Лето

Затем появился Бенедикт, высокий и суровый, худой телом и лицом, и с мощным умом. Его цвета были желтые, оранжевые и коричневые, и это странным образом напоминало мне копны душистого летнего сена. "Девять принцев в Амбере" Бенедикт был рад, что на этот раз отец отправил с ним Корвина, а не Эрика. Они вышли из Амбера с небольшим отрядом, чтобы объехать границы и разрешить кое-какие локальные конфликты. Настоящих проблем нигде не было, но принцу Амбера надлежало знать, на что похожа жизнь воина, и начинать лучше было с небольшой и в общем мирной поездки. Они шли по опушке зеленого леса, копыта лошадей глухо ударяли в грунтовую дорогу. Корвин то ехал во главе колонны, то мчался в арьергард, проверить, в достаточной ли мере полны боевого духа замыкающие воины. Он перешучивался с солдатами, и они очень быстро начинали принимать его за своего, особенно по сравнению с заносчивым Эриком. Бенедикт удивлялся, за какое короткое время они успели полюбить Корвина. Видимо, его вообще легко было полюбить. Во время привалов Корвин принимал активное участие в тренировочных боях. Лето выдалось жаркое, и, отрабатывая удары и приемы со все новыми и новыми противниками, он, раскрасневшийся и довольно сверкающий глазами, снимал с себя дублет и рубаху, и его плечи становились все более загорелыми с каждым разом. Когда Бенедикт оказывался его противником и сходился с ним в близкой схватке, он видел мелкие капли пота на его груди и ощущал легкий запах его разгоряченного тела. Вечером Корвин, если у него было настроение, пел у костра. Огонь бросал оранжевые отблески и глубокие тени на его лицо, отражался в ярких глазах, и слова песен уносились в темноту ночи так же, как искры — уносились и таяли, но в сердце еще долго оставался их след. Когда они оставались вдвоем — в палатке или в самом лучшем жилье, которое удалось найти в городке или деревеньке, выбранной для постоя — Корвин задавал множество вопросов или рассказывал что-то сам. Иногда было не важно, что именно: он хорошо говорил. Его было приятно слушать и приятно видеть. Бенедикт так и смотрел бы. Он никогда не протянул бы руку, чтобы прикоснуться, никогда не приблизился бы. Корвин сделал это сам, так просто и легко, будто и не заметил пересечения личных границ, будто пропасть между «я» и «другим» для него не существовала. Он уничтожил ее одним поцелуем. Сегодня они спали на сеновале. В доме селянина, охотно выделившего им комнату, пахло сырым бельем, подкисшим молоком, застоявшимся жиром. Между предложенной им убранной расшитыми салфетками тесной горницей и большим солидным сеновалом, вобравшим в себя все свежие ароматы лета, выбор был очевиден. Сено слегка проседало, и Бенедикт поневоле двигался мягко и неторопливо, раскачиваясь, как на морских волнах. В черных волосах Корвина, запрокинувшего голову, запутались соломинки, похожие на чистое золото. Лунный свет, льющийся в маленькое окошко, высвечивал его смуглое горло, по которому ходил кадык, когда он сглатывал. Корвин не стонал, только выдыхал коротко и рвано, и от этого тишайшего из всех ночных звуков у Бенедикта вставали волосы на загривке, и он с трудом сдерживал рвущийся сквозь зубы рык от невозможности начать вбиваться в его тело сильно и быстро. Потом они лежали в тишине, касаясь друг друга и не думая прикрыться. Света было как раз достаточно, чтобы видеть темные соски на плоской, еще юношеской груди Корвина, его подрагивающий при дыхании живот с темной полоской волос, ведущей к лобку, его мягкий сейчас член, который так легко было снова заставить налиться желанием. — Я не могу перестать смотреть на тебя, — шепнул Корвин. «Я тоже», — мог бы сказать Бенедикт, но с Корвином было уютно молчать, и это ему очень нравилось. Он только погладил Корвина по животу, зарылся кончиком пальца в завитки волос чуть ниже. — Твое тело… Я люблю каждую его линию, — Корвин приподнялся на локте, положил вторую руку Бенедикту на грудь, огладил поджарый бок, опустил на худое бедро. Бенедикт обнял его крепче, потянулся ладонью к округлой ягодице, одно прикосновение к которой заставляло его вновь испытывать желание. — Мне нравится твой запах, — Корвин уткнулся носом в шею Бенедикта, вдохнул и тут же крепко поцеловал. — Ты для меня пахнешь летом, Бенедикт, навсегда. Мне кажется, что даже если я все забуду, это я буду помнить: лето, аромат трав и солнца, твой вкус на моих губах, твои руки на моем теле, твой член… Я хочу, чтобы ты снова взял меня. Я хочу еще раз. Бенедикт мог бы сказать о том, что запах Корвина — сладкий и горький — одуряющий аромат счастья и мимолетности. Что его глаза мерцали в темноте, когда в них отражался луч луны, и его голос менял пространство вокруг, даже не касаясь ткани Теней. Но если бы он попытался произнести это вслух, слова забренчали бы фальшиво и плоско, как уроненная на пол оловянная тарелка. Не всем дано превращать слова в музыку. Поэтому он просто перевернул Корвина на спину и начал целовать долго и сильно. — Я так рад, что на этот раз отец отправил со мной тебя, — сказал он, вглядываясь в зеленые глаза. И Корвин услышал не только слова, но и то, что было за ними, и ответил невпопад, но самое правильное: — И я тебя тоже.