Передоз

Говорят, что привычки вырабатываются двадцать один день. Да, все гораздо проще, чем кажется, все как у всех, все вечно проще, чем кажется — достаточно трех недель, и ты подсел. Застрял. Двинутый. Такая простая арифметика, и никаких формул не нужно учить, шкрябать на ладони и столах шпаргалки, ставить на руках крестики и завязывать уголки ткани узелочком. Десять плюс десять плюс один равно разнесенная в пух и прах крыша над головой. Три на семь. Крестики на ладошках. На сердце. Узелки на скатерти. В мыслях. Торчок. Мало ли. Ты кто? Ха-ха. Смешно. Обдолбыш. Как там поживает твое свободное время? Откапывай, у нас появились важные дела. Новая вмазка двадцать четыре на семь. Как там поживают твои отношения с миром? Подбрось землицы, пока движение по инерции плюс минус долго. У людей много слабостей. Целая череда цепных реакций, отправные точки минами расставлены по черепной коробке. Запускай привязанность. Зависимость, добро пожаловать. Страдания, и вы здесь? Кого вы это с собой привели? Депрессия, заходите, присаживайтесь. Отчаяние, сколько вам ложек сахара? Кагеяма не был слаб. Он просто был болен. Абстяга. Гореть на третьем кругу вечности еще одну вечность. Так весело. Три плюс один плюс семнадцать. У людей путаются наушники в карманах. А у Кагеямы такой узел в башке, что проще оторвать с корнями, чем развязать. И на все один вопрос, от которого хотелось свернуться калачиком и скатиться с какой-нибудь многоэтажки кубарем. А как же так, собственно, получилось? А мало ли. Втертый. Одна большая галлюцинация, которую язык не поворачивался назвать жизнью. От жизни плохо пахнет, она плохо одевается, ставит тебе подножки и хохочет в спину, она выставляет все свои пороки напоказ и совращает на всякое. Обещает и обманывает. У неё большие синяки под глазами и пальцы в заусенцах, от ногтей почти ничего не осталось, губы, кажется, обветриваются, потому что она их постоянно облизывает на холоде. Жизнь устала от людей. Люди устали от жизни. Кагеяма устал от всех. Все, что он делал, это имел под рукой симптомы того, о чем он старался не думать последние года три-четыре. То, что он закопал во дворе, утопил в бокале бурбона и в ванной с плескавшимся в ней электрическим чайником. То, что он отпинал и выбросил в мусорку, но все равно каждый раз видел в пыльном зеркале по утрам. Одиночество. Тобио сжимает зубы. Да, не думать об этом. Точно. Он крутит косяки из своих переживаний и скуривает их настолько жадно, что от жажды избавиться от всех слабостей даже слезятся глаза. Маленькая гнилая надежда почти подохла под ребрами. Действительно. А имей сто друзей. Денег бы, вообще-то. Зависимый. Кагеяма устал, он так устал. Он устал от того, что он устал. Так устал говорить одно и то же, делать одно и то же, думать одно и то же, будто у него был день многоразовый. Чертовы сурки, чтоб их. Временная петля на его шее. У него не было целого альбома, у него была одна серая фотография, которой приходилось подтираться день за днем. Такая старая драная фотография, что смотреть на неё больно, не то что кому-то там показывать. Так хотелось её порой сжечь, утопить, забыть на ней утюг или даже два, положить под поезд, вылить на неё какую-нибудь дрянь, чтобы расплавилась до дна и прожгла стол, к черту, на два этажа вниз по капле. Хотелось свернуть папироску и скурить каждый оттенок этого кадра из черно-белого кино, а потом просто начать все заново. Кадра вечно черного. Вечно белого. Вечно немого кино. Ну без слез ведь не взглянешь. Кагеяма закрыл глаза. Жаль пленки новой у него нет. А руки так и чешутся. Глюки жахают его голову. Тобио жахает бурбон. У одиночества даже есть симптомы, надо же. Какая все-таки отрава. Паленая дурь. Дохляк. Слабости похожи на сыпь. На расползающуюся по телу кожную болезнь. Дерматология. Ты чешешь только одно покраснение и даришь себе билет в прекрасное далеко. Красные бляшки. Прыщи. Давишь один — вылезает десять. Давишь десять — остаются шрамы. Мазь против этой заразы, срочно. Заверните двадцать одну, сдачи не нужно. Когда кто-то в один день разрисовал его черно-белую фотографию цветными фломастерами, он сначала ничего не понял, потом чуть-чуть удивился, потом тоже ничего не понял. Он и дальше бы ничего не понимал, если бы на фотографии не было накалякано парочку членов да кривых улыбающихся рожиц. Парочка. Плюс девятнадцать. В яблочко. Башню в утиль. — Нет. Он даже слушать не стал. Захлопнул дверь с такой силой, что у него вешалка с вещами бухнулась под ноги. — Кагея-я-яма! Противно. До чего же гадко. Мерзость. Приторная и тянущаяся, как сгоревшая плавленая карамель. Паленый сахар его имени. Тобио приделывает вешалку обратно, цепляя её на гвоздь. Любуется работой, осторожно поправляет край, двигая деревяшку миллиметр за миллиметром. Темное