Теория струн

Яркая помада цвета красного вина ровно ложится на припухлые от укусов губы, скрывая их бледность. Дахи совершенно голая и ничуть не стесняется — Чанелю это нравится. Он любит смотреть, как она ловко кружится, привстав на цыпочки, собирая разбросанную по полу одежду. Она никогда не сбегает слишком быстро, выдавая неловкость, и не задерживается надолго, показывая заинтересованность. Она совсем не хочет выделяться среди остальных сотрудниц, периодически посещающих кабинет Пака, но он всегда думал о ней чуть дольше, чем о других, когда за ней закрывалась дверь. Чанель не знает - почему, не может объяснить, хмурится, ищет причину в летящих движениях, но сбивается с мысли где-то на полпути и злится. — Отчет сдашь к вечеру, — грубо кидает он, а Дахи смеется: — На следующей неделе. Чанель ненавидит такую самоуверенность, но не может не хотеть стонущую под ним Дахи и прощает ей все. Она прекрасно это понимает, позволяя себе больше, чем кто-либо. Дахи вроде и не особенная, но отпечаталась у Чанеля на запястьях, а он не замечает. Может быть, просто не желает признаться себе в этом. Когда Чанелю было семь, у него был стеклянный шар, в котором танцевала маленькая фарфоровая девочка. Если его встряхнуть, то белые хлопья поднимались вверх и казалось, что она танцует в облаках. Если поднести его ближе к окну, можно было разглядеть цветные блестки, мерцающие в проходящем свете. Чанель часами торчал возле окна и, затаив дыхание, наблюдал за рваными облаками и волшебной танцовщицей. Он хотел быстрее вырасти и непременно найти эту девочку, сказать, что она самая красивая, и, конечно же, поцеловать. Он точно знал, что она существует, иначе как ей удавалось растворять его детские обиды в вихре рассыпанных золотинок. Сейчас Чанелю тридцать два и у него нестерпимо много настоящих фарфоровых девочек. Они не танцуют и не умеют забирать щемящую тоску, разбавленную болью, зато они чертовски приятно натягиваются на его член по самую гортань. Чанель меняет детскую мечту на хороший трах и думает, что нашел выход. Мечты слишком тяжелые и тянут за собой, а он идет в другую сторону — туда, где нет блестящих снежинок и ночь смеется над фонарями. Чанель управляет большой компанией, но не знает, что делать со своей жизнью. Вокруг искусственные люди с мертвыми глазами, поэтому он ищет успокоение в чуть подрагивающих губах, повторяющих его имя — таких же синтетических и не настоящих. До одури вбивается в распластанные женские силуэты, но получает только пепел фальшивых признаний. Дахи красивая до слез, на нее смотреть больно, приходится щуриться. Она красит губы чересчур яркой помадой, чтобы выглядеть дешевле, ведь мужчины так любят дорогие вещи, но совершенно не умеют их хранить. Дахи очень хорошо это знает, а поэтому играет по правилам, безукоризненно отправляя себя в отдел распродаж: здесь представители сильного пола чувствуют себя уверенней и не страшатся что-либо разбить. Дахи разбивали уже раз десять, но она не очень-то и грустит по этому поводу: состоять из осколков куда проще, чем быть цельным куском стекла — перестаешь бояться упасть и весело прыгаешь вниз, собирая себя из трещинок. Дахи сделана из светящихся бликов цветных стекляшек и рвущихся под пальцами тонких струн. Она об этом давно забыла и носит короткие платья, чтобы открыть ноги и спрятать душу. Спрятала так глубоко, что теперь сама не найдет, но ей немного похуй, она искать не станет. Дахи считает Чанеля конченым ублюдком, но исправно трахается с ним по четвергам. Он — ее начальник, а она непозволительно хорошо умеет добиваться карьерного роста. Ей бы солнечные лучи заплетать в косы своими миниатюрными пальчиками, а она ложится под не знающее нежности, ищущее вседозволенности тело Пака. Не помнит — зачем, ей кажется, что так было всегда, и вот такая она и есть настоящая. Не помнит, что жила у моря и обнимала рассветы, танцевала с русалками и ловила корабли руками на пирсе. Чанель уверен, что Дахи — беспринципная шлюха, но ему нравятся ее горячие губы и тоненькая шея. Дахи невероятно гибкая, и Чанель порой удивляется, как она еще не сломалась, зато выгибается она так, что у него мышцы сводит от желания. Чанель знает наизусть каждую впадинку на кашемировой коже, но нихуя не в курсе, какого оттенка ее глаза. Ищет в них ускользающее тепло, хватает ледяными пальцами исчезающую летнюю дымку, а цвет запомнить не может. Дахи не знает, что на самом деле Чанель хороший и у него солнечная улыбка. По вечерам он смотрит комедии и громко смеется, когда никто не видит. А еще он ходит по дому в забавных пушистых тапочках с мишками и никогда не забывает поливать астры на подоконнике. Чанель давно уже не ищет несуществующую девочку. Он делает из мечты бумажные самолетики, бросает их вниз с двенадцатого этажа и надеется, что они разобьются. Он не то что бы одинок, но иногда пугается собственного голоса в пустой квартире. Чанель понятия не имеет, что Дахи не просто невесомая — она легче воздуха и танцует Vogue, изменяя законам притяжения. Она помнит наизусть семь поз классического танца, и «арабеска» для нее отнюдь не название