black noise

В бесконечной монотонности жизни и смерти один мальчишка зацепил тебя своей упорной непохожестью на остальных. За смоляно-черной одеждой и тщательно уложенными волосами Криденс оставался смышленым и бледным, оставался твоим. Ты мог бы проследить путь вдоль его вен и обнаружить в каждой себя: ты словно яд, словно грешные мысли, от которых ему стоило бы избавиться. Или утонуть в них. Конечно, все это смущает и сбивает с толку. Потому что иногда твое сердце – которое никогда не знало страдания до этого – болезненно сжимается, когда ты смотришь на него, такого хрупкого. И иногда ты думаешь, что мог бы провести без него всю оставшуюся жизнь, но никогда не возвращаешься к этой мысли дважды. Сейчас ты напуган, потому что боль приходит куда чаще, чем мысль оставить его навсегда; и если есть в мире вещь, которую ты не можешь себе позволить – это твоя любовь к Криденсу Бербону. Почти беспомощный, ты находишь себя рядом с ним – всегда с жалким оправданием на кончике языка, которое он проглатывает и хранит в себе словно драгоценный алмаз, будто каждое слово, произнесенное Персивалем Грейвсом, абсолютно бесценно. Ты начинаешь завидовать своей оболочке. Ты смотришь на точную копию Персиваля Грейвса и думаешь, что, возможно, Криденс не считал бы тебя столь очаровательным, будь ты в своем настоящем теле. Возможно, твои слова не имели бы такого действия, если бы их произносил Геллерт Грин-де-Вальд, и каждый раз, когда он произносит «Мистер Грейвс» так, словно клятву, ты хочешь врезать ему. Ты хочешь сломать его и собрать заново, заполняя только своим именем и своим лицом. И, ты уверен, он сломается ровно пополам, только для тебя: аккуратная трещина разделит грудную клетку, позволяя тебе сделать все, что ты пожелаешь, потому что он твой. Как и все, что принадлежит тебе, он балансирует на краю пропасти, так что мир волшебников не примет его. Ты дал ему столько пустых обещаний, что иногда задумываешься, как такой умный мальчик может надеяться вопреки всему, что все, что ты говоришь – правда, что ты сможешь исправить все. Он приходит к тебе с отметинами и шрамами, оставленными этой ужасной женщиной, и он не смотрит на тебя, но ты все равно понимаешь. Ты, насколько это возможно, забираешь у него боль, и в обмен он отдает тебе свою жизнь. Это нечестная сделка, но он твой, и ты не можешь потерять его. - Существует ли заклинание, способное нагреть или остудить воду? – спрашивает он. - Да, дорогой, смотри, - отвечаешь ты. - Существует ли заклинание, заставляющее белье складываться самостоятельно? – спрашивает он. - Да. Смотри, - смеешься в ответ ты. - Существует ли заклинание, способное заставить кого-нибудь полюбить тебя? – спрашивает он. - Да, но оно очень опасно, дорогой, и только заклятия недостаточно, - запинаешься ты. - Существует ли заклинание, способное заставить человека, которого ты любишь, поцеловать тебя? – его глаза плотно закрыты, а руки трясутся. Ты впадаешь в ярость: кто? - От кого ты хочешь получить поцелуй, Криденс? – к кому он может испытывать эти чувства, о которых ты не знал? Как он мог поступить так с тобой, после всего… - От Вас, мистер Грейвс. Это ужасно, это отвратительно, мучительно плохо, это проявление слабости, но ты целуешь его дрожащие губы, претендуя на них, хотя у тебя нет на это никаких прав. Он впитывает этот поцелуй, словно тот принесет ему спасение. И, что за ужасный человек, ты заставляешь его думать, что именно это ты и вкладываешь в поцелуй. Он хнычет и цепляется за твои плечи хрупкими пальцами, с которых ты стирал рубцы от ударов бессчетное количество раз (так что они тоже твои, как и весь он). Ты обвиваешь руки вокруг его талии и обнимаешь настолько крепко, насколько это возможно, словно боишься, что он обернется дымом и ускользнет от тебя. Потому что скорее ты сломаешь его собственными руками, чем позволишь кому-то другому обладать им. Так было всегда. - Это грех, - его шепот чувствуется влагой и теплом на твоих губах. - И я полностью возьму его на себя, если я смогу