пятно двадцать первого века, прожженное то ли сигаретами, то ли слезами. Симптом стал болезнью. Век одиночества по душу Кагеямы. Клеймо тишины в душе. Удар ногой в дверь. Вешалка срывается на пол. А Кагеяма просто срывается. Говорят, что люди, которые не спят в три часа ночи, влюблены, одиноки, пьяны, либо все вместе. Тобио ставил галочки. Он искал, как называть людей, которые в три часа ночи ломятся к тебе в квартиру, потому что — тест на смекалочку — А: никто не дает, можно поплакаться в твое плечо? B: никому давать больше не хочется, можно поплакаться в твое плечо? C: соли дай, пожалуйста. У меня соль закончилась. И можно поплакаться в твое плечо? Пожалуйста. Не за что. До свидания. До нашей следующей встречи. В никогда на следующей неделе. Не опаздывать. Вообще, Тобио называл таких людей тупицами. Иногда мягко, иногда грубо, иногда рвано, иногда резко. Часто на выдохе, порой на вдохе. Во сне и наяву. — Проваливай, тупица. — У меня есть деньги! — из-за двери. Жалобно, поскуливая. — Пожалуйста. Мне это нужно. Ты же знаешь, в какой я ситуации. Врачи не помогают, никто не понимает… — Не начинай эту брехню. Ты просто жалкий слабак. — А ты жалкий трус, если продолжишь говорить со мной через закрытую дверь. Паль. Кагеяма знает, что играют у него на нервах. Что этот засранец знает, на что давить. Просто порой так душа просит дать концерт и выпустить пар. Горячий. В лицо одному улыбающемуся придурку. Хруст замка. Дверь открывается, и Кагеяма закрывает нос руками. Пары секунд хватило, чтобы у него глаза начали слезиться из-за резкого запаха. — Пошел вон, — буркнул в ладонь. — Можно войти? — Можно свалить к черту. — Я скучал, — он растягивается в улыбке, раскидывает руки в стороны и падает носом вперед, намереваясь по пути захватить Тобио в объятья, но тот достаточно быстро вытягивает руку вперед, чтобы не оказаться погребенным заживо под грязным, липким и потным телом. Пальцы упираются в самые ребра. Он толкает парня назад в коридор. — Вон. — У тебя совсем ничего не изменилось, — он качается из стороны в сторону, стараясь заглянуть Тобио за спину. Тот закрывает максимум дверного проема, раздувая грудную клетку и защищая гордость своего беспорядка. — Я войду? — Нет. — Благодарю. Он протискивается между Кагеямой и косяком двери. Брюнет наклоняется, намереваясь расплющить рыжую голову мелкого паренька, но тот успевает проскользнуть в квартиру. Все, что чувствует Кагеяма кроме закипающей внутри ярости, это дикую вонь. Хроническое одиночество у Кагеямы. И хронический недотрах у Хинаты. Догма. — Чем от тебя пасет? — только и выплюнул он, прокашлявшись. — Отходами «Джо». Милая кафешка, но ты бы знал, какой кошмар творится у них около мусорок. — Хината. — Да? — Вон. Вот так и бывает. Пытаешься жить красиво, а живешь, как получается. Десять из десяти по шкале дуризма. Двадцать один день. Всего лишь двадцать один день на то, чтобы стать зависимым на месяц. Неделю. Год. Плюс-минус жизнь. Кагеяма устал считать, у него голова распухла от чисел, настолько все было плохо. Он устал вычитать, умножать столбиком, делить, складывать, вычислять корни, умножать на число пи. Он сходил с ума, пытаясь использовать числа, где можно было использовать все, кроме них. Пи на раздражение. Ненависть в квадрате. Модуль отвращения. Кагеяма устал считать, в какой степени его тошнит от Хинаты. Мерзопакостного рыжего придурка, закопавшегося в собственном дерьме по самое не могу. Он почти бухнулся на кровать Тобио прямо в уличной одежде, от которой пахло гнилыми продуктами, потом, и, кажется, трупняком в придачу. Хорошо, что у брюнета к этому уже была привычка. Он успел подхватить Шоё за шкирку раньше, чем голова того коснулась подушки. — Она выгнала меня. — Выгнала? Я не удивлен. Я ведь тебя предупреждал. — Я не про Юки. Я про мать. Он пожал плечами на убийственно холодное выражение лица Тобио. Где-то в коридоре вешалка снова бухнулась на пол. Кагеяма осел на пол вслед за ней, запуская пальцы в волосы. Осел на дно своей жизни. Воздержание от бутылки неумолимо ведет к пьянству один на один. Человек рисует себе зависимости и фобии, мании и фетиши, а Кагеяма просто стирается. Он так боялся остаться в полном одиночестве. Как говорится, если чего боишься, на то и напорешься. Тобио вышибал с ноги уже третье по счету дно своей жизни и все думал, что же он, черт возьми, вообще делал не так? Все и чуть больше или совсем малую часть того, что следовало бы делать правильно? Может быть чуть-чуть не так? Плюс минус один? Совсем малость не туда повернул? А вправо или влево? Тобио не чист душой. Ну, а кто у нас не заляпан? Вокруг него не было никого. Были только гадкие языки со светящимся кольцом над головой. Все святые. Только на Тобио почему-то нимб не налез. Хината вышел из