Сестренка, я давно хотел сказать тебе...

С меня хватит Разочарований, мрака в душе, апатии. С меня хватит ощущений, Будто я что-то сделал не так.

- Мы все знаем, что это ты на самом деле напал на Украину! Знаете, все могло обойтись простым небольшим конфликтом, если бы Россия не среагировал так. Простая фраза, брошенная вслед уходящему человеку, может изменить очень многое. Больше, чем вы можете себе представить. Глядя на замершего и побледневшего Брагинского, Пруссия мысленно проклял Америку. Такой бред нести, ну надо же. И какой только черт дернул его это сказать? - Что...ты сказал? - хриплым голосом переспросил Россия, медленно оборачиваясь. Сразу повеяло нехорошей аурой, ох какой нехорошей. Убивающей... Прибалты (все трое) одновременно задрожали. Видимо, по привычке, оставшейся еще со времен СССР. Украина, которая до этого стояла в стороне, испуганно взглянула на Америку, лихорадочно замотав головой. - Н-нет, братик такого никогда бы не... Братик Россия меня любит! - губы дрожали, показывая, что еще чуть-чуть - и Украина разрыдается. Прижатые к груди руки выдавали волнение. Словно обращаясь за подтверждением своих слов, она повернулась к Брагинскому. Пруссия счел нужным вмешаться и остановить глупый спор, пока участники не зашли слишком далеко: - Ксе-се-се, это, конечно, весело... Мы, пожалуй, пойдем... Да, Вань? - Нет, пусть он скажет правду! - знаете, если бы взглядом можно было убить или, по меньшей мере, сжечь... Америка бы тут уже не стоял. Пруссия молчал, но его горящие злостью алые глаза выдавали парня с головой. - Я скучаю по былым временам, когда мы были семьей. Сейчас... - ответ, которого никто уже не ожидал. Даже Беларусь обернулась, видимо, среагировав на слова о "семье". Зал погрузился в полнейшую шокированную тишину, нарушаемую лишь прерывистым мягким баритоном Ивана Брагинского. - Сейчас я вижу тебя только по средам... И каждые вторые выходные ты у меня на виду... Но почему ты посчитала, что побег - нормальная вещь? Я не понимаю... Как мы могли упасть так далеко? Неужели любовь - это настолько плохо, что приходится развернуться и бежать? - Ван-нечка, Ваня... Что ты говоришь? Зачем? - всхлипывая, Украина пыталась достать из кармана платок, не сводя при этом глаз с фигуры брата. На секунду Пруссии показалось, что он улыбается. Погодите-ка... Не показалось, блять. Что творит этот человек, тьфу, страна? Боже... - Возможно, однажды, вы все поймете меня. Когда разделяет расстояние, мою точку зрения тяжело принять... Вы были здесь. Но теперь вас нет. Я должен двигаться дальше... Как же мы могли упасть так далеко? Сводки дня: Впервые в жизни мир увидит, как Россия снимает свой шарф. Беларусь прячет лицо в ладони, Украина рыдает, Латвия и Литва спрятались за спиной дрожащего Эстонии, Китай потерял сознание, Америка в ужасе пятится к двери. Сколько Гилберт себя помнит, такого еще не происходило. Блять... К нам приближается Третья мировая? Уже можно собирать вещи и уходить в закат? - Впрочем... Вы ведь... не принимаете мои слова всерьез... Но... с меня хватит ощущений, будто я что-то сделал не так. С меня хватит разочарования, мрака в душе и апатии. Не ты ли хотел слышать правду, Альфред? - кажется, впервые за всю историю их вражды Россия называет Америку по имени. Пруссия аж сел. На пол. В шоке раскрыв рот. Бедняга, видимо, намеревался что-то сказать, но не смог выдавить из себя ни слова. Мягко улыбаясь и сдерживая рвущихся наружу демонов "круши-ломай", Иван Брагинский снимает с шеи шарф, являя миру ничем не прикрытые шрамы. Последний и один из самых крупных Гил особенно хорошо помнит. Он появился еще тогда. Когда бьющийся в предсмертной агонии Брагинский выслушивал голоса родных и близких людей... нет, предателей, говорящих одно и то же. "Ты нам не нужен", "Мы должны идти дальше", "Ты отнял у нас все", "Мы ненавидим тебя". Байльшмидт молчал, не осмеливаясь что-либо говорить. Слова утешения? Зачем они ему от абсолютно чужого человека? Уйти вслед за остальными представлялось невозможным. Бросить Ивана одного и уехать к Людвигу, пока только не поздно... Когда вся семья отвернулась от него... Когда он умирает... Нет. Гилберт Байльшмидт помнит, как ему протянули бумагу много лет назад. Помнит так, как будто это было вчера. Стоило поставить подпись в левой колонке - вот она, свобода, совсем рядом. Можно вновь считать себя Великим и Независимым Пруссией, можно забрать свое сердце - Кёнигсберг - которое уже давно бьется в чужой груди. Помнит обеспокоенный взгляд брата Людвига, его слова: "У тебя есть шанс". НЕТ! Небрежная размашистая подпись Байльшмидта в правой колонке. Прощай, Кёнигсберг. Привет, Калининград. И где-то в родном старом доме СССР в это время очнулся Иван Брагинский. Уже не часть Союза, только лишь Российская Федерация. По-прежнему странная и загадочная, пусть и преданная, но живая. Россия продолжает улыбаться, не смотря ни на что. Спокойно подходит к Украине, заставляя ее глотать слезы своим искренним холодным взглядом. Взглядом, которым "и убить, и воскресить". Медленно накидывает ей на плечи шарф, крепко завязывая вокруг хрупкой женской шеи. Делает шаг назад, в пропасть, любуясь проделанной работой. - Хочешь знать правду? Я... ненавижу... тебя.