Что имеем – не храним, потерявши – плачем.
Случалось ли с вами так, что от одного взгляда на человека вы понимали всю горестность существования и безысходность положения? Будто бы мир обрушился на вас и давит на плечи, стискивая в железных объятьях грудь. Будто рёбра ломаются и впиваются во внутренние органы, а те кровоточат. И ни хрип, ни крик, никакого звука невозможно выдавить из себя. Словно потерял голос, онемел навеки. При этом внешне всё остаётся как прежде. Ни вы, ни другие не изменяются. Обманчивое внешнее спокойствие. Тихий голос, спокойный тон с нотками усталости. Добродушная улыбка, брови, чуть сдвинутые к переносице, волнообразные морщины на лбу, еле заметные, почти невидимые. Ноги как свинец, тяжёлые, еле передвигаются. При этом ты чувствуешь, что стоит спросить тебе о причине, повергнувшей его в такое состояние, и человек развернётся и убежит. А если не сможет бежать, поползёт. Только быть подальше от тебя, не встречаться с тобой взглядом и не отвечать. Таким был Конрад, когда Юури встретил его у фонтана, только что вернувшись в Шин-Макоку. Его не было всего пару дней – почти месяц по здешним меркам – а всё так разительно изменилось. Не только Конрад. Все стали другими. Все глубоко внутри хранили печаль, и воздух, пропитанный ею, пел заунывную песню, гуляя ветром по столице. В гнетущем молчании прошли первые часы. Путешествие от замка Истинного короля до Клятвы-на-крови затянулось. У Юури складывалось ощущение, что его попросту не хотят туда пускать. Будто бы там что-то страшное. Может, враг завладел столицей? И все жители стали куклами, безропотно следующими его приказам? И, может быть, Конрад всё ещё сопротивляется этому злому существу, пытается уберечь Юури от грусти и печали? Пытается не дать злодею заполучить его. Чем ближе они приближались к замку и чем ярче блестели пики на смотровых башнях, тем ужасней становились догадки Юури. Всю дорогу он искал взглядом того, кто смог бы объяснить ему причину немой скорби всего Шин-Макоку. Но не находил никого. Все избегали его взгляда. Приветствовали, упёршись глазами в землю, не смея смотреть в чёрные как ночь очи короля. И только в замке Юури получил ответ на свой вопрос. Советник, учитель и просто друг, Гюнтер фон Крайст, крепко сжал его плечо. В глазах его плескались до боли знакомые забота и нежность. Он понимал тревогу своего мао. Был готов объяснить и поддержать его. – Пойдёмте, ваше величество. Я провожу вас. Коридор до одинокой плотно закрытой комнаты показался Юури длиннее, чем дорога до Шин-Макоку. Каждый новый шаг давался тяжелее, чем предыдущий. Стук каблуков гулко разносился по помещению, замирая в миллиметре от уха. В голове мельтешили сотни беспорядочных мыслей. Одна за другой они появлялись и исчезали. Чем ближе Юури приближался к комнате, тем дальше она ему казалась. У него складывалось стойкое ощущение, что там, в этой комнате, что-то тайное, запретное, жуткое. Настолько страшное, что хочется закрыть глаза, громко закричать и убежать, лишь бы не видеть, лишь бы не соприкасаться с этим. Быть как можно дальше. Там, где это не найдёт и не достанет. Ещё один шаг, и вот он уже у двери. Но он не заходит. Просто стоит окаменевший, словно прикованный к полу. Юури чувствует, что это граница. И переступив её, он уже не сможет повернуть назад. «Почему? – спрашивает он себя – Почему так страшно?» Он всё ещё пытается понять, пытается найти ответ, но проходит время, и вот нет уже догадок и вопросов. Лишь стойкое чувство неизбежности. Гюнтер находится рядом с ним, он не торопит, не подталкивает, не подбадривает. Просто молчит. Юури слышит биение его сердца – кристально чистый звук – и через несколько секунд начинает слышать своё. Да, его сердце не остановилось, оно тоже бьётся. Живое. Вдох… Выдох… Кажется, впервые за сегодняшний день он задышал по-настоящему. Чувствуя, как теплится в нём жизнь, как течёт кровь по венам, как работает сердце, сокращаются мускулы. И вот дверь открылась перед ним. Юури сделал один шаг и словно попал в другой мир. Царство цветов встречало его. Тысячи бутонов обратили на него свои взоры: одни счастливые, радостные, другие гневливые, опасные, третьи беззаботные, четвёртые задумчивые, пятые любопытные… Такие разные, не похожие друг на друга, встречали его. – Цветы… – пронеслось над ворохом ярких красок эхо и растаяло, так и не выйдя за пределы комнаты. – Теперь это единственное, чем я могу порадовать его, – прошелестела тень, скромно притаившаяся среди бесчисленных бутонов и некогда столь же прекрасная как они. – Они не