ванной с завязанным на голове полотенцем. Зато зад был не прикрыт. Кагеяма устало проводил взглядом ходячий разврат и тяжело вздохнул, хватаясь за кофеварку. — У тебя вся задница в синяках, — без особой радости вдруг буркнул брюнет. Он даже не смотрел на друга, пока тот ходил по комнате в чем мать родила. Туда-сюда, из угла в угол. Пол под ним скрипел. Мысли плавились по мере приближения рыжего бедствия, которому уже надоедало рассматривать до боли знакомую комнату. — Юто был не особо нежен, — Хината пожал плечами, улыбаясь. Тобио чуть кружку не выронил. Горячие капли кофе попадали прямо на белые носки. Кофеварка крякнула в последний раз и заглохла. — Что, тоже до сих пор в дерьме по уши? — Тобио пихнул кружку в руки Шоё. Тот скривился, обжигая пальцы. — Ты собираешься это лечить? — К чертям оно мне сдалось? Мне нравится. — Врешь. — Нет. — Да. Это мерзко. — Это классно, — Шоё пожал плечами. — Никакой ответственности. Никаких формальностей. Знакомишься, получаешь удовольствие, уходишь. — Удовольствие, ага. Или заразу какую-нибудь, — Кагеяма фыркнул. — Нет, все чисто. Я не пользуюсь дешевками. — Ты сам — дешевка. Хината округлил глаза. Он так и не притронулся к напитку в кружке. Она вдруг полетела через всю комнату прямиком в голову Тобио. Кагеяма привык к своим вредным привычкам. Он старался даже быть чуточку толерантным и привыкнуть к темной стороне его друга. Бывшего сокомандника. Парня. Бывшего. Любовника. Бывалого. Тупице… Тупицехренодура. А каких-то пакостей в его слишком раздражительном характере хватало. Черные пятна уже давно не отмывались, можно было забыть об этом деле и как-то, ну, смириться что ли? Хината слушал, но не слышал. Он часто был в хлам и валялся прямо на лестнице кверху задницей. От него иногда несло перегаром и дешевым одеколоном. Он слишком много говорил, и обычно лишней информации было гораздо больше, чем необходимой. Да, Хината часто был наглым. Слишком тупоголовым даже для него. А еще да, вот как сегодня, он иногда бывал выдранным каким-то парнем в задницу за мусоркой в переулке. Хината называл это сатириазисом. Кагеяма говорил, что это называется блядством. — Я хотел по-хорошему. У меня ломка уже. И ты меня бесишь. Неимоверно бесишь. Ты и рожа твоя. Нашелся мне тут, нотации читать. Сам жизнь из задницы достань, прежде чем советы другим раздавать. Умник, куда деваться. Они не разговаривали с тех самых пор, как Кагеяма швырнул в парня чистую одежду из своего шкафа. Неимоверно длинная футболка была велика Шоё, как и раньше. Времена идут, и некоторые вещи не меняются от слова совсем. К людям это тоже относится, кстати говоря. Кагеяма сидел за столом и читал газету. Когда Хината, позабыв вдруг о горячем ароматном кофе, с громким хлопком прижал две мятые купюры к столу, каждая в тысячу иен, брюнет удосужился поднять взгляд, полный презрения и отвращения. — Вот. Здесь две тысячи, — Шоё нахмурился. У него все еще было милое детское личико и совершенно наглое выражение лица, как и всегда. — Трахни меня. — А давай по-другому? — Тобио вздохнул, откладывая газету в сторону. Хината угрожающе нависал над столом, продолжая сжимать в руках деньги. — Хорошо. Здесь две тысячи. И я тебя трахну. — Нет. Давай эти деньги пойдут на кое-что более полезное. Скажем так, это оплата за ночь. Поспишь у меня и свалишь с рассветом. Хината вскинул брови. Весь взгляд его выражал ярость. Он пылал гиперактивностью. Еще чуть-чуть, и у него точно голова задымится. Страшная рыжая неприятность. Клоп. Вредитель. Такая мерзкая пакость, одним словом. Мерзкая и грязная. — Но трахаться мы не будем, я правильно понимаю? — Ни за что. Ты отвратителен. Перед ним приземлилась третья купюра в тысячу иен. — Две за ночь и еще одна за секс. Кагеяма закрыл лицо руками. Он покачал головой. Блядство. На самом деле они оба были зависимы. Каждый по-своему, и каждый сидел в своей маленькой уютной бездне. Оба дефектные. Надломленные. Оба чего-то там боялись. Что-то там пытались построить в своей жизни, но так скоро в ней разочаровались, что с треском пустились по наклонной. Деградация души. Хината называл это обычным явлением, Кагеяма прятал это, как какие-то шрамы. Психологическая зависимость наступает тогда, когда проявляется эмоциональная тяга. Зависимые готовы на все, чтобы получить то, что им нужно. Хината лгал. Хината так часто лгал. Он боялся стать зависимым по всем пунктам. Не только физическое, но и ментальное помешательство. Он воротил нос от платонической любви, от любых проявлений нежности. Он так боялся влюбиться, словно это могло его убить. Шоё все трещал и трещал о своих проблемах, пока Тобио было на все сто процентов наплевать. Может быть на все сто и пять. Сто двадцать один. У Кагеямы и без этого хватало причин для смерти от головной боли. Было, из-за