кафе. Единственное, за что она бы могла отдать душу — школа балета, так и неоконченная, оставленная там, на границе юности. У Дахи всегда было право выбора, вот только выбирала она не в свою пользу, меняя звенящую мечту на серый офисный костюм. Теперь у нее есть счастливая младшая сестра, которая учится в лучшей балетной школе, и разорванные в клочья воспоминания о скользящей мечте, которую она отдала в хрупкие детские ручки. Но Дахи почти не чувствует боли, ведь счастье близкого человека на удивление важнее собственного. Чанель и Дахи живут в соседних домах. Иногда они случайно встречаются во дворе и отворачиваются, чтобы не заводить неясных разговоров, да и говорить им не о чем. Они слишком близки, чтобы говорить о погоде, и невозможно чужие для чего-то большего. Чанель часто гуляет по ночам, пытаясь сбежать от бессонницы. Возвращаясь домой, он зачем-то находит взглядом окна квартиры Дахи, видит выключенный свет и думает, что она спит. У Пака огромные глаза, но только он нихрена не замечает вокруг. Если бы он хоть раз поднял голову выше, он бы увидел, что она тоже не спит ночами. Она поднимается на крышу девятиэтажного дома, включает плеер и танцует… Девочка, которая танцует в облаках. Девочка, которая танцует со звездами. Девочка, которая так необходима Чанелю. Чанель хоть и не глупый, а все никак не может понять, что мечты не разбиваются, их нельзя выдохнуть вместе с сигаретным дымом и выкинуть в пустой пачке Marlboro. Он спрятал стеклянный шар где-то в хламе ненужных вещей и думает, что избавился от всего на свете и теперь не подвластен времени, чувствам и боли. Но время струится по венам, чувства догорают на запястьях, а боль бьет под лопатки. Он убегает от мечты, а та хохочет и бежит следом, не отпуская. Чанель, наверное, чуть-чуть долбоеб, потому что в сотый, тысячный раз проходит мимо, оставляя на дне пустоты (там раньше жила мечта) мутный осадок, чувствует, что забыл что-то сделать, упустил какую-то едва различимую мелочь, которая впивается иголками под ногти, забирается под кожу, колет изнутри. Это надежда бьется крыльями о тонкий слой льда и пытается вырваться наружу — задыхается, ломает крылья, но не сдается. Чанель помнит будущее, он точно помнит, что должен быть счастлив, но счастье, видимо, изменяет ему, издевается, вырывается из цепких пальцев. Вот он — большой и сильный, а все такой же беспомощный, как в детстве. Это не сумасшествие и не патология, это то, что ученые называют теорией струн. Вселенная, имеющая десять измерений, девять из которых пространственные, а одно — временное. Девять параллельных, но все же переплетающихся путей, рассыпанных среди звездной пыли. Девять жизней, которые мог бы прожить мальчик по имени Пак Чанель, где он счастлив, но только здесь, в последней — девятой, все пошло не так. Дахи не танцует в Венской опере, а Чанель не покупает билет в первый ряд, а значит, никогда не узнает о существовании мечты в образе тонкого девичьего стана, летящего сквозь яркий свет прожекторов. Сердце не рванет по направлению обратному гравитации, не станет бить по вискам, вырываясь наружу. Дыхание не остановится на полувыдохе и не свернется прозрачной спиралью в груди, не будет восторженных горящих глаз и неловких, неосторожных поцелуев. Будет только та самая разрушающая пустота и густой дым от Marlboro. Ему всегда будет не хватать ее, потому что, как бы он не сопротивлялся исходному течению времени, но девочка из стеклянного шара существует, она выгравирована на сердце своего грубого начальника, она светит ему из каждого витража в огромных окнах старинных зданий. Она спускается губами вниз по его телу каждый четверг, она невозможно близко, но он упускает самую суть. Вокруг нее кружат цветные блестки в ритме разбитых стекол, а он не видит — не научился замечать. Если бы Вселенная умела грустить, вероятно, она бы выкурила пару сигарет и выпила чашку черного кофе. А пока что, она, управляя миллионами созвездий, все еще не отрывает взгляд от волшебной танцовщицы и разочарованного мечтателя, которые непременно должны узнать друг друга, иначе само понятие мечты теряет смысл. С позиции Вселенной, мечта — одиннадцатая струна, которую ученые так и не поместили в свою теорию, это всего лишь еле различимый поток энергии, но он обладает силой, неподвластной науке. Люди часто забывают о том, что могут взлетать, следуя за мечтой, могут вливать жизнь в застывшее и согревать замерзшее. Люди вырастают, перестают мечтать и превращаются из светящихся искорок в серые точки, которые Вселенная вычеркивает черным маркером. Но Чанель пока что не убежал далеко от своей мечты, а Дахи все еще танцует на крыше, подогревая свой внутренний свет мерцающими звездами, что бегут к ней в ладони прямо с чернильного небосвода. Возможно, когда-нибудь Чанель неожиданно взглянет на темное небо и увидит Дахи. Тогда он больше не будет прятать свой смех, а Дахи выкинет красную помаду. Она будет ходить в забавных пушистых тапочках с мишками, а Чанель окажется совсем не против. Возможно, когда-нибудь маленький мальчик Пак Чанель найдет свою девочку, которая танцует.