согреют и не утешат. Они лишь могут радовать взор буйством оттенков лета. – На этих словах тень горячо зарыдала. «О, мадам, не плачьте. Когда плачет такая прекрасная и неунывающая женщина как вы становится совсем грустно». Юури порывисто двинулся в сторону Сесилии фон Шпицберг – самой красивой розы этого сада, но та остановила его взглядом, печальней которого не сыщешь на всём белом свете. – Как хорошо, что вы вернулись, ваше величество. Он так ждал вас… – блестящие изумруды прикрыл веер черных ресниц. Слова комом застыли в горле. Не может быть! Юури уже догадывался, что случилось. Заплаканная Сесилия, убитый Конрад, жалостливый Гюнтер, слёзы, печаль, скорбь, горе… Не может быть. Юури обошел Шери и двинулся дальше в комнату. Сладкое благоуханье становилось всё сильнее. Уже не аромат цветов заполнял помещенье. Это был другой аромат. Свойственный лишь… Силы вновь покинули его. Ноги перестали слушаться. Глаза распахивались всё шире и шире, не желая верить в то, что видят. Солнечнее лучи, причудливо переплетаясь и отражаясь от стеклянной поверхности, немыслимыми узорами танцевали по комнате, переливаясь всеми красками и разыгрывая на стенах странные сюжеты. Они щипали глаза, выдавливая из них скупые слёзы, ласкали полы, лацканы и рукава пиджака. Они смеялись то ли иронично-небрежно, то ли саркастически. Смеялись над беспомощностью Юури, великого мао, который сейчас ощущал себя ничтожнее червяка, совсем маленьким человечком, глупым и наивным. Как же он раньше не понял. Или понял, но не хотел верить? Шаг, ещё шаг, и вот он здесь, совсем рядом. Стеклянный саркофаг чуть приоткрыт. От него веет холодом. Там внутри температура намного ниже, чем снаружи. И этот леденящий холод защищает драгоценное сокровище, чудо, позволившее созерцать себя на протяженье многих лет. Юури отодвигает верхнюю крышку–купол, увитый резьбой и обласканный солнцем. Чтобы убедиться, что внутри лежит не кукла и всё это не жестокий розыгрыш подданных. Чтобы увидеть правду. Болезненную, горькую, страшную, но правду. Не может быть… Лучше бы это был розыгрыш. Он застыл словно мрамор. Словно выточенная искусными мастерами статуя, столь прекрасная, что ни одно живое существо не достойно было лицезреть её. Белоснежный саван обволакивал одновременно хрупкое, но сильное тело, соперничая с бледность лица застывшего изваяния. Длинные светлые ресницы уже не трепетали, пряча драгоценные изумруды от яркого солнца, а ноздри не раздувались, пропуская воздух. – Вольфрам, – тихо позвал Юури, но тот не открыл глаз, чтобы посмотреть на него. Он не улыбнулся, услышав знакомый голос, и не сказал нарочито небрежно: «Наконец ты вернулся, слабак». Он не упрекнул его за столь долгое отсутствие, не задрал высокомерно точёный носик. Он никак не отреагировал на появление Юури, оставаясь по-прежнему неподвижным и безмолвным. «Как же так!» – в сердцах закричал Юури. «Зачем ты мучаешь меня! Перестань меня разыгрывать. Это совсем не смешно!» – бранил он про себя нерадивого жениха. Однако вслух ничего не говорил. Он не мог. Он боялся. А вдруг… вдруг ему и правда не ответят. Тишина комнаты давила. Не было слышно ни всхлипов Сесилии, ни увещеваний Гюнтера, ни мельтешащей прислуги. Не было слышно ничего. И казалось, что мир замкнулся на этой комнате. Словно чёрная дыра, она поглощала все звуки и всю жизнь вокруг. Юури подался вперёд, его руки дрожали. И ничто не могло унять эту дрожь. Будто она зародилась очень глубоко и теперь никогда не уймётся. Безнадёжно пытаясь совладать с этой дрожью, он потянулся к почти прозрачной коже Вольфрама, к щекам, которые некогда покрывал яркий румянец – свидетель смущения или ярости лорда. И тут его как будто ударило током. Холод… непостижимый, всеобъемлющий холод обжёг его пальцы. Словно в этом существе никогда и не теплилась жизнь, а с самого начала это была лишь мёртвая оболочка. Осознание столь ужасной истины ошарашило Юури. Он отвернулся от мраморного изваяния, не в силах больше смотреть на это. На эту насмешку смерти и её торжество перед жизнью. Как же так? Как могло произойти подобное? Ведь совсем недавно Вольфрам был таким живым и настоящим! Он смеялся и плакал, злился, обижался, приходил в восторг, он боялся, верил, искал и надеялся, он печалился и радовался, удивлялся, стыдился, стремился к цели, преодолевал преграды, гордился, завидовал, любил. А теперь… Юури вновь посмотрел на огненного мага, лорда мазоку, своего друга и «жениха». Он был всё так же неподвижен. Ни одна мышца на его лице не дрогнула. Тонкая жилка на виске уже не билась. Только