чего не спать по ночам. Он был полностью погружен в одиночество, и одиночество было погружено в него. Зависимость. Некое подобие. Шоё бухнулся на пол, прижимаясь затылком к спинке стула Тобио. Тот лениво обводил взглядом новостные заголовки, потягивая горячий кофе из старой кружки. И тишина. Хината жалуется на жизнь. Кагеяма жалуется на Хинату. Они общались. И после школы общались. И после университета тоже. У Шоё это все началось рановато. Только это никак не проявлялось толком. Разве что постоянным румянцем на щеках и отключенным взглядом. Рассеяностью внимания. Тяжелым дыханием. Временами. Когда до Кагеямы дошли первые слухи о том, что его сокомандник отсосал кому-то в кабинке туалета кинотеатра, он сначала не поверил. Ну, сначала нет, но потом когда Шоё попытался и у него отсосать, не верить просто не осталось причин. Тобио думал, что его друг рехнулся. Так и было, вообще-то. Отчасти. Хината не ходил к психологу. Хината ходил к Кагеяме. Первое время. Он нашел, куда бить. Попал прямо в яблочко, а то и не уворачивалось. Была бы у Тобио машина времени — он бы вернулся назад и влепил себе пощечину. И еще одну. И Шоё тоже влепил бы заодно, чтобы неповадно было. Он бы вернулся в тот вечер и убил себя, чтобы только не пожать плечами. Не впустить Хинату в свой дом. Не сказать ему: «Ладно, хорошо». Шоё лишил Кагеяму покоя. Кагеяма лишил Шоё девственности. Порой тяжело делать выводы. Тобио стоял в компаниях, в которых обсуждали игроков команды. Благодарный кивок на пару комплиментов в его сторону, несколько шуточек про Танаку, восхищение идеальными блоками Тсукишимы, и чего-то там еще по мелочи. — Номер десятый? — Это тот, который делает классные атаки? — Да. И минеты. По мелочи. Стопками. Тобио подавился молоком. Жизнь похлопала его по спине и прошептала на ухо, что дальше будет хуже. Хината улыбался. Люди действительно видели его сверкающую улыбку, радостный взгляд, слышали его счастливый смех и думали, что все хорошо. Что все правильно. Они не видели и половины, на самом деле. Жутко становится иногда от того, насколько люди слепы. И вместе с этим так легко на душе. Кагеяма видел, как Шоё тяжело дышит в раздевалке, заляпавшись спермой, как он отсасывает какому-то придурку из другой группы за углом, как он подкатывает к какой-то девушке в столовой. Как он получает одну пощечину за другой. Как он просит быстрее. Глубже. Хината улыбается. Он закрывает руками покрасневшее лицо. Хината приветливо машет, здороваясь. Он запрокидывает голову и бесстыже стонет. Маски на его лице менялись с такой скоростью, что сливались. Но Кагеяма влюбился только в одну из них. С годами она подпортилась, покрылась сетью трещинок и довольно серьезно запачкалась, потому что брали её постоянно грязными руками. Хинату выгнали из новой команды в университете, как только он переспал с каждым своим сокомандником. Лег под каждого, у кого на футболке было начеркано нечетное число и вставил каждому с четным. — Знаешь номер телефона у того парня, Кагеяма? — Нет, а что? — Говорят, что он может заплатить за секс с ним. Не знаю точно, слухи вроде. Тобио только по телефону узнал, что эта маска разбилась. Он бросил трубку. Его любовь втоптала себя в грязь. Воспоминания душили его по ночам, пока он пытался задушить в них все, что было связано с Шоё. Картинка на паузе в зависшем сознании. Он стирал её и драл зубами до истерики. Так не бывает. Так просто не бывает. Шоё вдруг ускользнул сквозь пальцы, рассыпавшись в песок. Его вменяемость сдуло ветром, а наглость вдруг полетела с небес как дождь. Капли прожгли затылок. Стол. Кровать. Простыни, и без того мятые. Плечи Кагеямы. Плюс два к зависимости. Дурость в квадрате. Положительное значение по ненормальности. Кагеяма звал его к себе домой каждые выходные. Ну, пару лет назад. Теперь он вообще старался с трудом вспоминать его имя. Тобио мешал кофе ложкой, пока Хината сидел сзади, прижавшись затылком к спинке его стула. Брюнет смотрел на старые плакаты на стене, пока Шоё шарил рукой в штанах и что-то там сдавленно бормотал. Привычка быть асоциальным. Привычка выпивать с друзьями по субботами в пять пятьдесят в баре. Привычка перебивать. Грызть ногти. Трахаться. Что же, у каждого свои недостатки. БДСМ их жизни. — Мне сказали, что с годами все становится только хуже. Пик активности пришелся как раз на время полового созревания. Сейчас получше, как ни странно, но я чувствую себя, словно… Словно… Кагеяма, ты слушаешь? — Нет. — Замечательно. Ты можешь мне немного помочь? Я один не справлюсь. Кагеяма шумно отхлебнул кофе. Зашуршал фантик от конфеты. Он отправил леденец в рот и промычал парочку ругательств. — Тебе ничего делать не придется. Просто отвечай на вопросы. Мне этого достаточно. Договорились? — Хината так и не услышал