***
- Юрио-кун... Ненавистное прозвище всколыхнуло волну ярости, слишком слабую, чтобы выплеснуться наружу привычными грубыми словами. Было тепло и лениво, пахло домашней едой и морозным воздухом, который наверняка принес с собой Кацудон. Агапе, чертова Агапе! Как, позвольте спросить, он должен сыграть ее? Как показать без слов, одним телом? Это больше подошло бы домашнему мальчику Кацуки, балуемому всей семьей с самого детства, плаксе и размазне, но никак не вынужденному пробиваться самостоятельно в чужом городе Плисецкому. Юрий открыл глаза, над ним навис улыбающийся японец. - Идем, ужин готов, - весь мягкий, округлый, даже в голосе, особенно в голосе, он раздражал угловатого, тонкого Плисецкого неимоверно. Такой должна быть девчонка, а никак не парень! Собственные углы удачно маскировались костюмами, за что подростка прозвали феей. Что поделать, если внешность у него на выступлении женственная. Вечный повод для раздражения, особенно если вспомнить подколки глупой Бабичевой, постоянно предлагающей косметику и берущей под ручку, как будто они закадычные подружки. Плисецкий поднялся, потер глаза. Есть не хотелось, но аппетит приходит во время еды, тем более, готовили в Ю-топии обалденно, что и говорить! Поросенку бы лучше у матери некоторые навыки перенять, нежели таскаться за Никифоровым. - Юрио, у тебя ворот сбился. Подросток вздрогнул, когда кожи коснулись теплые, уверенные пальцы. Он не заметил, как во сне одежда сбилась и обнажила плечо. Кацуки четкими движениями поправлял одежду, перевязывал тонкий пояс, приводил все в удовлетворительный вид. - Что ты творишь?! - проснулся Юрий моментально. На него взглянули укоризненно темно-коричневые глаза за стеклами очков. В домашней одежде Поросенок был таким нелепым, как толстяки из рекламы для похудания. Дурацкий растянутый свитер с не менее дурацким узором. Юрий скорее согласился бы постричься налысо, чем надеть нечто подобное. Поросенок же носил и чувствовал себя вполне комфортно. Сейчас в глазах пробивалась строгость, она же выделила складки у сжавшихся на мгновение губ. - На катке ты можешь делать, что угодно, - Кацуки поправлял ворот, - но здесь будь добр слушаться меня. Хотя бы немного. Ведь я волнуюсь, - японец поднялся, за руку вздернул на ноги ошарашенного Плисецкого. - Идем, мама звала на ужин. Юрий шокировано смотрел на свои пальцы, бледные и тонкие, сплетенные с загорелыми вражескими. Его за руку никто не держал с самого детства, когда дед приходил забирать из школы. Мила пыталась, но Юрий не дался. А сейчас... вот... В груди разливалось странное тепло. Как он там сказал? Волнуется? Подозревать конкретно этого взрослого в лицемерии и неискренности невозможно. Разве может врать Поросенок, краснеющий и плачущий по малейшему поводу? Его как-то Виктор спросил о любви к сладостям, так тот слова вымолвить не мог. Нет, этот не врет. Пальцы себе вернул Юрий только перед самыми створками, ведущими в столовую. Видеть многозначительное выражение лица Виктора... да лучше сто раз выгулять Маккачина без поводка! - Завтра вас ждет водопад! - Виктор хрустел овощами и довольно жмурился. Юрий косо посмотрел на соперника, но того, похоже, больше волновала малюсенькая горстка салатика на тарелке, чем слова тренера. Плисецкий в очередной раз порадовался быстрому обмену веществ. Как говорится, не в коня корм. Ел и не толстел. Мечта одного поросенка. - Эй, что за водопад? - спросил он, когда Виктор снова куда-то умотал сразу после ужина. Почти двадцать лет, с тех пор, как его заметили в младшей группе, он следовал расписанию, диете, строгому режиму, вот сейчас отрывался по полной программе. - Медитация. Под чистыми, холодными струями воды можно отринуть все мирское: суету, тревоги, беспокойство - и познать самого себя, - Кацуки тяжело вздохнул. - Придется идти. - Не хочешь - не ходи, свин, - фыркнул Плисецкий и утащил часть салата у медлительного соперника. А вот нечего зевать!***
