Рамлоу сказал «Баки», и я...

С обожжённых, обезображенных Это имя срывается губ. «Твой дружок, твой приятель, твой Баки!», — Ухмыляется душегуб. Безобразная волчья гримаса В половину его лица, И глядит на меня с презрением И с уловкою хитреца. Брок, нащупав больную рану, Насмехаясь, твердит о нём. Низко, подло и без сожаления — Запрещённый и гнусный приём. На коленях мой враг поверженный Одним словом сразил меня; Вроде он потерпел поражение, А унижен как будто бы я. Вроде он потерпел поражение, А как будто неравный бой: Щит сжимает мальчишка из Бруклина, А не сильный столетний герой. Щит сжимает мальчишка болезненный, Что прожил лишь шестнадцать зим. И все зимы, начав с шестнадцатой, Ему грезятся только с ним. С тем, чьё имя затёрто временем, И чья кличка вселяет страх. С тем, чьё имя горячим пламенем Загорается на губах. С тем, кто жил на соседней улице Сплошь из красного кирпича. С тем, кто в кровь разбивал костяшки: «Кто-то должен тебя защищать!». С тем, чей образ живет в альбоме, На шестидесяти листах, В акварели, гуаши и грифеле, И в нежнейших пастельных тонах. И теперь его имя презрительно С безобразных слетает губ. Мысли бьются, как осы гудящие: «Ты покойник, Рамлоу, ты труп! И никто не давал тебе права Это имя произносить!» То родное, далёкое прошлое Я не дам никому сгубить. Не мальчишка-астматик из Бруклина В промедлении виноват — Побеждён, одурачен и высмеян Капитан. Тот, что супер-солдат. Тот, что твёрдо и без колебания Наносил по врагу удар, Нынче замер, как парализованный, Допустил этот чёртов кошмар. Ванда пальцы протянет тонкие, Чтобы стивову руку сжать, Его мысли кричат отчаянно — Невозможно не прочитать. Невозможно взять и не вслушаться В этот стон измождённой души. — Я как будто салага из Бруклина… — Да мы оба с тобой хороши.