ответа. Он стянул резинку трусов пониже. — Кагеяма, договорились? Тот подумал, что захочет вернуться сюда когда-нибудь. В этот момент. Захочет влепить себе пощечину. И еще одну. И Шоё тоже влепить заодно, чтобы неповадно было. Он обязательно захочет вернуться в эту ночь и убить себя, чтобы только не пожать плечами. Не сказать: «Ага, ладно». Ладно? Ладно. — А какой рукой ты это делаешь, а? Кагеяма отвлекся от подробного изучения пятен от кружек кофе на поверхности стола прямо перед ним. Он приказал себе замолчать. Подавиться кофе. — Левой. Это как двойная порция виагры по утрам. Так описал это Хината когда-то давным давно. Тобио только пожал плечами. У всех свои тараканы в голове. Кто-то их уничтожает, а кто-то к ним привыкает. Тестостероном по мозгам. Шоё своих подкармливал. — А что тебя возбуждает? Тобио вздохнул. Сделал еще один шумный глоток в ответ. Хината двигал рукой, раздвинув ноги пошире. — Голос. — Звуки? — уточнил Шоё на выдохе. — Звуки. — Кагеяма? — Что? — Дай руку. Пожалуйста. Кое-кто тут сел на иглу. Зависимый. Он приказал себе замереть. Подавиться собственным языком. Хината перехватил протянутую ладонь. Влажный язык двинулся между пальцами. Тобио ждет раз. Тобио ждет два. Корень из степени его наступающего нервного срыва. Он двигает пальцами во рту Хинаты, ощупывает внутреннюю сторону щек, проводя по языку и зубам, после чего толкает их дальше. Пальцы двигались глубже, пока Шоё вдруг не прикусил их, заставляя резко остановиться. Он вытолкнул чужие пальцы из своего рта при помощи языка. Тяжело дыша, прикрыл глаза. Костяшки пальцев блестели от липкой слюны. Кагеяма зажмурился. — Как часто ты это делаешь? — Раз в три-четыре дня, от скуки, — сквозь сжатые зубы. — А обо мне ты думаешь? — Нет. — Не ври. — Я не вру. Я о тебе не думаю. Совсем, — холодно ответил Кагеяма. — Тогда соври, — вдруг попросил Хината, отчаянно пытаясь перевести дыхание. — Мечтать не вредно. — Тобио? Кагеяма поднял голову, снова упираясь взглядом в стену. Он не мог проигнорировать тот факт, что Хината, вообще-то, по имени его назвал. Плотина дала сбой. Закрома памяти парня рвались по швам. Он не успевал мотать нитки. — Что? — А я думаю о тебе. Всегда. Кагеяма пихает пальцы в рот Хинаты, чтобы заткнуть его. Тот дергается. И снова стонет. — Лжец. Сел в систему. Заболевания как часть характера. На самом деле зависимости излечимы. Просто кто-то лечит, кто-то нет. Кто-то хочет лечить, а кому-то и так нормально. Раньше Шоё был обычным. Он был совершенно нормальным. Ну, или пытался быть таковым. Сейчас все было неплохо, вчера, кажется тоже. А вот еще раньше было определенно лучше. Пару лет назад. Кагеяма не мог точно сказать, выразить в словах и понятно объяснить, что значит это его вялое и раздутое «лучше», но он не мог не пихать его везде, куда не следовало. Он только знал, что настоящее уступает прошлому по нескольким немаловажным пунктам. Вообще, в список факторов — явных изменений, который причиняли некоторый дискомфорт, можно записать еще приличное количество вещей. Дайте Кагеяме листок бумаги, пихните ему карандаш за ухо, закройте в комнате и оставьте в покое — и уже через несколько минут в щель между дверью и полом он протиснет метровые записи, нарапанные в приступе неумолимого раздражения. Кагеяма готов был вбивать эти списки в стену, лишь бы не лезли в голову. Он не думал, писал машинально. Ему и не нужно было думать — все, что накипело, выливалось и так. Среди груды мелочевки можно было заметить криво, дрожащей рукой выведенные, два слова. Скажи Тобио, что он их написал, и он все равно не поверит, а увидев надпись в списке, дождется момента, когда за ним никто не будет наблюдать, и аккуратно вычеркнет эти два слова. Которые он вроде как забыл. Или постарался это сделать. Он не вспоминал об этом. Ни вчера, ни позавчера, ни неделю назад, ни месяц. У него было два года. Целых два года, может чуть больше, свободных от раздражающего голоса его бывшего друга и от его вечных и надоедливых криков, безбашенного характера и какой-то ненормальной силой воли. Не вспоминал последующих проблем, которые утопили солнце и резко испортили его сияние. Да, не вспоминал. Это было ему не нужно. Не было причины. Два слова. Он вычеркнул их во всех списках. На всех оборотах фотографий. Потому что так он забывал. Вычеркивал из своей памяти. Хината Шоё. Шоё Хината. — Тупица, — парень закрыл рот рукой, чувствуя, как Хината сжимает губами фаланги его пальцев. Тот схватил запястье парня и отпрянул на секунду, чтобы глухо рассмеяться. И смех этот пополз мурашками по спине Тобио. Мерзавец. Вместе с этим смехом на него нахлынули воспоминания. Все, одно за другим, они все выползали из-под черты, что парень провел над чужим именем. Все самые громкие сказанные слова, самые яркие