Душевнобольной

Сальери терзает. Слишком больно, эта боль - не физическая, она больше всего похожа на душевную, и произрастает вот здесь, в груди, там, где сердце. И лучше бы он потерял обе руки, чем чувствовал фантомную боль. Каждый звук прошивает насквозь. Каждый чёртов звук... Мелодия давно отгремела, очень давно, но она ещё звучит в голове Антонио, и ничто не может изгнать её оттуда. Мелодия убивает его, но Сальери ничего не показывает, на людях, по крайней мере. Но здесь, в своём кабинете, где стены в потёках чернил, где чернота мешается с бурыми пятнами, а каждая нота написана кровью. Этот кабинет только для него, для Антонио, никто никогда не заходил в него, кроме хозяина. Это его крепость, его убежище, здесь можно умирать каждую секунду, чем он и занимается. Перед глазами всё плывет, и капельмейстеру кажется, что его пальцы уже разорвали плоть его щёк, погрязли в гнилом мясе и крови... Но проходит минута, и галлюцинация исчезает, оставив Сальери в ужасе. Он забивается в угол и смотрит на собственные руки, которые, как ему кажется, испачканы в крови, из пальцев которых вылезают могильные черви, и, конечно, до носа доходит запах тления - гнилостный и густой, именно такой, каким он и должен быть. Маска никогда не сходит с красивого лица Сальери, но иногда невозможно её удержать. Вот и сейчас, когда Розенберг говорит, что сможет подстроить Моцарту подлянку, Антонио хочется заорать, закрыть уши, замотать головой, лишь бы не слышать неприятный голос графа Орсини. Каждый звук, каждое слово - словно скрежет прямо по мозгам, Сальери бросает то в жар, то в холод, когда вышеозначенный граф смотрит на него выжидающе - сделать подлость? Сделать? Скажите, Антонио, и я сделаю всё, чтобы прогнать выскочку-Моцарта, чтобы унизить его. И Сальери хочется ударить самого себя по лицу, когда он соглашается. На следующий день запястья Антонио спрятаны под слоем бинтов, а те - под пышными рукавами. Самобичевание не помогает, и капельмейстеру стыдно даже просто смотреть на Вольфганга, а тот удивленно поднимает брови, когда Сальери проносится мимо, не отвечая на приветствие. Амадей выглядит как ребёнок, когда вместо поощрения получает фигуральные плевки в лицо. Он разбит, и Антонио едва не плачет, когда Император улыбается ему - Сальери, а не Моцарту. Праздник в честь победы Сальери - какой победы, чёрт подери, он не хотел ничего добиваться такими способами - срывается из-за виновника торжества, выведенного из себя приторными улыбками девиц и смехом мадам Кавальери над "Волшебной флейтой". Почему-то именно поведение примадонны бьёт сильнее всего - ведь она так любила говорить с Моцартом... Бокал в руке Антонио разбивается и режет ладонь осколками, но Сальери плевать, он лишь стряхивает стекло в сторону, зло глядя на Розенберга. Звучат слова капельмейстера о том, что нет никакой победы, что это - поражение, причем поражение именно Антонио. Он своими руками разрушил свою репутацию, ему стыдно, что он - такой честный человек, который всего добивается сам, - согласился на нечестную борьбу. И виноват в этом граф Орсини-Розенберг. Директор театра фальшиво смеётся над словами Сальери, пытается обратить всё в шутку, но ситуацию уходит из-под контроля, когда Антонио встаёт и уходит из комнаты, из театра вообще. Он будто бы знает, где искать. Моцарт, уныло и пьяно согласившийся на уход в дом Сальери, удивлённо и поражённо рассматривает кабинет Антонио - тот самый, в котором проходят приступы капельмейстера. - Сальери? - Вольфганг вернулся к хозяину дома и тронул его за плечо. - Почему... - Я виноват, - шепчет Антонио, сжимая чужой локоть. - Я так виноват перед вами... Перед тобой, Вольфганг. Я не хотел, мне нравится твоя музыка, твои произведения прекрасно-болезненны, и кабинет - это итог каждой прослушанной от тебя мелодии... - Антонио, - тихо охает Моцарт, округляя и без того огромные глаза. - Ты же... Я... Мне не за что прощать тебя, я и сам виноват - почувствовал себя неуязвимым... - Но ты такой и есть, - Сальери кусает губы. - Ты самый свободный из всех, кого я знаю, самый честный, самый прекрасный... И замолкает, чувствуя, как его целуют. И впервые от близкого нахождения рядом с Моцартом не хочется умирать, только продлить эти сладкие мгновения... И напоить Амадея нормальным вином, а не этой кислятиной, которую подают в кабаке. Сальери - душевнобольной, он болен Моцартом, Вольфганг - болезнь и лекарство, яд и противоядие, и когда-нибудь Антонио всё-таки не рассчитает дозировку, и - будет счастлив, потому что Моцарт - ангел, спустившийся с небес, маленький Бог Сальери.