целовать тебя, мой мальчик, - он краснеет, легкий румянец, вызванный осенним ветром, сменяется насыщенным красным, и ты впиваешься в его кожу пальцами. - Мать ждет меня, мистер Грейвс. Ты отпускаешь его, но только после обещания скорой встречи. - Найди дитя, - это лишь мысль где-то на периферии сознания, она соскальзывает с языка по привычке, даже когда все, о чем ты можешь думать – призрачное ощущение его губ. Ты понимаешь, что сломал его оболочку, оставив открытым и восприимчивым к куда более тяжким грехам, когда он смотрит на твой подбородок и спрашивает, что значит заниматься любовью. Ты мог бы утонуть в вероломных мыслях, заполняющих тебя при одном взгляде на него, но он еще не до конца растлен тобой. На тебе лежит ответственность великой миссии, и было бы ужасно, отвлеки тебя этот обычный мальчишка, который, ты уверен, не более чем сквиб. Если бы только он не был до зубовного скрежета милым. Сегодня Криденс пахнет лавандой, и это приводит тебя в ярость. Он быстро улавливает твое настроение, закрываясь в себе больше, чем обычно, не отводя глаз от карманов твоего пальто, будто бы они – самая примечательная вещь в этом переулке. Он пытается говорить о ребенке, о том, что изо всех сил старается найти его, кем бы тот ни был, говорит о своей матери и пытается не вздрагивать при упоминании о ней. Он не может успокоиться только из-за твоего настроения, и это безрассудное чувство контроля – топливо твоей злости. - Ты был сегодня в парфюмерном магазине? – резко спрашиваешь ты, обрывая его сбивчивый рассказ о тревожных коротеньких песенках Модести. Он бегло смотрит на тебя, после чего возвращает взгляд к карманам; руки крепко сжаты в кулаки, выдавая нервозность. Плечи опущены и осанка сгорблена. Он выглядит слабым, как птичье крыло. - Нет, мистер Грейвс. Почему, - он сглатывает. – Почему Вы спрашиваете? - Ты пахнешь не так, как обычно, вот и все, - произносишь ты, облокотившись спиной о кирпичную стену, стараясь не выглядеть заинтересованным, в то время как он жмется в противоположном углу. Как животное, запертое в клетке. - Хозяин булочной, в которую я заходил сегодня, был слишком надушен. Запах мог впитаться в мою одежду, - произносит он мягко, и ты не можешь уловить и капли вины, так что просто принимаешь такой ответ. Как только ты расслабляешься, он успокаивается тоже, так что ты можешь целовать его. И это твоя любимая часть ваших встреч. Как и всегда, когда он делает что-то для тебя, он целует с такой страстью, будто отдает тебе жизнь, с «я умру за тебя» страстью. «Все, что бы ты ни захотел» страстью. Эти поцелуи заставляют тебя хотеть научить его, что значит заниматься любовью. По року судьбы, ты ломаешься перед ним. Обнимать его – недостаточно. Смотреть на него – недостаточно. Ты думаешь о нем на слушаниях Конгресса. Ты думаешь о нем, когда Мадам Президент говорит о чем-то жизненно важном. Ты думаешь о нем в пустоте своей комнаты. Ты думаешь о нем, склонившись над какой-то работой, которая не имеет никакого смысла, потому что ты не можешь разобрать ни одного слова, поскольку все мысли заняты воспоминаниями о его вкусе на твоих губах. Всегда такой чистый, яркий, прекрасный. Совсем не тот, кого ты заслуживаешь. Так что ты отправляешься с ним на окраину Нью-Йорка в модный отель и усаживаешь его на кровать. Он пытается поцеловать тебя – и иногда ты думаешь, что так он пытается компенсировать то, что ребенок еще не найден – но ты не позволяешь. Спустя несколько минут раздается стук в дверь, и ты оставляешь его одного на кровати, чтобы забрать у официанта поднос с едой. Ты отдаешь чаевые на пороге, не впуская человека внутрь. Этот обед стоит столько же, сколько месячный рацион Криденса, так что ты видишь, как глаза твоего мальчишки загораются. Он ест медленно и аккуратно, словно боится опозорить себя. Ты даже позволяешь ему сделать несколько глотков вина, несмотря на то, что оно сразу бьет ему в голову, дурманя, заставляя потерять контроль. И развязный Криденс - очаровательный человек. Он не выглядит