По-одинаковому разные

Фред и Джордж. Джордж и Фред. С самого рождения один шёл в бесспорном комплекте с другим, как краска и ацетон, мороженое и дети, первая любовь и слезы. Глупо было вообще думать иначе. Никто и не думал. Все просто знали, что там, где Джордж, будет и Фред. Да и они сами никогда не были против, разве можно противиться чему-то само собой разумеющемуся? По одной половинке единого составляющего. Никто даже не задумывался, что Фред может быть только Фредом, а Джордж только Джорджем. Они всегда были вместе, всегда вдвоём. И игрушки одни, и увлечения, и синяки. И воспоминания тоже одни, какими бы не были: до первого подарка на День Рождения и до взрыва, до крепко сомкнутых глаз и шума в ушах. Правда теперь Джорджу вовсе не кажется, что они единое целое, ведь у Фреда — кровь, а у Джорджа ее нет. Просто нет и все. Слишком измученно-живое лицо для такого мертвенно-свободного, как у брата. Он вообще теперь слишком Джордж для Фреда. Слишком живой для мертвого. И слишком с новыми воспоминаниями для старых — их, совместных, в которых нет места для Того-Кого-Уже-Можно-Называть и Того-Кто-Дважды-Выжил. В память Фреда просто нельзя будет втолкнуть ни похороны, ни слезы малышки Джинни, ни бледное, искаженное лицо Рона. Но Джордж более чем уверен, что можно вытолкнуть его воспоминания. И эта глупая, немного безумная идея затесалась где-то там, в глубине подсознания, куда не сможет пролезть даже Волан-де-Морт со своими погаными заклинаниями. В один миг стало как-то слишком много различий между одинаковыми братьями Уизли, что Джордж не сомневается: «можно ли забыть все то, что так хочется? Можно ли выкинуть?» Конечно можно. По одному взмаху волшебной палочки и уже не с таким страшным «Авада Кедавра», которого многие сильно боятся. Оно теперь пластырем на рану или «Агуаменти» в пустыне. Воспоминания кружатся в медленном вальсе, как засмотренная и закрученная по сотому кругу старенькая кинопленка с магловским фильмом. Она когда-нибудь отживет свое, как и Джордж, полностью уверенный в том, что должен был еще в тот самый момент рядом с Фредом отжить свой срок. С закрытыми глазами и последним вздохом, с пальцами, переплетенными в замок, и последними, в такт друг-другу, биениями сердец. Они с детства привыкли, что без Джорджа нет Фреда, а без Фреда нет Джорджа, что зеркало может показывать отражение только двух близнецов, но никак не одного. Есть только «они» и нет «он», ведь не бывает сказки без счастливого конца или волшебной палочки без магии. И Джордж думает так еще очень долго, заперевшись в магазинчике всевозможных волшебных вредилок.

***

Проходит время, хотя магу кажется, что в лавчонке оно уже давно остановилось. Теперь Джордж думает, что у них с Фредом нет ничего общего, с какой стороны не посмотри. А он смотрел со всех, крутясь долгими часами около зеркала и больше не видя отражение брата; только свое собственное помятое выражение лица, слепые для правды глаза и обманывающее слух оставшееся в живых ухо. Даже мысль о том, что Джордж — это не Джордж, — пугает буквально так же, как и страшная история, рассказанная ребенку перед сном для того, чтобы он не хотел вставать с кровати. Только Джордж вовсе не маленький и больше не верит ни одной такой небылице, зато верит зеркалу, по крайней мере пытается. Потому что они с Фредом разные. Жизнь у них разная, точнее у кого-то уже и не жизнь. И целовал его Фред как-то иначе, прикусывая нижнюю губу, а потом с невероятной нежностью зализывая выступающие капельки крови, так и норовящие помешать, заставляя на несколько секунд скривиться от неприятных ощущений. Вера у каждого была своя собственная, неповторимая: у Фреда в Джорджа, а у Джорджа в Фреда. И теперь даже сомнений не возникает, что они совпадают, ведь Фред не Джордж, а Джордж тем-более не может быть Фредом. Улыбка у него тоже другая — более теплая и родная, нежели у самого себя. Каждый раз такая яркая, заставляющая улыбаться в ответ. А что у Джорджа? Лишь поднятые, слегка искривленные уголки рта, отдаленно напоминающие настоящую искреннюю улыбку, какой одаривать мог только он. Да и любили они друг друга по-разному: Фред — мертво, с небрежными касаниями рук, шуточками про «долго и счастливо», хоть на самом деле несуществующе и слишком быстро, без счастливого конца, а Джордж вечно — с воспоминаниями, болью и уже неодинаковым отражением в зеркале.

***

А потом ему начинает казаться, что время сдвинулось с мертвой точки, начиная новый отсчет, уже без «Фред и Джордж», как взрослая жизнь без детской сказки или болезненные воспоминания из прошлого без боли. И вроде все хорошо, но Джордж отчего-то уверен, что его «хорошо» не может быть таким легким. Фред Уизли — не «легкое» воспоминание, которое вычеркнули и забыли как что-то само собой разумеющееся, как выкинуть использованный пластырь в помойку хотя бы потому, что он не вещь, а еще и Один-Из-Тех-Умников-Уизли-Которые-Одно-Целое. По крайней мере слишком долго были одним целым. И кому как не Джорджу знать это, закрывая глаза, снова и снова чувствуя несуществующее тепло от, он уверен, рук Фреда. Так привычно и пособственнически заползающих под рубашку, оглаживающих голое тело, заставляя его покрываться мурашками, подаваться им на встречу. Но Фреда нет, как и нет страстных поцелуев, жарких ночей, проведенных вместе, и мыслей, что они — единое целое; не должно быть — Джордж верит, всем сердцем и оставшимся здравым смыслом пытается верить в это. Потому что они разные. Потому что его жизнь продолжается. Она будет крутиться колесом новых моментов, заполняя его целиком, погружая в глубоководную реку «будущего», отходящую от истоков «прошлого» и не позволяя остаться на берегу или забрать кого-то с собой. Джордж уверен, что когда-нибудь, смотрясь в зеркало, он будет видеть себя, по-одинаковому разного с братом-близнецом Уизли. И теперь Фред, только уже Джордж, с вечной любовью в сердце, и может даже будущим.