Поцелуй обскура

Криденс мечтал о поцелуях Грейвса всегда. Каждый день, каждый вечер, каждую ночь он думал об этом, желал, надеялся и видел во снах — что тогда, когда мистер Грейвс был единственным дорогим ему человеком, что теперь. Когда он стал самым ненавистным. Когда-то Криденс сам себе боялся признаться, что думает об этих сильных, властных, но ласковых руках; остром, но дающем надежду, полном заботы взгляде… И бескровных, обветренных губах, которые так часто произносили его имя, его проклятое имя. «Криденс, Криденс, Криденс», — кажется, отзывалось в сердце Бэрбоуна, и отклик этот, долгое эхо, не давало ему спать ночами. Он представлял вновь и вновь, как было бы прекрасно прижаться к этим губам, позволить взять себя этим сильным рукам, вновь понять, что эти темные глаза смотрят лишь на него… А потом — думать о том, что эти мысли — вовсе не мысли самого Криденса. Криденсу было стыдно. Криденс мечтал забыть. Теперь Криденс же хотел помнить. Было бы здорово снова встретить мистера Грейвса — того, кто был добр к нему, того, кто был ласков, того, кому Криденс верил больше, чем себе… Нет. Того, кто на самом деле лгал Криденсу, того, кто на самом деле пользовался им, того, кто вскружил ему голову, чтобы самому столкнуть в бездну, от которой клялся отвести. Впиться в холодные, твердые губы поцелуем было и старой, и новой мечтой Криденса. Но не сразу, нет; просто смотреть, как уходит надежда на спасение из бесчувственных глаз, пока Грейвса бы окружали темные путы, было бы так же занимательно… И лишь потом, коснувшись мертвенно-бледной рукой ледяной кожи Грейвса, поцеловать, сначала нежно, словно слыша отголосок старой мечты, — а потом грубо, сильно, глубоко, удерживая мужчину на месте всем, чем только можно. До тех пор, пока его легкие не наполнятся режущим дымом. До тех пор, пока его кровь не пропитается чернотой. До тех пор, пока не распадется и не станет пеплом сама его плоть, разлагаясь живьем, разрывая изнутри и даря Грейвсу нескончаемые муки, а Криденсу — долгожданный покой… Вместе с освобождением от гнета, того, что Криденс недавно еще считал неправильным и позорным, но не теперь, нет, не теперь. Пожалуй, лишь подарив Грейвсу поцелуй обскура, Криденс смог бы успокоиться навечно… Но Ньют говорил, что это не выход. Криденс открыл глаза. Он не мог перестать думать об этом — об убийстве Грейвса, жестоком и беспощадном, но таком сладостно отзывающимся в его сердце при одной только мысли… И Ньюте. Ньют был милый. Ньют был лучше Грейвса. Ньют… Ньют был тем, кому Криденс смог довериться после всего, что произошло — потому что Ньют был искренен. Криденс не знал, любил ли Ньют его, но ему хотелось этого. Потому что… в какой-то момент он перестал верить, что чьи-то прикосновения, чьи-то взгляды, чей-то голос, чьи-то слова и чья-то улыбка смогут сделать его, Криденса, счастливым вновь. Хоть на одно мгновение. Ему хотелось кричать: «Прикоснись ко мне!» — и Ньют прикасался, ласково, заботливо и нежно, так, как мог только он. Его руки были жестки, ведь он столько ухаживал за животными, — но Криденс чувствовал лишь тепло. Ему хотелось звать: «Ньют, посмотри на меня!» — и Ньют смотрел. Смотрел не неотрывно, в душу забираясь и опустошая, заставляя желать чего-то — нет, смотрел так, что Криденсу хотелось самому забыть обо всем и отпустить то, что тяготило его. Ему хотелось просить: «Пожалуйста, полюби меня» — и Ньют, кажется, все-таки любил. Любил так, как мог: любил искренне и отзывчиво, и пусть любовь его была не только к Криденсу — но и этого казалось достаточным. Потому что любовь Ньюта не имела конца — и Криденс мог не бояться, что ему ее не хватит. Криденс желал больше всего на свете — даже больше смерти Грейвса — ответить «Да» на тот вопрос, который Ньют ему задавал так часто. — Хочешь, я тебя поцелую? Я знаю, что ты желаешь этого, — мягко обнимая, прошептал Криденсу в бледное ухо Ньют добро, — но я… Я могу это сделать? Как же Криденсу хотелось сказать: «Да, да, да, можешь, можешь столько раз, сколько тебе хочется, пока я не потеряю сознание!» И добавить в конце почти отчаянное: «Поцелуй меня, Ньют. Пожалуйста…» Но Криденс просто не мог. Он слишком часто представлял, как его поцелуй наполняет чьи-то легкие, как обскур впивается в кровь человека, плоть человека и его дыхание, медленно, но в то же время молниеносно убивая. И Криденс бы убил себя, если бы это произошло с Ньютом… по его вине. И потому он говорил «Нет» из раза в раз, смотря при этом в светлые, горящие золотом глаза Ньюта Скамандера и чуть ли не плача от того, что, несмотря на всю его доброту и щедрость, Криденс все еще не мог сказать вслух то, чего на самом деле желало его сердце.