мальчишкой, сидя прямо и не пряча глаз. Он выглядит на все свои двадцать с чем-то, и ты хочешь осушить его до последней капли. Вид Криденса, опирающегося на колени и локти, умоляющего и хнычущего, заставляет тебя испытывать что-то, к чему ты совершенно не был готов. Твои руки, обнимающие его за талию, грубы, и пальцы впиваются в его плоть все сильнее, с намерением пометить и обладать. Потому что он твой, и эти «Пожалуйста, мистер Грейвс, пожалуйста» звучат просто прелестно, срываясь с его искусанных красных губ, и его рот в отчаянии открывается и закрывается, прикусывая белые простыни. Его волосы приведены в полный беспорядок твоими пальцами, пытающимися ухватить короткие пряди. Весь он выглядит идеально: раскрасневшийся и изгибающийся, с красными губами и темными волосами. Кто угодно мог бы обвинить тебя в том, что ты уничтожил его. Ты кладешь руки на его ягодицы, аккуратно ведя по ним, чувствуя каждый изгиб, прежде чем сжать и развести в сторону, чтобы ты мог вылизать его. В ту секунду, когда твой язык касается его тела, скулеж становится громче и Криденс слепо водит рукой, чтобы пальцами сжать твою челюсть. - Мистер Грейвс, о, мне так.... Он разрушен, когда твой язык оказывается внутри. Когда пальцы заменяют язык, он уже находится на грани. В глазах слезы, так красиво мерцающие, пока он умоляет тебя о чем-то, что даже не может выразить словами. И ты любишь его настолько, что становится до боли трудно не дать ему того, о чем он просит. Пока ты скользишь в него, зрение на мгновение пропадает, потому что глаза застилает черной пеленой. Тебе кажется, что весь отель вздрагивает. Что-то происходит, но уже в следующую секунду все возвращается на круги своя. Все, кроме одного: твое сердце бьется где-то в глотке от осознания того, что ты внутри своего мальчика. Глубже, чем кто-либо был, глубже, чем кто-либо будет. И это тоже твое. Эта часть его тела всегда будет только твоей. Он снова умоляет тебя, но у тебя на уме другое. Ты движешься медленно и неторопливо, пытая вас обоих своим темпом. Его руки сжимают простыни, и изгиб его тела идеален – он больше похож на зверя или шлюху, которую ты иррационально и неистово ревнуешь. Потому что он кажется опытным, и мысль о любом мужчине, прикасающемся к нему, ослепляет тебя яростью. Ты начинаешь вбиваться быстрее и жестче, так что он почти кричит, изливаясь на простыни, ему не понадобилось ни единого прикосновения. Он безумен в своем удовольствии. - Вы использовали заклинание, мистер Грейвс? Потому что я не могу, я, я просто..., - шепчет он. И ты трахаешь его еще жестче и быстрее, так, чтобы он наверняка чувствовал тебя при каждом шаге в течение ближайшей недели. - Идеальный, - шепчешь ты ему в позвоночник, впившись зубами в основание шеи, после чего движешься дальше, чтобы поцеловать изгиб челюсти. Он упирается головой в простыни, пытаясь отдышаться. Ты не можешь больше сдерживать себя, просто смотря на него. Он задает тебе миллион вопросов, когда ты выкрадываешь его из Нью-Йорка, и Магический Конгресс идет по твоим следам с момента твоего побега. Ты отвечаешь на каждый. Ты говоришь, что не хотел бить его, толкать, но тебе пришлось, чтобы выпустить наружу его магию. Конечно, он верит тебе. Ты говоришь, что забираешь его туда, где можешь учить его контролировать свою магию, чтобы он не ранил себя или кого-то еще. Он доверяет тебе. Конечно. С этим грешно-прекрасным ртом и этими темными глазами. Он позволяет тебе уничтожать его. В каждом потрепанном отеле, где вы останавливаетесь, на каждом корабле, люди всегда смотрят на него. Он для них магнит в какой-то степени. Всегда таким был. Замкнутый в себе, ранимый, хрупкий, готовый рассыпаться от мимолетного дуновения ветра. Он заставляет людей хотеть помочь ему. Может быть, это из-за давления ситуации, самой идеи побега, но ты хочешь сломать шею любому, кто просто заговорит с ним. Ты трахаешь его каждую ночь, освежая свои метки, заставляя их кричать громче сирен, предупреждая людей держаться подальше. Потому что, что же, он твой.