Струи били по макушке, но ничего, кроме холода, не приносили. Никакого успокоения, нирваны и тому подобного, про что заливал сначала свин, а потом продравший глаза спозаранку Никифоров. Рядом стоял Кацуки, молчаливый, неподвижный, из-за течения казалось, будто не дышал вовсе. Волосы облепили лицо, делая его зрительно уже, кожа побледнела. Без очков и придурошной улыбки выглядел он совсем иначе. Внезапно темные ресницы дрогнули, Юрий не успел отвести взгляд. - С тобой все в порядке? Хочешь, закончим? По Кацуки не было видно, что он устал или замерз. Тут японцы все, что ли с самого детства под водопадами медитируют? Юрий фыркнул, сложил руки на груди. Сдаваться какому-то япошке он не собирался. - Не могу поймать эту чертову Агапе. Поросенок предсказуемо покраснел, но улыбка его была мягкой. - Агапе - любовь к тем, кто этого заслуживает. Константа твоей жизни... Его голос лился и лился, вторила ему вода, где-то шкрябал веерными граблями дворник, убирая старую траву и прошлогодние пожухлые листья. Плисецкий завороженно смотрел на воодушевленного Юри. Совершенно не похожего на себя прежнего. Вода стекала по мягким плечам, узким бедрам, белоснежная ткань кимоно облепила точеные мускулы грудной клетки, проглядывали покрасневшие от холода, сжавшиеся в точечки соски. Щекам стало горячо-горячо, в животе скрутился болезненно-мучительный комок. А Юри все говорил и говорил. О солнце, о котлетках, о семье. О том, кто помогает, не нужно даже просить. На ум пришел дедушка, ведущий из школы по заснеженной дороге. Колючие усы, царапавшие легонько нежную кожу, когда маленький Юра целовал морщинистую, красную от мороза щеку. Томление исчезло, на смену ему в груди разлилось безграничное тепло при воспоминании о дедушке, булочках, купленных в магазине по соседству с домом, совместных прогулках в парке по выходным, старенькой машине, проржавевшей, но все еще быстро бегающей по родному городу. Юрий предлагал дедушке купить новую, но тот упирался, не соглашался ни в какую. Родная рухлядь была ему дорога, и плевать, как это выглядело на фоне иномарок на дороге. Глаза защипало от нахлынувшей тоски. Нужно будет позвонить деду, они так давно не виделись. Это и есть любовь-Агапе? - Идем! - Кацуки неожиданно потянул его за руку из водопада. - Достаточно, а то заболеешь. У тебя уже губы синие. - Отцепись от меня, Поросенок! - Юрий попытался вырвать руку, но Кацуки держал крепко. - Не глупи, здесь легко можно заблудиться, - наставительно, как маленькому ребенку, сказал он. Разве что пальцем не погрозил. Юрий брыкнулся, дернулся, но рука, вопреки погоде и холодной воде, горячая, держала крепко, отпускать не собиралась. Да что себе этот свин вообразил? Плисецкий уже давно не ребенок! Он... Кацуки впихнул его в помещение, где они оставили одежду, сдернул кимоно. Юрий не успел смутиться, когда его запихнули в горячий душ. Кацуки, по-прежнему в белом одеянии, шагнул следом, принялся растирать. - Отцепись от меня со своими гейскими замашками! - Гейскими... - Юри покраснел, медленно, от корней волос до подбородка и далее, по шее. - Ано... я... всего лишь помогаю тебе. Нужно растереться обязательно и высушить волосы, чтобы не простудиться. К тому же, здесь только одна ванная. Так что поторопись. С этими словами он вышел. Плисецкий подавил мстительно желание не выходить как можно дольше, чтобы Поросенок мерз себе в комнате. Но если этот сейчас заболеет, никакого соревнования не будет. Ему хотелось победить япошку в хорошей форме. Какой же это турнир, если соперник соплями по льду мажет? - Иди, - буркнул он, выходя и вытираясь. - Спасибо, - Юри мышкой прошмыгнул мимо. Хлопнула дверь. Перед глазами вновь встали нежные сморщившиеся от холода соски, спускающиеся по щекам темные волосы. Внизу живота вновь вспыхнуло пламя. Плисецкий чертыхнулся! Только этого не хватало. У него не вставало даже на Никифорова, хотя мальчишка восхищался им давно. Нет, нет, это слишком! Он подросток, у него встает даже на Телепузиков и Улицу сезам. С этим надо что-то делать.***