золото волос нарочито ярко блестело, отражая солнечные лучи. Единственное напоминание о некогда живом, гордом и несломленном лорде. Это было последнее, что он помнил, прежде чем рухнул на пол рядом с саркофагом, рядом с дорогим, но уже мёртвым телом. Он пришёл в себя под вечер того же дня, проспав несколько часов. Сейчас всё, произошедшее ранее, ему казалось страшным сном. Нет, он верил, что это был страшный сон, пока не увидел Конрада, терпеливо ждущего его пробуждения. Тот одновременно был рядом с ним и вместе с тем далеко от него. Настолько далеко, что Юури сразу понял, насколько бесполезное занятие звать его обратно в этот мир. – Ты проснулся, Юури, – рассеяно улыбнулся Конрад, заметив встревоженный взгляд Юури, который уже некоторое время изучал его силуэт, боясь завести диалог. – А Вольфрам, он… – бессознательно выпалил Юури и осёкся посередине фразы, увидев в ореховых глазах глубокую боль и тоску. О нет. Он же не хотел так начинать разговор. Но прежде, чем Юури вновь открыл рот, Конрад заговорил. – Это случилось четыре дня назад. С западной границы, куда Вольфрам отправился в патруль, пришёл рапорт одного из его ординарцев. В нём говорилось о нападении разбойников, если быть точнее контрабандистов, вооружённых чистейшими хосеки. Желая пресечь контрабанду, но не рассчитав свои силы, Вольфрам ввязался в конфликт и… потерпел поражение. «Командир долго не протянет. Ему нужна экстренная помощь. Наш целитель мёртв, а кроме него больше никто не может помочь…» – процитировал строки письма Конрад. – На тот момент я был на учениях неподалеку от столицы. Не уведомив меня и не вдаваясь в какие-либо подробности перед остальными, Гвендаль вместе с Гизелой и отрядом солдат немедленно отправились в путь. Обо всём я узнал только вечером, когда вернулся с учений. Я хотел отправиться следом за Гвендалем, но Гюнтер остановил меня. «Им необходим целитель, а военной силы там достаточно», – сказал он. В неведении мы пробыли целые сутки. Это было мучительно. Мучительно ждать известий о жизни собственного брата столько времени. Накануне следующей ночи они вернулись. Это была процессия из нескольких крытых повозок, во главе которой была совершенно разбитая и уставшая Гизела. Конрад замолчал. Ему было трудно говорить. Но преодолевая себя, буквально изничтожая ком в горле, он продолжал. – В одной из повозок был Вольфрам. Его не удалось спасти. Слишком серьёзная рана не давала ему и шанса остаться в живых. Лицо Конрада исказила скорбь. Его беспомощность в такой ситуации вселяла ужас, нагоняла страх, обезоруживала. Как такое возможно? Неужели даже самые сильные, самые стойкие мира сего беспомощны перед лицом смерти? – Гвендаль не вернулся с ними. Он остался на границе, чтобы найти и наказать виновников трагедии. Недавно от него пришло письмо. Нити этой истории тянутся далеко за пределы локального конфликта. И, похоже, впереди только ещё больше неразберихи. Кто знает, во что всё это может вылиться? Гвендаль попробует всё уладить мирным путём. Насколько это будет возможно, – хоть Конрад и говорил так, было видно, что он не верит в свои собственные слова. – Нет, – оборвал его Юури, – кто бы это ни был, он ответит за свои действия. Мы обязаны добиться справедливости для Вольфрама. Это… теперь это единственное, что мы можем сделать для него… – чёрная луна потонула в море солёных слёз, искажая свой облик. Внутри было пусто, как если бы из него выпотрошили все внутренности, больно и смертельно одиноко. Что это за чувство? Чувство, соединившее в себе безысходность, глубокую тоску, бесконечную печаль, скорбь и сожаления. Он уже испытывал это чувство когда-то, но сейчас оно более всеобъемлющее, настолько глобальное, что, кажется, будто отделаться от него не получится никогда. Это чувство простой человеческой потери. Потери самого дорогого, самого ценного, чего-то единственного и неповторимого… Он лежит в саркофаге уже далёкий и чужой. Он больше никогда не улыбнётся, никогда не скажет «слабак» и «изменник», не поддержит в трудную минуту, не будет следовать за тобой везде и всегда, неохотно соглашаясь на любую шалость, не будет печалиться твоему отбытию на Землю и радоваться возвращению в Шин-Макоку. Он больше никогда не назовёт тебя тепло и ласково, с нотками тоски и надежды в голосе «Юури…». И не подарит ещё один взгляд, лучистый, полный восхищения, отчаяния и любви…***
Лишь потеряв что-то, мы понимаем, насколько дорого это для нас было. И как бы мы ни старались, ни надеялись, ни ждали, ни звали и ни проклинали, оно никогда не вернётся.