kinky obsession

Грустный город вновь плакал, окутывая горькими слезами серые улочки и бледно-зеленые аллеи с неяркими проблесками красок. Каждая травинка, листочек, веточка покорно склоняли свои неспокойные головы под проливными потоками, сыпавшимися на них, как мысли в голове того, кто терялся в раздумьях. Мысли, что душили и не давали сделать и глотка свежего воздуха. Блеклые краски въелись в стены зданий и в лица случайных прохожих, создавая ту самую губительную монотонность во всем без разбору, превращая все в бессолнечные будни, которые так вбиваются в голову, что, кажется, никаких больше красок и не существует кроме серого, блеклого и грязного-белого, и никаких эмоций кроме тоски и печали нет. На фоне этих бесцветных будней на своем кожаном троне-стуле восседал великий мастер своего дела. Его руки, которые никогда не находились в покое, оставляли линии карандашом на белом листе, вырисовывая фигуру мужчины с милыми крошечными завитками волос, облаченного в тучные одежды, в которых тот казался маленьким, словно птенчик, но все же безумно гармоничным и элегантным. Выражение лица мужчины было серее тучи, а сам он был таким далеким от реальности, будто бы парень, выведенный на листке, потерял свой стимул для продвижения дальше. Тонкие губы мастера подрагивали от того, как сильно он был поглощен в эту работу, а черты лица передавали всю сосредоточенность, оставляя на лбу небольшую складку или вздернутый нос каждый раз, когда линия выходила лишней или ненужной; человек морщился, придавая себе вид маленького котенка, недовольного ярким светом. Мастер являлся молодым парнем возраста двадцати шести лет, достигшим величайших высот в своем молодом возрасте. Этот маленький котенок с небрежной каштановой челкой был большой шишкой в мире современной, постоянно изменчивой моды. Линия одежды, поражающая своим качеством, красотой отделки, выпускаемая им, вызывала восторг среди народа всего мира, уважавшего моду и все ее необыкновенные проявления, а также среди людей, что не совсем хорошо разбирались в этом сложном искусстве, созданном золотыми руками паренька. Чуть ли не каждый день в светлую голову молодого парня приходили новые идеи, из которых образовывались огромные проекты одежды. Все критики поражались, видя одежду мастера на показах. Редко кто из них нелестно отзывался о коллекциях, а если такие и были, то являлись эти люди глупыми завистниками, что ненавидели все, что было лучше, чем у них. Благодаря положительным отзывам в сторону мастера, именуемого Луи Томлинсоном, он восходил все выше и выше, становился все более знаменитым. При этом парень никогда не страдал «звездной болезнью», лишь страдал жуткой любовью к своей работе, не замечая бытовых радостей и личной жизни. Известно, что у каждого творческого человека, будь то писатель, создающий шедевры литературы, или же художник, запечатляющий свою душу на полотне, случаются такие моменты, когда кажется, что все, что он делает — не то, совершенно неправильное. Душа словно пустеет, а дни, вместо ярких, полных красок, становятся блеклыми, пустыми. В конце же наступает момент того самого творческого кризиса, которого хотела бы избежать каждая творческая личность. Вот и у мастера-котенка наступил тот переломный момент — момент кризиса. Хотя, в нашем случае, это был кризис кудрявого чуда, изображенного на листке, и который, на самом деле, жутко изранил сердце мастера этой весной. Весной же этого года, когда город цвел и так редко плакал, что кругом оживлялись краски, плясали солнечные зайчики, а головы были свежими и полными немного глуповатых и странных идей, случился переворот в жизни вечно загруженного мастера, который, на самом деле, давно забыл, что такое личная жизнь полная беззаботных, дружеских встреч, любовных интриг, так как для него существовала одна — загруженная работой и незнакомцами. День был необыкновенно хорошим, Луи даже мог по-настоящему улыбнуться, выйдя из дома. Улыбнуться так, что в его небесного цвета глазах загорались маленькие звездочки. У него было до нельзя приятное ощущение, которое сладким сиропом заполняло внутренности. Но все же ему пришлось немного разочароваться в идеальности вот таких теплых, погожих дней, примерно уже к концу этого многообещающего дня. — Мистер Томлинсон, к вам прорывается