Каково ее имя?

      Тик-так, тик-так.       Я ведь вернусь? Буду жить. На глазах у всех встану из могилы. И вечность теперь не предел, это уж точно.       Тик-так, тик-так.       И плевать на все. Как это там? Я — ступенька отчаяния, ступенька, лишь только через которую переступив, можно будет увидеть надежду. Ту яркую каплю голубого неба, которая упадёт в кровавый закат, так неправильно растворив его в себе. Ту белую бабочку, которая сядет на сломанный, завядший цветок и оживит его.       Тик-так, тик-так.       И знаете… Я просто обязана вернуться и увидеть все это. И больше никак.       Тик-так, тик-… Нет, поздно, часы уже сломались.       Кто я? Каково мое имя?       Тишина безмолвных слов и мирное потрескивание разбитых зеркал души. Одни, каждый сам в своём кошмаре, закрытые липким страхом, поселившимся в опавшем сердцем, в глубине души. Чей-то шёпот, чьи-то шаги. Мелькают тени, сменяются моменты. Прохладный ветер, задувающий пыль прямо в опустевшие и от чувств, и от желаний, мысли.       Вдалеке слышится музыка. Мрачная похоронная игра смычка по тоненьким, дрожащим струнам крохотной белой скрипки. Глухие редкие удары, как будто по барабану, своеобразно подпевают инструменту. Изредка, прерывистый и настойчивый, резкий звук разбивающегося стекла. Не слышный шепоточек где-то в глубине насмешливо прерывается и легким хохотом соскакивает с непривычно тонких и мертвенно бледных губ, испачканных в крови.       Она снимает с пальца массивное кольцо, сжимая его в ладони. Долго смотрит, проводит подушечкой пальца по острому концу. Слегка морщиться, непривычно вздыхая, и нарочно роняет из рук, следя за тем как украшение сначала касается чёрной вязкой поверхности, а после, будто в прострации, плывёт где-то внизу. Уже без надобности сохранять при себе как и кольцо, так и общий образ готической лолиты. Сама девушка буквально рассыпается на частички, не самое подходящее время задумываться о внешнем виде, который уже и так донельзя испорчен. Кольцо тут ничего не стоит. Тем более… тем более, оно, если честно, давно уже было ей мало.        — О, да… Само собой, оно стоит целое состояние. Помнится, я получила его в наследство от моего дяди. Он был графом и, ах, довольно так-и состоятельным. Однако, именно это серебряное кольцо он ценил превыше любых других украшений, коих у него было превеликое множество. Я была несказанно польщена, когда он подарил мне его. Это ведь был некий жест, что я тоже кое-что да значу для сурового графа.       «Я купила его по-дешевке в местном ювелирном. На самом деле оно жутко неудобное, и я даже не уверена, есть ли там хоть ничтожная доля серебра…»       Девушка приседает на колени, очередной раз прощупывая так называемый тут пол. Никак не может привыкнуть, что она в некой невесомости. Всё-таки, странно всё это. Особенно то, что ей пора бы давно уже паниковать, кричать, расстраиваться, отчаиваться и корить себя за ошибки или хотя бы сожалеть об убийстве. А такое ощущение, что тёмноволосую это никак не волнует. Она даже не вспомнила о недавних событиях. А напоминания о том, что она должна ненавидеть огонь оставшиеся пару минут своей жизни, даёт только кровь — странно, — розового цвета и незначительные ожоги, виднеющиеся только на ногах в прожженных дырках на чулках. Вот ведь всё наперекосяк у неё. Даже догореть нормально не дали.        — Сколько себя помню, у меня всегда было подобное… Массивные, резные подсвечники. Такие, знаете, серебряные, толстые, вокруг обвивается цепочка, а на ней лепестки, бывает, плоское изображение роз, отдельные травинки. А еще были с мелкими коронами или просто с обычными узорами. Был даже один, напольный, там изображены пауки с паутинами. Один из любимых. Они все, конечно, невообразимо дорогие, но я просто не могу без этого! Ох-ох, это сочетание белого воска и пляшущими искорками огня. Так великолепно, настолько роскошно! Я привыкла к такому и уже не могу находится в комнате, где где-нибудь не будет хоть чуть-чуть попахивать гарью, а тепло не будет исходить от пылающей свечи. Это же так прекрасно.       «Я ненавижу огонь. Каждый раз, оставаясь одна, я тушу все свечи, открываю окно и сижу в темноте. Холодный воздух отлично очищает мысли и успокаивает получше, чем это горькое тепло…»       Готесса слабо кашлянула, нахмурившись. Она переводит взгляд на свою многослойную юбку и, замечая что-то своё, быстро расправляет ее, совершенно не желая замечать капелек крови. Тяжело вздыхает, очередной раз принимаясь разглядывать пол.        — Я никогда не боялась, да и сейчас не боюсь смерти. Никто ведь так и не знает, что именно это такое, да?.. Я не верю, что смерть настолько опасна. Если она и приходит, то как заветный щелчок. А дальше уже ничего, пустота. Это мгновенно и мимолётно, так что нет тут ничего ужасного. Просто это может слегка шокировать или, скажем, удивить, но этого не стоит бояться, правда. Проще говоря, смирись с любыми обстоятельствами и всё.       «Я боюсь. Не смерти, а того, что я не успею. Я много где могу опоздать или просто не явиться… туда. Да, слишком много всего того, что я хочу сделать, где-то побывать. Чёрт возьми, я просто хочу исполнить свою мечту. Я не хочу и не хотела умирать…»       Лгунья горько усмехается, как бы говоря себе самой «ты уже должна говорить о себе в прошедшем времени, привыкай». Больно. Она даже не понимает, с чего это ей должно быть больно. Осознание того, что ты тут стоишь, такая мёртвая и рассуждаешь чёрт знает о чём, и совершенно не замечаешь ни непривычной лёгкости, ни жара, что теперь всегда будет ощущаться. Само собой, всё это было странно. Такое состояние тихой хандры, когда ты ничего не хочешь, потому что заранее знаешь, что разочаруешься во этом и всё, что тебе остаётся — это наблюдать за тем, как ты скатываешься в никуда и бездействовать.       О т ч а я н и е.       Тяжелый груз спадает на ее плечи, когда девушка чувствует знакомое удушье от горького осознания. Прожить короткую жизнь, в бешеном, сумасбродном ритме, чтобы потом понять, что каждая мало-мальская ее частичка оказалась безумной грешной ложью. Фарфоровый замок рухнул, разбивая мечты, крылья за спиной, сердце…? Кажется, ее саму, как непрочную, склеенную на воде статуэтку. Она падает вниз, пропуская сквозь пальцы вязкое пространство собственного сознания, с сожалением подумав лишь о том, что она так и не смогла себя узнать.  — Рада встрече. Меня зовут Селестия Люденберг.       Ей нисколько не жаль, голова пуста, а давящая скорбь застилала глаза. Секунды, превращенные в вечность, уходят мало по малу, разлетаясь розовой пылью с подола готессы, когда она отпускает от себя самое ценное, самое дорогое, что у нее было — личность и душу, что она с таким трудом создавала. Обнаженная своим внутренним сознанием, безучастная к судьбе своего мертвого духа, кто она теперь, если не Селестия Люденберг?       Каково.       Её.       Имя?..       «Мое имя… Таэко Ясухиро. И за всю жизнь я так и не осознала его ценность».       …Звон разбитого стекла заглушает сдавленный хрип. Затихает скрипка, затихает барабан, наступает давящая тишина. Мутные просторы человеческого мироздания молча скорбят о павшей Королеве Лжи.