Сонник барышни Мироновой

Конец лета 1888 года, Затонск Сны с недавних пор тревожили Анну, одновременно удивительно реальные, и в то же время — запутанные, смутные. Места в них были будто бы знакомы, да не совсем. Так бывает, если послед долгого отсутствия вдруг вернуться в родные места и обнаружить на прежнем месте дерево, только перекореженное непогодой и временем, или скамейку — полусгнившую, облупившуюся и неприглядную. Так, по крайней мере, говорил дядя, суждениям которого Анна доверяла куда больше, чем собственным. Дядя прекрасно разбирался и в возвращениях, сам он делал это на недлинной памяти Анны уже, должно быть, четырежды, и в материях тонких. Снился Анне мужчина. Лица его разглядеть было нельзя, оно все время ускользало, и только на мгновение уловить можно было чеканный профиль, лицо красивое, живое, благородное, созданное для медалей и монет и… и все пропадало. Одно Анна знала точно — мужчину этого прежде никогда не видела, был он не местный. И то верно, все затонское общество Мироновы знали наперечет, а люди новые в уездном городе появлялись нечасто, а если и приезжали, то быстро покидали тихую провинцию. Анне думалось, когда она только просыпалась и еще не могла сбросить окончательно оковы сна, что мужчине этому в Затонске быстро станет скучно. Сонник, присланный дядей весной, когда Анна в письме будто бы невзначай посетовала на скуку и всякую нелепицу, приходящую по ночам в голову, гласил: «Если вам снится сильный и красивый мужчина, это — знак успеха и богатства». Сплетя на груди пальцы, разглядывая давно знакомый потолок своей комнаты, Анна, бывало, размышляла поутру, и приходила к выводу, что мимолетно увиденный, мужчина этот и красив, и силен. А еще сонник утверждал, что коли мужчина привлекательной наружности снится женщине, то это — к известности. Анна и без того была в Затонске фигурой заметной — к немалой досаде маменьки, надо сказать, а потому не знала, хочет ли еще большей известности. Иногда — вот как в последнем сне, мужчина этот танцевал с ней, держал ее в объятьях крепко, и танцевал, вальсировал безудержно, так что голова кружилась. Оттого, наверное, и разглядеть его не удавалось никак. Глаза — синие, или серые, или зеленые — как вода в затоне, по которой и получил когда-то город свое название, а затона с тех пор обмелела. Танцевать во сне — твердил сонник — ждать удачи. Что за чудесные, однако, вещи сулил Анне ее странный, повторяющийся сон. Раздел про вальс, правда, разочаровал. Молодой женщине во сне танцевать вальс со своим возлюбленным — это значит иметь много поклонников, ни один из которых не станет ее мужем. Впрочем, с чего взяла она, что мужчина этот — чеканный профиль, тепло руки, и взгляд почти горячий неуловимых глаз — ее возлюбленный? И что-то еще тревожное было в ее снах, мужчина в них уходил куда-то — спина прямая, напряженная — и дверь ей виделась, знакомая не больше мужчины, с витражным стеклом. Про дверь ничего вразумительного в дядином соннике не было, а про витраж — вообще ни слова. И все же интуиция, или же пресловутое «шестое чувство», о котором дядя с самого часа приезда толковал не переставая, твердило: мужчине этому, красивому, сильному, грозит опасность, отвести которую Анна, кажется, в силах, но во сне придумать это не может, а наяву ни опасности, ни мужчины не знает. Единственное, что во сне ее объяснялось просто, так это велосипед: дядя привез его в подарок, и Анна с радостью и без особого труда освоила этот аппарат, единственный во всем Затонске. Ради такого случая даже маменька, в целом не особенно довольная ни дядиным приездом, ни велосипедом, ни анниным поведением и гардеробом, позволила надеть прекрасный костюм для занятия спортом, состоящий из жакета и весьма скандальных кюлот. В них раскатывать на велосипеде оказалось удивительно удобно, и Анна немедленно воспользовалась тем, что мама на веранде пьет чай и остановить свою неразумную дочь не может. Прогулка ее по Затонску наделала немало шума, на который Анна едва ли обращала внимания, занятая своим сном — сегодняшний был особенно ярок — в котором все вдруг сплелось, смешалось, и сама она себе пригрезилась, сперва тонущая, а затем всплывающая из воды и говорящая весьма зловеще: «Смерть неизбежна!». Страшно было, тревожно, и до того странно, что Анна то и дело задумывалась настолько глубоко, так уходила в себя, что вдруг прекращался замечать людей вокруг, город, знакомые с детства вещи, отчего, должно быть, и не наехала самую малость на человека, только воскликнуть успела: - Excusez-moi! Соскочив с велосипеда, Анна обернулась. Мужчина — статный, средних лет, в темном сюртуке столичного вида — также обернулась, посмотрел на нее, головой качнул, не раздраженно, а как-то чуть насмешливо, словно говорил «ну надо же!», развернулся и ушел, потирая подбородок. И вот тут, глядя в прямую спину, Анна его узнала. И точно наяву встала перед ней дверь с витражным стеклом, а затем и лицо, строгое и умное, которое все никак не удавалось ухватить во сне, увидеть полностью, точно не желал привидевшийся, пригрезившийся ей человек быть узнанным. Он был хорош наяву. Цветы, вспомнилось Анне вычитанные в соннике вчера поутру, снятся к удовольствию и прибыли. А голубое платье — к оправданным надеждам и верным друзьям. А утопленница — это к переменам в личной жизни, это Анна накрепко запомнила.