*
— Ты красивый. Исак дёргается, как от огня, когда мальчик-улыбка вырастает прямо позади него из ниоткуда: почему-то, еще не поворачиваясь, он безошибочно определяет запах бергамота и кардамона и медленное дыхание — раз, два, три, вдох, раз, два, выдох — и сжимает в руке железную дверь открытого шкафчика. Вальтерсен закусывает губу и сглатывает слюну; он не верит в любовь с первого взгляда — Исак не может проиграть в игре, правил которых он даже не знает. Кончик языка очерчивает нижнюю в момент, когда Исак поворачивается: расширенные зрачки и упавшая на лоб карамельная прядь, блуждающий взгляд и влажные губы — лицо мальчика напоминает произведение искусства, и это нечестно. — Я знаю, — он щурится и ухмыляется. — И это всё? Парень пожимает плечами и делает шаг назад; часы на стене тикают в унисон с сердцем Вальтерсена, когда он уходит первым.*
У Исака в руках золотистая пачка японских сигарет и бутылка белого вермута, когда ночной воздух дует в не скрытые под шапкой уши: сейчас четыре часа утра, и музыка в наушниках Вальтерсена неестественно громкая для окружающей тишины; его ноги слабеют с каждым шагом из-за пройденного расстояния — Эмма танцевала стриптиз на его коленях под всеобщий восторженный свист — и, в конечном итоге, подворачиваются на очередном лежачем полицейском. Исак негромко матерится себе под нос, беспомощно озираясь по сторонам: в радиусе его видимости нет ни единой скамейки, и единственным место приземления его задницы оказывается грязный поребрик под неоновой вывеской. Вальтерсену, в принципе, глубоко плевать, где допивать алкоголь — первый глоток попадает в организм синхронно с приземлением на бортовой камень. Эйкон поёт о желании трахнуть танцующую малышку, когда телефон в кармане Исака вибрирует от нового сообщения; Вальтерсон ёжится и искренне надеется, что ни одному из его жутко пьяных друзей не придёт в голову организовывать поиски 'пропавшего с крутой вечеринки Иззи' — Исак не знает, от чего его тошнит: от водки или переизбытка оголённых девиц, будто продающих своё тело своим же одноклассникам; возвращаться обратно точно не входит в его планы. Свет экрана бьёт в воспалённые глаза, и Исак уменьшает яркость прежде, чем увидеть отправителя: это Кристофер. Он пишет на английском, с долей надменности, выделяющейся даже в пиксельных буквах стандартного шрифта ios, и Исак ухмыляется прежде, чем вникает во вложенный в сообщение смысл: «приезжай ко мне, я хочу тебя увидеть». Второй глоток приходится на звук доставленного ответа; Исак надеется, что не выглядит слишком нуждающимся («забери меня из этой помойки» плюс прикреплённая геолокация). Вальтерсен откладывает телефон и достает одну из сигарет; зажигалка, работающая в зависимости от божьей воли, исторгает пламя размером с палец, и прикуривая, можно спалить себе чёлку: Исак щелкает колёсиком и запрокидывает голову назад, когда огонь встречается с самым краем бумаги. Привкус гвоздики и никотина жжёт язык, и Вальтерсен прикрывает глаза под громкие биты, приятно давящие на барабанные перепонки. — Не всё, — Исак берёт в привычку дёргаться от голоса мальчика-улыбки. — Я хочу знать, как тебя зовут. Его голос негромкий, но достаточно сильный, чтобы перебить музыку в наушниках: или Исак научился читать по губам и воспроизводить приятный баритон в собственном сознании. Он щурится и не может вымолвить ничего и близко похожего на речь, когда их взгляды встречаются во второй раз за сутки; парень безбожно пьян и расстался со своей координацией, его лоб блестит от пота, а глаза — от стеклянной дымки, но он все равно кажется абсолютно идеальным. — Исак, — он не вынимает сигарету изо рта, попутно затягиваясь. — Ты меня преследуешь? — А я Эвен, — Эвен подмигивает и садится на асфальт ровно напротив него, не отводя пристального взгляда. Эвен смотрит на него так, словно вокруг — артиллерийское побоище, и воздух пронзает бесконечный поток алюминиевых пуль, считая секунды едва различимым шёпотом: словно ментально фотографирует черты его лица; поджатые губы, морщинка в начале лба и хаотичные светлые кудри, вылезающие из-под бини — словно это последний раз, когда Эвен подберётся настолько близко. И Исак подыхает от неловкости один из первых разов в жизни: гнёт пальцы и придумывает реплики, но все кажется абсолютно неправильным. Рёв мотора разрезает тишину, и Исак делает последний глоток из бутылки, передавая её в руки Эвену; истлевшая сигарета падает рядом с его кроссовком, когда Вальтерсен поднимается с поребрика — Крис галантно открывает ему дверь своей дорогущей тачки, и Исак жадно глотает воздух прежде, чем опуститься на кожаной сидение. — Приятно познакомиться, — в ровную спину в унисон с хлопком закрывающейся двери; Кристофер давит на газ, не задавая лишних вопросов.*
