул по промежности, проехался по анусу, и Юрий всхлипнул, ощущая, что даже от этого он возбуждается, дрожит каждой мышцей и в горле застревает сдерживаемый стон.       Смотреть на подобное можно было долго, но Виктор не хотел зазря терять время, и Юрий, распаленный ласками, был с ним согласен.       Только ему, только Виктору позволено увидеть его таким, только ради него он встал в смущающую коленно-локтевую, и только из-за него он протяжно стонет, когда любовник потирается своим крупным членом между его ягодиц.       Жар, чужое сердцебиение в такт, сильные руки и тело, прижимающееся со спины. Мышцы в животе дергает от возбуждения, и даже болезненное проникновение крупной головки не остудило страстного пыла.       Толчок, плоть входит полностью, заполняет, растягивает. Юрий дрожит и не может вдохнуть, скребет ногтями по чужой руке и сердце будто сошло с ума, в таком безумном темпе оно колотится в груди! Ниточка слюны защекотала подбородок. Боль и удовольствие — вот что смешивается в трепещущем теле. Он ощущает себя нанизанной на иглу бабочкой. — Узко, — шепчет ему Виктор, потираясь щекой о волосы, будто кот, оставляющий метку. — И очень жарко.       Юрий чуть ерзает, прикусив губу. Потом негромко выдыхает разрешение двигаться, и Виктор незамедлительно им пользуется.       Он чувствует, как ходят ходуном мышцы под кожей любовника. Старается не зажиматься, жмурится и шумно выдыхает, когда удается добиться этого, потом даже выгибается навстречу, облегчая проникновение и получая от этого удовольствие.       Виктор глухо стонет ему в волосы, сплетает их пальцы, а потом резко тянет, вынуждая Плисецкого прогнуться еще больше, прижаться грудью к постели. От ставших более резкими и грубыми толчков парень звонко стонет и вскрикивает, кусает губы и подрагивает, ощущая, как теплеет низ живота, как начинает дергать мышцы во всем теле, как кровь бежит быстрее, проталкиваемая по сосудам обезумевшим сердцем.       Он знает, чем это закончится. Ему не так много времени осталось сдерживать свое тело, свои мышцы. Вот-вот наслаждение превратит его в изломанный манекен, вырвет из горла пронзительный, не менее изломанный и дрожащий крик удовольствия.       Это первый раз. Насытить многолетний голод, чтобы после взяться за ласки более основательно. Виктор позволит ему кончить быстро и сам не станет растягивать, но… Потом… Потом придется держаться куда дольше, иначе мужчина поможет ему с этим. Если придется — силой остановит, доведет до полубезумного, отчаянного желания получить разрядку.       И что-то внутри Юрия предвкушает это время.       Особенно сильные и быстрые, на грани физических возможностей толчки. Виктор не сдает до самого конца, и слышно, как хлопают яйца по сжавшимся ягодицам. Рваные стоны Юрия лишь распаляют мужчину, и в последний момент он входит особенно сильно, неожиданно схватив за бедра так, что останутся синяки, прижавшись до боли, до короткого вскрика, больше похожего на визг.       Мир мгновенно потемнел — юноша даже не понял, что закрыл глаза. В ушах стук собственного сердца, где-то глубоко внутри — жар. Из-за чужой спермы.       Постепенно возможность слышать возвращается, и первые звуки — дыхание Виктора, который ровно сейчас выскользнул прочь из его тела, позволяя, наконец, завалиться набок. Чуть шершавая ладонь прошлась по мокрой спине парня, и Юрий не смог скрыть предательскую дрожь. — Это было смелее, чем даже в моих фантазиях, — Виктор опускается рядом, и его лицо, глаза — все сигнализирует о том, что он безумно доволен и от идеи продолжать всю ночь не откажется. — Теперь я лишь больше хочу развратить тебя, чертенок.       Юрий открывает глаза и ощущает, что улыбается с явным вызовом, будто ему только что показали особенно сложную программу, за стопроцентный откат которой он получит что-то особенное. — У меня всего одно желание, в таком случае, — Юрий с трудом ложится ближе, глаза в глаза, нос к носу. — Я хочу видеть твое лицо, когда ты это делаешь, хочу, чтобы ты смотрел на меня, — теплые губы почти касаются чужих, когда Юрий едва слышно выдыхает, понимая, что почти зачаровал любовника: — Хочу, чтобы ты кончал от того, как я выгляжу, пока ты внутри меня.       Виктор шумно сглотнул, ресницы дрогнули — мужчина потянулся за поцелуем, но губы натолкнулись на тонкий палец, и пришлось вернуться в реальность, где юноша приподнялся на локте, усмехаясь и демонстрируя бесят в глазах. — Сейчас же. ***       Заказ был исполнен с особым усердием.       Они попробовали одну позу, за ней еще, потом еще несколько, с презервативами и без.       Юрий охрип и в конце слышать его сипение мог разве что его любовник, которого вполне устроило произошедшее.       В четыре утра, когда измотанный парень уже тихо посапывал, устроив голову на груди Виктора и обхватив его рукой поперек торса, в замке повернулся ключ, и раз за разом смакующий воспоминания мужчина открыл глаза и аккуратно приподнялся, накидывая одеяло сверху, чтобы прикрыть их обоих хотя бы до пояса.       Замерший в дверях Юри Катсуки молча обозревал валяющиеся на полу вещи, потом взгляд его дошел и до кровати. Удивления на лице не было, но в глазах отразилась самая натуральная боль.       Виктор улыбнулся одними губами, наклонил голову и почти беззвучно, на выдохе произнес: — Не забывай о том, что он — мой.