Нам останемся, может быть, только мы

— Макото, — негромкий шепот. Шусаку не страшно. Он просто пытается не нарушить эту напряженную тишину в комнате сержанта, который снова занимается какими-то дурацкими рапортами и отчетами. Снова и снова, раз за разом, а кажется, что их все больше и больше. Через пару дней уже сборы в Нагойе, туда еще надо добраться, а они все до поздней ночи торчат с бумажками. — А? — Наруми поднимает голову и смотрит так, что сразу становится понятно: он не слушает. «Замотался и с головой погряз в бумажной волоките», — обреченно думает рядовой, выдыхает и кладет на чужое плечо ладонь. То ли подбадривает, то ли просит. Не понять: жесты у Шусаку короткие, емкие и многозначные. Как, впрочем, и реплики. — Ты хотел что-то или?.. — Макото устало потирает пальцами переносицу, откидывается назад на стуле. Голова все тяжелеет, глаза уже побаливают от напряжения. Шусаку лишь коротко кивает, обходит стул и склоняется к своему сержанту. Тот даже не реагирует — смотрит чуть мутными от усталости глазами. Хрипло что-то бормочет. Ивасаки не разбирает слов, но снова еле заметно кивает и легкими прикосновениями пальцев убирает челку с глаз Макото. Он прикрывает глаза. Задолбался. Рядовой скользит пальцами по скулам, по щеке и по подбородку. Ненавязчиво и ненастойчиво. Затем снова подбирается к вискам, зарывается пальцами в волосы, чуть ослабляя резинку. Аккуратно, подушечками пальцев делает массаж. Макото выдыхает и наконец позволяет себе расслабиться: при друге можно, он никому не доложит. Да и ночь на дворе, какая работа вообще… — Так лучше? — негромким спокойным голосом интересуется Шусаку, пропускает пряди между пальцев. Улыбается в ответ на благодарную улыбку. Наруми смотрит ему в глаза, берет за подбородок и, заставляя наклониться к себе, целует. Сначала мягко, пробуя чужие губы, а затем все с большим нажимом, все грубей. Шусаку ему поддается, неловко пытается перехватить его губы и ответить на поцелуй, но все никак, никак: Макото настойчив и несдержан. Он ничуть не сдает позиции, скользит кончиком языка сначала по контурам губ, затем проводит по краешку зубов и снова целует — коротко, отрывисто и жадно. Не сдерживает самодовольной улыбки. — Спасибо. — Мм… Не за что, — рядовой отвечает хрипловатым шепотом, мотает головой. Только что друг, кажется, был очень уставшим, а сейчас уже… — Тебе лучше? — Да, — кивает Макото в ответ. Переведя взгляд в пол и чуть нахмурившись, добавляет. — Наверное. Не уверен… — он переводит взгляд в окно и долго смотрит в опустившуюся над этим городом тьму. Над этим миром. — Как думаешь, когда все закончится, от нас еще что-то останется? Шусаку пожимает плечами. — Мы не можем знать. Нам останемся в лучшем случае мы, да и то нельзя быть в этом уверенным, — он намекает на оружие черной серии, стоящее неподалеку. Генбушин. Макото может не сдержаться, отпустить контроль, поддаться и стать одержимым. Вряд ли тогда это будет он. Один раз такое уже случалось, еще в самом начале. Тогда он не узнал друга. И сейчас… В ответ сержант Наруми Макото расплывается в насмешливой — и одновременно такой успокаивающей — улыбке. Хитро щурится. — Не беспокойся на этот счет. Обещаю, не повторится. Ивасаки лишь коротко кивает. *** Зарево. Наруми не может поверить в то, что видит. Рику и Шусаку, их… На груди подруги расплывается алое пятно, в глазах застыл леденящий ужас. В дыре хищно шевелится кусок цепи. Шусаку безвольно повисает на точно таких же цепях. С губ капает кровь. С тех самых губ, которые Макото буквально на днях… Кровь на его губах. «Не беспокойся на этот счет», — он на грани. Больно, больно… Как же, черт возьми, больно! Генбушин! Неужели это происходит с ним? Больно, больно: «Обещаю, не повторится». Пообещал. Никакой одержимости демоном. Слепая ярость. Другая одержимость. Нам останемся…