Плисецкий чихнул и мрачно констатировал: все-таки заболел. На следующий день после купания в водопаде нос заложило, начала побаливать голова, а горло неприятно саднило. В детстве в такие моменты дедушка садился на стул возле кровати и читал маленькому Юре истории про волшебных зверей и храбрых рыцарей, отважных пиратов, благородных разбойников. Никто лучше дедушки не разбирался в стихах, под мерный ритм маленький Плисецкий быстро засыпал. Здесь дедушки нет, Виктор не суется в комнату, так как боится заболеть. Два тонких одеяла совсем не греют, хочется сунуть ноги к батарее, как делал это в Питере, но здесь нет центрального отопления. Зато есть унитазы с подогревом. Плисецкий ржал, как сумасшедший, когда впервые увидел это чудо извращенного разума япошек. В России по деревням до сих пор зимой на улицу по своим делам бегают, в маленькие домики с вырезом в дверце, а тут задницу боятся дома отморозить. Сухой кашель оцарапал горло, Плисецкий сжался в комок, подоткнул одеяло, чтобы холодный воздух снаружи не проникал в его маленький, уютный домик. Стало так грустно и жалко себя, хотелось к дедушке. Это все болезнь, завтра он снова будет нормальным. - Юрио, выпей, - край одеяла приподнялся, в домик заглянул Кацуки. Плисецкий припал к стакану с чем-то кислым-кислым, осушил его одним махом. - Поросенок, шел бы ты... - Пойду, - согласился Кацуки, - как только выпьешь еще вот это, - и протянул на раскрытой ладони две капсулы. Юрий чихнул, взял лекарство. В глазах двоилось, раньше на первый день так плохо не было, видимо, все же перенапряг организм, перестарался. Да еще этот стресс. От лекарства потянуло в сон, однако болезнь отпускать жертву не собиралась, вот и плавал Юрий в каком-то странном дурмане, ощущая мир как будто через плотный мягкий кокон. Холодный ветер хлестнул по ногам, когда кто-то поднял одеяло, Юрий хотел было рыкнуть что-нибудь устрашающее, однако из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Сильные пальцы растерли кожу, смазали чем-то пахучим, едким, затем упаковали тонкие ступни в теплые носочки, напоследок мазнув самыми кончиками по острой коленке, скрытой спортивными штанами. Юрий поежился, на этот раз довольно. Стало теплее. Перед глазами плыло, он видел лишь темный силуэт. Возможно, это Мари. Одеяло подоткнули, а затем подняли с другой стороны. На футон залез второй человек, потеснив Плисецкого. Горячие руки сжались вокруг озябшего тельца, заставили уткнуться носом в подозрительно знакомый свитер с узором из ромбов. Где уже доводилось его видеть, Плисецкий сообразить не мог. Не получалось, мысли расползались дождевыми червяками в лужах, извивались, козявки. Тепло, хорошо, и пахнет так... замечательно. Кто бы это ни был, он заботился о Юре. Плисецкий шмыгнул носом, на глазах выступили слезы. Проклятая слабость от простуды! Он в такое время даже от сериалов плакать начинает. Себя жалко. Зачем этот человек так заботится о нем? Что ему надо? Плисецкий так долго живет самостоятельно, ему никто не нужен. По макушке погладили, ненавязчиво, мягко. - Не плачь, - тихий шепот, - я же рядом, ну! Юрий шмыгнул еще раз, уткнулся в грудь. Человек обнимал его так нежно, заботливо, не требуя ничего взамен. Вот, что такое на самом деле Агапе - мазать ноги дурно пахнущей мазью, выискивать хлопковые носочки трогательно белого цвета, а сверху надевать шерстяные, припрятанные дедом в потайном кармане чемодана еще с прошлого визита в родной город. Тогда Плисецкий не удосужился выложить их. Агапе - это обнимать, не смотря на сопли, слезы и кашель, гладить, успокаивать. Греть. Последнее самое главное. Юрий Плисецкий засыпал с мыслью о том, что теперь начинает понимать Агапе. Проснулся он все в тех же руках, позволил себе пару минут понежиться, а затем поднял глаза, чтобы узнать, кто же заботился о