Кристофер улыбается Исаку мягкой и сонной улыбкой, когда выводит самым кончиком грубой подушечки пальца бессмысленные геометрические фигуры на тонкой коже его запястья. Вальтерсен смотрит на него почти безучастно, молчит, но секунду спустя нежно ластится: проводит сухими губами по острым ключицам и оставляет поцелуй на колючем подбородке. Крис — горячее утреннее дыхание и длинные заспанные отметины от простыни и подушки — слепо ищет его губы, утягивая в ленивый и бесконечно медленный поцелуй. — Ты знаешь, — Крис едва заметно щурится. — Только ты остаешься в моей постели до утра. — Я должен расцеловать тебе пятки в знак благодарности? — Исак изгибает бровь и клюет его в самый уголок губ, тут же отстраняясь. — Можешь отсосать мой член, если очень хочется. — Да пошел ты! Шистад неподражаемо смеется: звонко, запрокидывая голову назад и обнажая влажные зубы; Исак улыбается ему в ответ, чуть-чуть манерничая — солнце слепит его глаза через огромные окна с открытыми жалюзи, и он сдается, закрывая глаза и откидываясь на подушки. Ему и смешно, и страшно — Исак привык ходить под бронёй в любую погоду и стрелять холостыми патронами, но Кристофер устраивается у него на плече ранними утрами, и это почти похоже на настоящие отношения, но… Но Исак не гей (может быть, немного), а запах Криса — Эвин Ив Сент Лоран и её же лак для волос, и они не собираются ничего менять; их бойня заведомо обречена на проигрыш.*
Ресницы слипаются от методичного частого моргания в попытке не уснуть прямо за партой — Исак изо всех сил пытается держать веки раскрытыми, но действо больше похоже на гимнастику глазного яблока, чем на его искреннее старание не демонстрировать свой недосып окружающим. Он даже не делает вид, что собирается конспектировать лекцию, выполняя роль музейного экспоната — мол, сидите и любуйтесь на меня, но не питайте надежду на всякую физическую (а тем более — умственную) активность. Эва подсаживается к нему в середине урока — помятая и опухшая, с растрёпанными волосами и неравномерно наложенном консиллером на синяках под глазами — и молча сжимает в руках телефон, нервно переводя взгляд на тёмный экран раз в ничтожное количество секунд. Исак не задаёт вопросы, на которые не хочет слышать ответы — он просто поджимает губы и передаёт Мун косяк, спрятанный в рукаве толстовки, под партой: Эва качает головой, но принимает самокрутку, позволяя себе мимолётную благодарную улыбку. У Эвы дрожат руки и закрыты глаза, когда Исак набирает сообщение «позвони ей»; Крис разрушает их обоих.*
Урок норвежского языка кажется непосильным для них обоих, и Мун цепляется пальцами за его рукав в тихой просьбе не оставлять её в одиночестве — Исак чувствует неуютную вину, пронзающую сознание до самых краёв, но идёт вместе с ней на заброшенную парковку в трёх кварталах от школы: там тихо, пахнет сыростью и жжённой бумагой, но Эва сидится прямо на асфальт, пачкая тёмные джинсы, и второй раз за день дёргает самыми уголками губ. Когда Крис звонит, Исак стискивает зубы и жмурится — Эва будто не замечает этого, снимая трубку негнущимися пальцами — то ли от злости, то ли от усталости. Она не кричит, срывая голос и не рыдает, обвиняя всех, кроме себя — просто сжимает в руках тлеющую мэри джейн и потерянно шепчет в самый динамик сбивчивое 'где я ошиблась, Крис? почему ты так себя ведешь? ' Исак стоит прямо напротив неё, — отсутствующий взгляд и хмурая морщинка на переносице — пьёт тёплый Хольстен и не думает ни о чем, кроме мерзкого привкуса забродившего хмеля и алюминиевой банки. — Теперь справедливо спросить, не преследуешь ли меня ты? Исак выдыхает через нос и поворачивается: Эвен стоит чуть поодаль и улыбается беспощадно очаровательно. Вальтерсен думает о том, что давно учится умирать легко — и сейчас особенно остро чувствуется утерянный навык жить с гордостью, когда он, ослепленный мальчиком, стоит и часто моргает, не в силах ответить ему; Эва продолжает шептать в трубку слова, на которые плевать им обоим. — Я, — 'трахаюсь с парнем лучшей подруги и создаю иллюзию помощи, торча тут с отвратительным пивом и косяком, не хочешь присоединиться? ' — не слежу за тобой. Исак пожимает плечами, делая глоток пива — не морщиться очень сложно, но ему удается; Эвен негромко смеется ему в ответ. Вальтерсен уверен, что позорится с абсолютным достоинством — так, будто он действительно знает, что делает. — Жаль, — Эвен подмигивает. — Я был бы не против. Исак давится под неожиданное громкое 'что это было? ' голосом Эвы, когда Эвен просто уходит в сторону оживлённой улицы. Если бы каждая их встреча была очередным раундом, мальчик-улыбка только что заработал своё первое очко.*