улыбки. Самые яркие стоны, самые поганые ситуации. Самые смешные шутки и самые грустные истории. Это все ползло и хватало его за горло цепкими, липкими пальцами. Он не мог от этого избавиться. Он бы назвал их мертвецами, эти свои полупрозрачные картинки из недр подсознания. Да, восставшими мертвецами, которые были лично им похоронены в глубинах памяти, а теперь лезли наружу. Эти его чертовы воспоминания. Плотина, которая оказалась лишь иллюзией, на самом деле протекала все это время. Кагеяма трескался по швам и даже не подозревал. Проблема Хинаты заключалась в том, что он не умел останавливаться. Проблема Тобио была в том, что он не знал о том, что зависимость забыть невозможно. — Шлюха, — он выдавливает нечто подобное больше от собственной обиды, чем от желания обидеть. Влажное тепло пропадает. Хината поднимается. Дикая силища, взявшаяся в нем черт знает откуда, приправленная агрессией и кипящим в жилах неудовлетворением заставила его резко дернуть стул на себя, повернуть его так, чтобы наткнуться на холодный взгляд Тобио. Собрав в кулак все свою любовь, ненависть и еще чего по капле, он вдруг отправил все это прямо в лицо бывшего друга. Бывшего сокомандника. Парня. Бывшего. Любовника. Бывалого. Один точный удар. Хината с приспущенными штанами. Тобио потупил взгляд. — Шлюха? — Это блядство, Хината, просто признай это уже. — Блядство? — Вот уж прости. — Ичиро. Тэкео. Юки. Сэтору. Юта… — Что ты несешь? — Кагеяма нахмурился, потерев покрасневшую от резкого удара щеку. — Я помню имена каждого, с кем переспал. Каждого, — глаза Хинаты сверкнули злостью. Брюнет хотел было подняться со стула, чтобы вышвырнуть своего бывалого к чертям собачьим, но тот вдруг двинулся вперед, толкая его обратно. Уселся на чужие коленки. Его пальцы вдруг коснулись щек Кагеямы. — Каждого, Тобио. Каждого. — Проваливай. Это мерзко. — Я мерзкий по-твоему? — Более чем, — он поджал губы. — Соври. — Не хочу. — Ври. Ты — мой грех и ты — мой вечный ад. — Я так хотел тебя забыть. — Взаимно. Кагеяма давился собственными словами и не успевшими расцвести грубыми угрозами, пока Хината нависал над ним, целуя. Сбились настройки. Кагеяма боялся почувствовать вкус чужих губ на губах Шоё, но все, что удавалось вообще ощутить, это сладкий привкус кофе. Фантомные боли о вещах, которые не произошли. Он чувствовал призрачные поцелуи других людей на теплых потрескавшихся губах. Поцелуи, которых никогда не было. Его выворачивало наизнанку от осознания того, где эти губы успели побывать. Хината вытянул язык и осторожно ткнул им в уголок рта Тобио. Тот только сжал зубы, максимально противясь. Он не привык к такому Шоё. Он не привык подчиняться. Хината сдавил пальцами его челюсть, заставляя приоткрыть рот. Тобио подскочил на стуле, когда их языки соприкоснулись. Торчок. Мало ли. Губы Хинаты такие мягкие, но они оставляют такие грубые следы на шее Кагеямы, что того невольно начинает тошнить от всего, что он чувствует. И это поганое головокружение как назло. Все назло. Тобио отталкивает от себя Шоё настолько сильно, что тот давится воздухом, заваливаясь назад с коленей брюнета. Руки бешено заметались по сторонам, и он попытался ухватиться за плечи парня, чтобы не свалиться и не удариться головой об пол. Пальцы его сжались в паре сантиметров от ткани. Кагеяма схватил его за руки и дернул обратно. Сейчас все было неплохо, вчера, кажется тоже. А вот еще раньше было определенно лучше. Тобио устал повторять снова и снова, чем же прошлое было лучше. Он вспоминал Шоё. Другого. Не отравленного заболеванием. Заляпанного им с ног головы, но не отравленного. — Так ты хочешь… — он выдохнул. Хината сидел у него на кровати, сминая в руках ткань футболки. Кагеяма не мог ничего сказать, у него не было слов на то, чтобы хоть как-то прокомментировать откровения друга. Так что он просто сидел, закрывая лицо рукой. Щеки у парня напротив покраснели. — Да. Именно этого я и хочу. — И что… Постоянно? — он заставил себя раздвинуть пальцы, чтобы увидеть стыд на лице Шоё. — Двадцать четыре на семь? — Тобио… Хината спрятал лицо в ладонях. Уши у него вспыхнули, как по команде. У Кагеямы была привычка говорить, что Хината виноват во всех своих проблемах. Для Хинаты было заведенным издавна принципом, что во всех его проблемах виноват, вообще-то, только Тобио. — Снимай. Хината поднимает края темной мятой кофты, ладонь его скользит по прессу, после чего поднимается до самых ключиц. Брюнет под этой ладонью душит в себе трепыхающуюся безысходность. Конвульсии его растоптанных чувств. — Ты подохнешь здесь от одиночества, — шепотом на ухо. Он не имел не малейшего понятия, как Хината умудрялся говорить, при этом целуя его висок. Щеки. Скулы. Кончик носа. Губы. Губы. Так много губ. Кто-то тут разрушается. Тотально. Назло. Все