Законы естественного симбиоза

Багги был белый и почти-мёртвый. Лежал на чистых простынях, не таких, какими застилают постель на кораблях в плаванье, когда ни одной женщины на сотню страшных, бородатых мужиков, а только злые, дурные, мягкощёкие, ещё молоденькие совсем юнги с кривыми руками и паршивым, изгрызенным крысами мылом в этих руках. Багги лежал в больнице, обычной деревенской больнице с твёрдой сушей под фундаментом, в больнице был маленький, гладко выбритый доктор и, самое-то главное, были медсёстры в персикового цвета униформе, потому и простыни были белые-белые, как первый снежок в конце октября, когда он ещё летит с неба и не упал на землю, такие белые были простыни, а Багги всё равно был ещё белее. Доктор не знал, будет ли Багги жить. Шанкс знал, конечно, гораздо больше, чем этот тупой, мелкий, гладкий, как полированное яйцо, докторишка. Знал, что Багги уже били ножами и в бока, и в спину, не в шутку били, а всегда насмерть, чтобы закрылся красный рот и волосы разлились синим саваном по земле. Только Багги всегда бил в ответ, а потом приползал на корабль и выздоравливал. Багги не был смелым, он, наоборот, смерти боялся больше всего на свете, но не о ней думал, а о том, что кто-нибудь, не дай бог, будет доволен, если он сдохнет. Поэтому и жил дальше. Так неправильно всё вышло в этот раз, что хоть вой. Багги ни с кем в кои-то веки на корабле не ругался, в последнее время даже, кажется, подружился с кем-то из команды, если можно так о Багги сказать - что он с кем-то мог дружить. Наверное, ради своих делишек просто хороводился с парочкой сокомандников, что потупее (из таких верёвки вить - не перевить). Даже с Шанксом у них никогда дружбы не было, это они оба знали. Багги считал Шанкса занозой, идиотом, врагом, дрался с ним всегда, как в последний раз, до того, что костяшки в мясо протирались. А Шанкс знал, что Багги лжец, жмот и сволочь, такая дрянь, что уважающий себя пират об него и руки бы марать не стал при случае. Знал это всё и торчал третий день над его белой-белой кроватью, кутал бессознательного Багги в одеяло, словно он не человеком был, а куском ванильного мороженого, которое надо побыстрее затолкать в вафельную шкуру, а оно тает и тает на солнце, так быстро, что скоро от него совсем ничего не останется. Для счастья какой-нибудь мрази Багги бы ни за что не умер, а для Шанкса, который больше всего на свете хотел, чтобы Багги жил, - в два счёта собирался откинуться, так, что ли? С этим Шанкс был в корне не согласен. Шанкс, вообще говоря, был человеком уступчивым и податливым, точно разогретый воск, но коли застывал, то там уже пальцами не примять никак - только кусками отламывать. И вот он знал сейчас, что либо Багги выживет, либо они оба сдохнут, хотя на Шанксе ни единой царапины не было. Потому что Шанкс ни с кем не дрался, он на корабле сидел и баюкал обиду, ни шиша дальше себя и неё не видя. А Багги удрал непонятно куда, крикнул только: «От тебя, мудака, подальше!», и ещё много чего сказал, Шанкс мог его слова в пальцах сжать и без рук остаться, так сильно эти слова горели. Убежал, может, к своим тупым дружкам самолюбие тешить, может, в трюме дрыхнуть, удрал, только хвост синий по спине мотылялся, как будто Шанкс прокажённый какой, что от него надо драть во всю мочь. А Шанкс не был прокажённым, он глупым был, прогорел до сердцевины, распустил себя широкими волнами, пытаясь обнять весь свет, а потом для одного Багги вспыхнул, чтобы враз догореть до донышка, до заплёванной старой тарелки, которая служила ему подставкой, и остался в ней застывшей, уродливой лужей, потому что Багги взорвался пожаром: - Я что, похож на пидора из портовых борделей?! Ногти для тебя не накрасить, нет? А может, сразу ножки раздвинуть, прямо на главную палубу выйти и занять позицию, чтобы и тебе удобно было, и другим поглядеть было на что, ну, как тебе такой план, урод?! Да я лучше пойду и сдохну! И ушёл, и вляпался в грязную, нечестную драку, а вечером вместо него притащили красно-синий шмат мяса, отмыли, на белые простыни положили, и все тогда только поняли, что это Багги. Третий день шёл, а в нём из красок одни волосы остались, даже нос посерел. Казалось, что Багги вот-вот растворится в простынях, только на подушке останется его скальп, который Шанкс на голову натянет, а потом выстрелит себе в лоб. На пятый день доктор подтянул гармошкой всю свою лысину к макушке и осторожно прошептал (будто боясь спугнуть): - Кризис остался позади, теперь всё зависит от воли мальчика. Смотрел он вроде на Багги и говорил тоже о нём, а капитан Роджер подумал про рыжего Шанкса, у которого в эти пять дней будто родные глаза выпали, и в лунки глазниц вкатились чужие, звериные какие-то глаза. Доктор пыжился над своими чудодейственными лекарствами, но Роджер чувствовал: не лекарства Багги с того света тянули, потому что от Багги сейчас здесь была только спутанная синь на подушке, это Шанкс его тянул своими страшными, чужими глазами. Роджеру на мгновение стало невыносимо жалко, что он помрёт и не увидит, каким Шанкс вырастет. А может быть, это даже и хорошо. Если бы Роджер дожил до новой эры, то ему бы обязательно пришлось драться с Шанксом. И сам морской дьявол не смог бы рассудить, кто кому из них двоих годится в подмётки. «Из мальчишки с такими глазами вырастет замечательный пират», - так думал Роджер. Только бы отцепился он от этой синей пакости. В такой дряни запутаешься - и никогда не поднимешься к свету со дна. А Шанкс смотрел, как медленно выздоравливает, наливается цветом Багги, и собирал отвалившиеся от себя куски, руками грязными их в себя обратно запихивал, на него медсёстры шикали, чтобы он сходил и помылся (впервые за последнюю неделю), но он никуда уйти не мог - вдруг Багги проснётся без него? Шанксу ведь никакие моря без Багги были не нужны, Багги сам был его морем - дурным, лживым, прозрачно-синим и мелководным (всю дрянь и трупы, что на дне лежат, видно), но без моря никакому пирату жизни нет. Багги же если и был морем, то Шанкс для него тогда был надоедливой чайкой, которая вечно щиплет за солёные бока и ворует драгоценную рыбу. Море злится, штормится, бежит от берега прочь и возвращается обратно тайфуном, и так вечно они будут кружиться друг с другом, море и чайка, потому что как чайкам на свете без моря остаётся одна только смерть, так и море испокон веков не могло обойтись без своих чаек.