нем, ночью протирал лоб, поил водой и лекарствами... - Кацудон?! Какого черта ты здесь забыл?! Заспанный фигурист поправил сползшие за ночь очки. Было видно, что он так толком спать не ложился, заснул лишь под утро. - Не кричи, остальных постояльцев разбудишь, - голос у него хриплый со сна. Юрию впервые довелось увидеть Кацуки... таким. Заспанным, не подготовленным к новому дню, со следом от подушки на щеке, в мятом свитере. Каждый день, как бы рано Плисецкий ни вставал, Кацуки был уже во всеоружии. Пусть в старенькой спортивной форме, но от сонливости не оставалось следа. Юри зевнул, сел, протирая глаза. От рук его слабо пахло мазью, и Плисецкий покраснел, вспомнив, как эти сильные пальцы погладили его по коленке, а затем половину ночи перебирали волосы, успокаивая кашель и бредовые сновидения. - Виктор сказал твоему деду, что ты заболел, - протяжно заявил он. Видимо, спросонья силы смущаться у него оставались лишь на Никифорова. - Что?! Зачем? Юри поправил очки, хлопнул слипшимися ресницами. - Он звонит твоей семье раз в неделю, чтобы сказать, как ты тут. - Знаю! - Плисецкий зашипел. Какого черта творит этот Никифоров?! Неужели нельзя не беспокоить деда?! Слабость вновь накатила, в глазах помутилось, и фигурист упал в подставленные руки. Кацуки, что-то бурча себе под нос про неугомонных подростков, уложил его обратно, поправил одеяло. - Потом он звонил еще раз, трубку взял я, сказал, что ты сегодня-завтра сам перезвонишь. У тебя дедушка отлично знает английский, - сделал комплимент. Плисецкий фыркнул. Не говорить же, что дед проработал всю жизнь учителем этого самого английского?! - Дай мне трубку! - скомандовал он и поморщился: голос получился не громче мышиного писка. Кацуки послушно вымелся из комнаты за телефоном. Плисецкий лежал на спине, смотрел в потолок, кусая губы. Так его ночное озарение об Агапе относилось к глупому Кацудону? Этого только не хватало! Но ведь он и правда заботился, помогал, ничего не требуя, не выпрашивая. Просто как человек. Да что же он такое, этот Юри Кацуки?! Разве можно так относиться к тому, кто оскорбил после проигрыша, запугал в туалете... - Держи, - Юри сунул мобильный с уже набранным номером. - Позвони с моего, нечего вам деньги тратить. - У тебя как будто они есть лишние, - пробурчал Плисецкий, в благотворительность он не верил. - Есть, - спокойно и серьезно кивнул Кацудон. - Я работаю свободным обозревателем в спортивном журнале. Удобная работа, на дому, и платят хорошо. Так что говори, не стесняйся. - И не подумаю! Еще перед кацудонами я не стеснялся, - Юри приложил трубку. - Алло. - Юра? Как ты умудрился? - Это все тренировки, деда, перестарался, - Плисецкий прикрыл глаза, родной голос вызывал... ту самую проклятую Агапе в сердце. А когда вновь посмотрел на комнату, Кацуки уже не было. Тактичный, мать его! Дед расспрашивал, давал рекомендации, когда Кацуки вернулся с подносом, полным еды и лекарств. Чего больше, сказать трудно. Дед услышал шум. - Это тот японец, с которым я разговаривал вчера? - Эм... да... - Дай ему трубочку. - Но, деда... - Юрий, дай трубочку этому молодому человеку. Он неплохой человек, - хмыкнул мужчина. - Хотя бы потому, что сумел найти нормальные носки в твоем чемодане. До этого подобное удавалось разве что мне. Щеки вспыхнули, желудок свернулся комком. Плисецкий молча сунул телефон удивившемуся Кацуки. - Тебя. - Слушаю? Здравствуйте... Да... Да... Хорошо... Да... я понял... - Кацуки вежливо отвечал, кивал, хотя собеседник не мог его видеть. Фигурист уже сменил свитер, с кончиков волос капала вода, значит, принял душ. Юрий машинально поймал капельку с челки прежде, чем та упала на очки. И отвернулся. Черт, что с ним творится?!***