назло. — Я знаю, каково это, — бурчит. — Ты понятия не имеешь, — брюнет усмехается в поцелуй. — Поверь мне еще хоть раз, и ты не пожалеешь. — Я всегда жалел. — Разок, — Хината оторвался на секунду от чужой кожи, покрасневшей от стыда. — И в этот раз… — Все будет точно так же, как и всегда. Ты просто лживая шлюха. — А ты до мерзости одинокий. Хината топился в этих поцелуях. На вкус они были как бурбон, как кофе, как мягкое «тупица», как сдавленный тихий стон, все еще как тот холодный февраль, когда хватило смелости на первое теплое прикосновение кожа к коже. Кагеяма дрожал в чужих руках, пока его бледная любовь бродила по комнате, словно мертвец, восставший из мертвых. Он хотел ударить себя. Или Хинату. Но себя больше. — Прости, — бурчит Шоё. — Ты пришел, потому что больше не к кому пойти? — выпалил Кагеяма. Его пальцы уперлись в выпирающие костяшки позвоночника на чужой гибкой спине. Пальцы замерли на пуговицах мягкой кофты. Прилипала. — А ты позвал, потому что некого больше было позвать? Руки Кагеямы замерли. Он схватил Шоё за волосы и резко задрал его голову, заглядывая в глаза. — Что? — Что «что»? — он вдруг скривил губы. — Это было пару недель назад. Не так давно, вообще-то, но мне нужно было время, чтобы подумать. Ты тогда позвонил мне, сказал… — У меня нет твоего номера. — Есть. — Я стер его из памяти телефона. Вырвал из всех записных книжек. Его нигде нет. — Он есть вот здесь, — Шоё ткнул пальцем в лоб Тобио. — Ты сказал, что очень устал. Что хочешь увидеть меня. Разве нет? Реальность наступает на пятки. От резкого стука в дверь, как оказалось, упала не только вешалка, но и список того, что так важно было никогда не вспоминать. Забыть. Оставить на стеночке, чтобы глянуть через годик-другой, и обнаружить только тонкие полоски чернил, которые выцвели на солнце. Тобио сбрасывал свои чувства с балкона обрывками фотографии. Душил их в пламени газовой плиты. Пару недель назад. Он успел позвонить каких-то пару недель назад тому, кого столько лет пытался забыть. Но когда брюнет мысленно возвращался к этой неделе, все, что он видел — бутылки на столе. Чувствовал капли на губах. Горький запах. Хината, как выяснилось, закрывал своим чувствам глаза, пока творил такую дурь, что страшно было подумать. Эти тонкие пальцы были не в крепко сжатых кулаках Тобио столько времени. Капкан-обида под ногами. Ревность мажет шестеренки для лучшего схватывания. Он не успел прыгнуть, когда ловушку метнули прямо под него. — Я обещаю. — Ты уйдешь. Хината потер ладонью щеку Тобио. Ровно уселся на его коленях, тяжело вздохнув. Чужие руки безвольно висели по бокам. Кагеяма отвел взгляд в сторону. — Я никуда не собираюсь уходить. — Ты пообещал тогда. И ушел. Помнишь? Два года назад. Руки Шоё сжались на чужом воротнике. Он открыл рот. Моргнул пару раз. Кагеяма повернул к нему голову, вскидывая брови. Хватка ослабла. — Нечего сказать? — М-мне очень жаль. Правда жаль. — Ты такой лживый хр… Хината резко подался вперед, закрывая двумя руками рот бывшего. Бывалого. Тот шумно выдохнул, опаляя горячим дыханием бледную кожу и закатывая глаза. — Не надо. Зависимость. Психологическая. Болезненное стремление постоянно или периодически испытывать приятные ощущения или снимать психический дискомфорт с помощью предмета одержимости. — С тобой все в порядке? — Хочешь пойти вместе домой? Нам вроде бы в одну сторону. Хината опускает голову. Воспоминания сыпятся на его голову. Путаются в рыжих волосах. Он высматривает Кагеяму в школе. Здоровается с ним слишком громко. Слишком много интересуется. Слишком часто спрашивает и бывает слишком любопытным. Он первый раз пугается количеству ворвавшихся в жизнь «слишком». Когда живот сворачивало узлом перед игрой, спокойствие пряталось где-то в руках Тобио, в запахе его олимпийки и холодных руках, которыми он так неуклюже пытался приобнять в ответ. Полностью бесчувственный взгляд прошибал стену, пока Хината затыкал собственное сердце, которое шептало такое сумасшествие, что хотелось оглохнуть. — Дай руку. — Хината? Психическая. Постоянные мыслями о предмете одержимости, подавленное настроение при его отсутствии и оживленностью в предвкушении скорой встречи. Он вдруг стал ближе. Еще ближе. Втираться в доверие, казалось, так неправильно. Но выбора уже не было. Компульсивное влечение. Непреодолимое желание, которое полностью охватывает больного. Хината не отпускает чужую руку. Он слишком много обещает. Прилипает. Утыкается носом в черную макушку и вдыхает до звездочек перед глазами. — От тебя так приятно пахнет. — Отцепись, тупица, на нас же смотрят. Физическая зависимость. Перестройка организма по всем параметрам, проявляется ярко выраженными отклонениями. Он боится. Так боится себя. Но еще больше боится Кагеямы. Его реакции. Его