— Она заметила твой засос и просто промолчала, — Крис крепко затягивается сигаретой и качает головой. — почему она до сих пор меня терпит? — Потому что она любит тебя, — Исак косится на него, улыбаясь. — в отличие от меня, мистер нытик! Я похож на твоего личного психолога? — Ты похож на пиздюка. Шистад выглядит безупречно даже со спутанными волосами и головной болью — сейчас он похмелен и немного сентиментален; Исаку хочется целовать его скулы без особой причины, но он облокачивается о капот его машины, скрещивая руки на груди: Кристофер изгибает брови, но ничего не говорит, словно привыкший позволять Вальтерсену всё, что тому захочется (на деле, так оно и есть). — Я и есть пиздюк. Крис негромко смеется, и Исак, вообще-то, ненавидит, когда его кто-то лечит; он собирается утопать в своих кошмарах ровно столько, сколько ему самому вздумается — хоть до самой смерти. И один из его кошмаров почему-то оказывается рядом тогда, когда совсем не нужен — и сегодня Исак не вздрагивает, когда замечает Эвена первым: всего лишь неловко отводит взгляд куда-то в колени Кристофера, едва ли рассчитывая, что его мальчик-улыбка молча пройдет мимо. — Ты оставил кепку на той парковке, — голос Эвена непривычно тихий, — я забрал её. Эвен — джинсовая куртка и бордовая шапочка — останавливается чуть поодаль, оставляя его кепку на самом краю капота; Крис щурится чуть более скептично, чем обычно, но ничего не говорит — делает шаг назад и затягивается сигаретой до самого фильтра. — Почему ты никогда не здороваешься? Исак не узнает собственный голос за резким тоном и переводит взгляд на Эвена — тот улыбается ему, с прищуром и слегка по-кошачьи, словно задумав что-то: и если честно, Вальтерсену это абсолютно не нравится. — Потому что я никогда не прощаюсь. И он почти уходит (груз падает на плечи Исака, как слои тяжелой воды в грозу — на лобовое стекло), но разворачивается, концентрируя внимание на профиле Криса — тот не смотрит на него, но чувствует. — Тебе повезло с парой, знаешь? — Ага, — Кристофер встречается с ним тяжелым взглядом, выкидывая окурок в сторону. — Эва действительно замечательная. Исак искренне широко улыбается, качая головой: он играет в каком-то спектакле, сюжет которого абсолютно не знает; отчего-то, ему совсем не хочется получать главную роль.*
Исак едва ли способен каяться за данные, но так и не реализованные в жизнь обещания. Он неправ почти всегда: когда полностью игнорирует существование матери, усугубляя её состояние, когда целует Криса под тихий звонок входящего вызова абонента 'Эва', когда улыбается друзьям, выдавая монотонное 'все хорошо' на все задаваемые ими вопросы — даже если все прямо пропорционально любому из определений слова 'хорошо'; обещания быть лучшим сыном и лучшим другом, или хотя бы быть cобой, представляют собой снаряды второй мировой войны — рано или поздно на них кто-нибудь подорвётся. Но Вальтерсен ни за что не попросит прощения — ни у бога, ни у людей; ему не нужно прощение, когда он не в состоянии простить себя сам. Исак отправляет Шистаду «сегодня не жди», когда решает сделать что-то для самого себя — чтобы с чистой совестью декламировать жалкое 'я хотя бы пытался' — и делает решительные шаги в сторону Эвена. Сердце бьется со скоростью, равной второй космической, а сухие губы, закусанные в волнении, слегка кровоточат, оставляя во рту металлический привкус; Исак сжигает мосты и, возможно, позволяет себе мысль о том, что он чего-то стоит, — например, иллюзорного момента счастья, достигаемого рядом с мальчиком-улыбкой (если откинуть все моральные триггеры) — когда кладет холодную руку на плечо, скрытое тонкой тканью хлопковой футболки. — Повезло с парой, говоришь? — Исак ухмыляется, почти удачно скрывая свою нервозность. — Да! Эва кажется потрясающей, — Эвен смотрит на него через плечо и заговорщически улыбается, и Исак обнажает влажные зубы, хмыкая. — Думаю, я собираюсь пригласить её на свидание. — Тебе стоит попробовать, — Вальтерсен убирает руку, и Эвен полностью поворачивается, склоняя голову набок. — Мне кажется, она не сможет тебе отказать. Исак подмигивает ему, игнорируя пульс, громко стучащий в висках, и просто проходит мимо — в сторону лестницы, чувствуя его взгляд на своей спине. Вальтерсен запускает ладонь в волосы — эффект непринуждённости, 'да, чёрт возьми, я флиртую с парнями целыми днями' — и заставляет себя не повернуться; наверное, он впервые скажет господу богу спасибо, если все это — не напрасно, а слова Эвена имею цену большую, чем абсолютный ноль. Когда от Криса часом позже приходит «шардоне все равно будет ждать тебя до самой ночи», Исак с трудом открывает свой шкафчик и, глядя на выпавшую бумажку с 'погуляй со мной', выведенным чёрными чернилами, он шепчет тихое 'thanks god' себе под нос.