Юрий смотрел на расстилающийся перед ним Хасецу. С холма можно было увидеть почти весь город. Было еще холодно, а он прибежал в Ледовый дворец в тоненькой олимпийке. Не думал, что замерзнет, во время разминки казалось, будто стало теплее. Перед внутренним взором смутился Кацуки: - В Японии двадцать четыре времени года, никогда не знаешь, какое будет завтра. Действительно. Пока он болел, светило солнышко. Сейчас вновь набежала морозная дымка, как ранней весной. Телефон пиликнул сообщением. Опять, наверное, Кацуки напоминает, чтобы Юрий поспешил домой. Холодно же. Ну, да, так и есть. Юрий послал его в несколько слов и убрал телефон. Забота не раздражала, по крайней мере, не Юри. Тот заботился бескорыстно, из чистого дружелюбия. - Вот ты где! - за спиной вздохнули прерывисто. Плисецкий подскочил, обернулся. Кацуки в забавной шапочке старался отдышаться. - Держи. На шею лег шарф, сверху - любимая куртка Юрия. Неужели бежал от самого онсена? Сердце предательски дрогнуло и заболело. Юрий впервые сталкивался с подобным, ему хотелось заполучить себе все внимание Кацуки, которое тот щедро раздаривал Юрию, тройняшкам, Виктору. Против первых двух Плисецкий ничего не имел против, но вот Виктор... Снова этот Никифоров. Кацудон с него глаз не сводит, восхищается, радуется. - Зачем ты это делаешь? - почти прорычал Юрий. Ему важен был ответ. Надо же, слепой обычно в отношении человеческих отношений Кацуки понял с первого раза. Он, что в остальное время дурака валяет? - Потому что ты один, в чужой стране и еще ребенок, - припечатал мужчина. Черт, он всего лишь на четыре года младше Витьки! А старше Юрия на все восемь! Если бы это было аниме, в Плисецкого с каждым "комплиментом" полетели бы убивающие стрелочки. Но это было не аниме, поэтому в горле комком встала злость. - Я не ребенок! - почти прокричал, приблизившись к Кацуки вплотную. - Тогда веди себя, как взрослый, - внезапно парировал он. Тут же смутился, но взгляда не отвел. Тренерство Виктора определенно принесло пользу. Вести себя по-взрослому, значит? Плисецкий выдохнул, развернулся резко и зашагал по направлению к Ю-топии. Он им покажет взрослое выступление! У Виктора не будет ни шанса.***
Агапе... Юрий честно пытался думать о дедушке во время выступления, сосредоточиться на родственном тепле, однако перед глазами вставал Юри Кацуки. С теплыми, мягкими руками, ухоженными, красивыми, с носочками, будь они прокляты, с дурацкой мазью и лекарствами. С принесенной вовремя курткой. Пальцы его переплетались в воображении с пальцами Плисецкого, и фигуристы вместе смотрели на океан. Смех, доброта, бескорыстность... теперь понятно, почему Виктор не дал Агапе ему. Кацуки не требовалось изучать самоотверженную любовь, он знал ее, дышал ею, делился щедро с окружающими. Мысль об окружающих сбила настрой. Стоило только вспомнить, как улыбается Юри Виктору... Докатывал программу Юрий уже о ревности. Кусал губы, хотел сжать кулаки, но не имел права. Нельзя, нельзя, нельзя. Он должен закончить выступление. Хотя и так ясно, что проиграл. Смысл соревнования не в технике, а в воплощении, умении передать, показать. Юрий прислонился к стене, на лед вышел Кацуки. В "женском" наряде Виктора. И снова смотрел только на Никифорова, ему посвящал танец, для него танцевал. Безусловный Эрос, соблазнительный и легкий, отдавал всего себя. Музыка манила, влекла, Юрий закусил губу. Когда это с ним произошло? Почему этот Кацудон... Чего он добивается? Становилось больно, Плисецкий вцепился в грудь, стараясь унять боль, может, выломать себе ребра, кто знает. Сердцу больно... Когда он успел влюбиться в проклятый Кацудон? Это так неправильно, они соперники. Юри никогда не посмотрит на него так, как на Виктора... Воздух на улице дрожит от свежести и первых цветочных ароматов, слишком легких. В России весна пахнет тяжело, одурманивающе, черемухой. Но этот тонкий аромат... как нельзя лучше соответствует Юри. Не яркий, но запоминающийся. Плисецкий замирает на миг на верхней ступени, чемодан оттягивает руку. Все это слишком похоже на побег, но праздновать победу Кацудона он не собирается. Он еще не проиграл, имеет право на