грубости. Взгляда. Наглости. Хладнокровия. Проклинать себя за сделанное легче, чем вовремя останавливать. Он распинывает свои предрасположенности. Летит. К черту в лапы. — Тобио… — шепчет он, закрывая ладонью рот. Слезы стекают у него по щекам. Рука замирает всего на секунду, прежде чем оргазм вышибает дух и мысли одним мощным пинком в придачу. Он сходил к психологу всего раз, когда заподозрил, что двадцать четыре на семь — не порядок. Он больше не ходил к психологу, когда точно убедился в том, что двадцать четыре на семь — не порядок. Вопиющая истерия. Маленькое ходячее разочарование. Кагеяма резко ограничивает общение, стоит подобраться слишком близко. Хината все еще упорно не слышит это «слишком». — Дай мне руку. — Нет. — Руку. Не зависимый, а нуждающийся. Карего почти не видно. Темные зрачки как две черные дыры. Кадр вечно черного. Вечно белого. Вечно немого кино. Ну без слез ведь не взглянешь. Кагеяма закрыл глаза. Жаль пленки новой у него нет. А руки так и чешутся. Первый и последний. Он черкает чужое имя на своем сердце. Зачеркивает его. Пишет заново. И снова зачеркивает. Шоё Хината. Хината Шоё. Эндорфином в голову. Короткими ногтями по легким. Он задыхается. Но отпускает руки и летит в пропасть. Они оба подсели когда-то в школе. Одним холодным зимним утром. Маленькое рыжее недоразумение и мистер «убиваю взглядом» вдруг решили, что проводить время друг с другом не так уж и плохо. Не смотря на то, что одного асоциальность бьет все шкалы, а у другого какое-то там психическое заболевание портит жизнь. Грустные любят грустить вместе. Хината не говорит «я люблю тебя». Кагеяма не говорит «я люблю тебя». Они просто в один голос твердят «ты мне нужен», потому что зависимость бьет под дых. Один раз попробуешь и больше не слезешь. Кагеяма вот не слез. Хината так вообще повернут. Эйфорийные. Дурачком прикидываться каждый горазд, а от правды горло сводит. А не это ли случайно называют любовью? К черту. Заправляй, дилер, пободяжим да хлопнем по максимуму. Ищи по пульсу. Дыши, дыши. А от этого можно умереть? Вероятно, да. Нет. Да. Ну такое. Пятьдесят на пятьдесят. Кагеяма готов рискнуть. Он прикрывает ладошкой побочные эффекты и двигается дальше. Хината поскуливает в его руках, отвечая на каждое движение. Не наркоман, а потребитель. Плаксивость и депрессивный психоз, паника, страх смерти, провалы в памяти, общее недомогание, судороги. Агрессия, увеличение вероятности инфаркта, бессонница, потеря аппетита. Последствий провала завались и больше, зарыться и плакать, но Тобио прет, как баран на те же самые грабли, прыгает на них, надеясь не получить по лбу, а услышать, с каким сладким хрустом ломается древко палки, которая поперек счастливой жизни стояла. Он ловит чужие губы в поцелуй. Лоб болит, так болит. По-клоунски разукрашенное отчаяние в маске упорства ореолом над пробитой головой. Волосы у Хинаты такие мягкие. Тобио ловит его губы в следующий поцелуй. Стон. Наслаждением по ушам. Вплотную до крышки, до самого треска наполнен. Хината зависим от Кагеямы, кричит в силках громкого сатириазиса, который вяжет его силой. Кагеяма зависим от Хинаты, он ругается, пока одиночество холодной потной ладонью закрывает его рот. Иногда стоит попробовать второй раз. Черт возьми, некоторые ошибки стоят и третьего раза. Одна ошибка в вечной привычке. — Тобио, быстрее… Пару лет назад он кусал костяшки пальцев, чтобы сдерживать лишние звуки. Кагеяма перехватил его ладонь и силой дернул в сторону. Времена идут, и некоторые вещи не меняются от слова совсем. К людям это тоже относится, кстати говоря. Кагеяма горит. Обугливается по краям, пока его бедра подергиваются от наступающего оргазма. Хината вскрикивает, насадившись слишком глубоко, и тоже летит следом, оставляя следы от ногтей на чужих плечах. Говорят, что привычки вырабатываются двадцать один день. Да, все гораздо проще, чем кажется, все как у всех, все вечно проще, чем кажется — достаточно трех недель, и ты подсел. Застрял. Двинутый. Такая простая арифметика, и никаких формул не нужно учить, расписывать предплечья и ноги, рассовывать по карманам метровые гармошки. Расписывать одно дело в десять строчек в ежедневнике и лепить стикеры на лоб. Десять плюс десять плюс один равно разнесенная в пух и прах крыша над головой. Когда утром Кагеяма проснулся, в кровати никого не было. Паль. Такая ядреная паль, что его чуть не вырвало. Он на дрожащих ногах поднялся с кровати. Дверь открылась прежде, чем он успел схватиться за сигареты. Хината недоуменно вскинул брови, держа в руках пакет с продуктами. — Тобио? Все в порядке? Три на семь. Цветные стикеры. На сердце. Исписанные строчки. В мыслях. Торчок. Он не ушел. Ни вчера. Ни сегодня. Ни через чертов месяц. Любовь, любовь. Да кто ты вообще такая? Ха-ха. Смешно. Обдолбыш.