реванш. - Юрио! Кацуки запыхался, бежит прямо в костюме для выступлений. Награждение прошло, пока Плисецкий переодевался. - Подожди! Ты.. уезжаешь? - взгляд побитой, несчастной собаки. - Это из-за того, что... - Нет!!! - Плисецкий рявкает, со всей дури швыряет чемодан на землю. Не нужна ему жалость, ему хочется... Кацуки не сопротивляется, когда руки подростка сгребают его за грудки, подтаскивают нос к носу с разозленным, расстроенным фигуристом. Совсем страх потерял! - Скоро я сделаю так, что смотреть ты будешь только на меня! Уяснил, Поросенок? - дернул за воротник, наклоняя к себе Юри. Губы у него сухие, сладкие. Плисецкий не выдержал бы, если бы его первый поцелуй оказался слюнявым или дурно пахнущим. У Кацуки свежее дыхание, что-то земляничное, мягкие, послушные губы, жаркий рот за острой кромкой зубов. Он не успевает ничего сказать, как Юрий отстраняется, подхватывает чемодан и уходит. - Э-э-э?! В самолете Плисецкий довольно улыбается. Не секрет, что Кацудончик ни с кем не целовался. Его первый поцелуй теперь Виктору не достанется уж точно.***
- Ха-ха-ха! - Никифоров заливался смехом, чуть ли не стелился по столу, стуча по нему рукой. - До сих пор помню, как ты ревновал, Юрочка! Сверлил меня взглядами на соревнованиях. Я уж думал, не выдержишь, дашь коньком по голове. Так мило! Юрий отвернулся. - Тц, сволочь! Пять прошедших лет не изменили Никифорова. Как и ответственность за собственную школу фигурного катания в Петербурге. Юри ставит на стол чашки с чаем, тарелочки и корзиночки с вкусностями и перемещается за спину Плисецкому, кладет руки ему на плечи, как бы заявляя права. На самом деле права заявляет по-прежнему Плисецкий. - Не дал мне даже сорвать невинный цветок первого поцелуя нашего милого Кацудончика, - притворно надулся Никифоров. Взрослый ведь мужик, а в компании близких до сих пор ведет себя, как ребенок. Юрий кожей ощущает, как улыбается сверху Кацуки. - Обломись! - оскалился фигурист, с трудом удержавшись, чтобы не выразить мнение знаменитой однопальцевой фигурой. Это все Кацуки виноват, спелся с дедом, потребовал вести себя более-менее прилично хотя бы с коллегами и соперниками. С посторонними Юрий и так нормально себя вел. Поклонницы тому свидетели. - Виктор, ты надолго в Японию? - сменил тему Юри, пока дело не дошло до драки. - Недельку-другую погощу, в школе пока всем Мила заведует, так что можно не беспокоиться. - И как ты еще не разорился с таким-то отношением? - фыркнул Плисецкий. - О, я личность многогранная. В отличие от некоторых, - не преминул подкольнуть. Прозвище "Русская фея" закрепилось за Юрием всерьез и надолго, хотя "феечка" вроде который год живет в Японии, раздалась в плечах, вымахала выше тренера. Они потратили немало усилий, чтобы изменить амплуа. Вот когда позавидуешь Никифорову, который сразу задался целью показать себя в самых разных качествах. - Зато у меня наставник милый, - не удержался, показал язык, как школьник. Юри вспыхнул, уткнулся носом в светлую макушку. Он все еще так забавно смущался. - Согласен, - кивнул Никифоров. - Ну так что, устроите мне экскурсию по достопримечательностям Кюсю? А то в прошлый визит не все осмотрел. - Не во все бары залез. - И это тоже, - не стал спорить бывший фигурист. Юрий откинулся на Кацуки, позволяя тому соединить руки на груди. Наверное, Юри еще краснел. Стойкая привычка. Ну, хоть от растянутых свитеров и очков в стиле Гарри Поттера удалось избавиться. Что ни говори, а визиты Никифорова ему нравились. Этакий привет с родины, куда они с Кацуки все равно летали каждые два месяца. Дед скучал, Юри ему нравился. Хотя и поворчал что-то о правнуках, потом закономерно заметил, что пусть уж лучше ответственный японец, чем какая-нибудь вертихвостка. Плисецкий думал, Кацуки воспламенится прямо за столом, еще немного, и слился бы по цвету с помидорами из салата. Зато теперь он ни капли не сомневался: Поросенок смотрит только на него.