очень настырный парень, который заявляет, что у вас встреча. У меня ничего не записано, — в личный офис Луи врывается его секретарша, с пылающими щеками и высоко вздымающейся грудью. Томлинсон приподнимает бровь и немного скептически оглядывает девушку, облокотившуюся на дверь, словно за ней стоял монстр, и ее нужно было держать, чтобы тот не ворвался и не напал на нее. Она выглядела встормошенной и раздраженной. Ее подведенные ровные брови были сведены на переносице, а алые губы сжаты в тонкую линию. Луи, нахмурившись, складывает руки на животе, принимая задумчивый вид. Его нога неторопливо постукивала по полу, а взгляд метался по кабинету, именно и это вызывало у секретарши жуткое раздражение. И, наконец, воспоминание о встрече пришло, выстрелило в голову Луи, и он, хлопнув рукой по лбу, выдавливает смущенную улыбку. — Оу, Моника, это, наверное, Гарри Стайлс. Я договорился с ним о встрече на сегодня вчера. Он… он очень торопливый парнишка. — В следующий раз, мистер Томлинсон, предупреждайте, когда к вам заявляются крайне некультурные модели, которые, скорее всего, по уши в вас влюблены. Пойду скажу ему, чтоб проходил, — девушка, с облегчением выдохнув и расправив плечи, вышла из кабинета, цокая своими высокими каблуками. Луи хмыкнул, покачивая головой и поправляя очки на переносице. В телефонных разговорах Гарри Стайлс казался довольно культурным, упорным правда, но действительно приятным. Может, тот просто волновался? Не успел затихнуть звук цоканья каблуков, как слух Томлинсона уловил более приглушенный топот ног. А затем в его офис ворвалось кудрявое чудо. Самое настоящее чудо — высокий парень с длинными кудрями, которые спадали на его плечи, стоит в яркой, цветной рубахе, застегнутой лишь на пару нижних пуговиц, открывавшей вид на выведенных на груди ласточек, причем с бровями; в узких синих джинсах, обтягивающих его тонкие ноги и подчеркивающих каждый их изгиб. Парень стоял, так сказать, на пороге кабинета, взирая на Луи как-то неуверенно и даже удивленно, словно тот не верил своим глазам. Сам же мастер медленно переводил взгляд с тела парня на лицо, помечая в парне напротив каждую маленькую черточку и обрисовывая ее в голове, а четче всего, конечно, вырисовывая эти завитки кудрей и удивительно яркого цвета губы. Новоявленная модель, Гарри Стайлс, сжимая в руках, на пальцах которых были увесистые кольца, свое внушительное портфолио, стоял, застыв на месте, не смев выговорить и слова. Его темно-зеленые глаза, цвета лесной чащи, блуждали по мастеру, а черты лица слегка были напряжены. Или он волновался, или с ним происходило что-то неладное, как отметил Луи. Сложив руки на столе, он сказал модели присесть в кресло напротив его стола, из-за чего парень резко дернулся вперед, быстро перебирая длинными ногами в, о Боже, золотых туфлях. Присев, тот начал перебирать листочки в своей папке, поглядывая косым, смущенным взглядом на Луи, сидящего в кресле. Впалые щеки Стайлса непонятно от чего алели, а длинные пальцы подрагивали. — Гарри Стайлс, — парень неуверенно произнес и протянул вперед документ, проговаривая слова дрожащим, низким баритоном, его взгляд все еще метался по мастеру, словно он что-то искал в нем, или был так очарован молодым парнем, что просто напросто было трудно оторвать взгляд. Скорее всего, тут было замешано и то, и другое. Томлинсоном вообще были очарованы многие. В нем было что-то цепляющее, пронзающее, заигрывающее и воздушное. А также его друзья были уверены, что мастер просто не менялся на протяжении уже достаточно многого времени. Некоторые и не сомневались, что тот будет свеж и молод даже через пятьдесят лет. — Вот, значит, какой вы, Гарри Стайлс. Ну что ж, давайте взглянем на вас получше, а вы пока расскажите о себе, об опыте работы до нас, — щеки кудрявого заливаются краской и ему пришлось опустить взгляд в пол, отрываясь от лицезрения мастера, который поднялся со своего места и направился к нему, заставляя встать с места. Луи думает, что этот парень какой-то несуразный маленький мальчик в теле привлекательного парня, потому что тот вздрагивает каждый раз, когда Томлинсон касается его, и кажется напуганным, маленьким и, вообще, перед ним был обаяшка-стесняшка. — Почему молчите? Я хочу слышать вас. Повернитесь задом, — Луи буквально ощущает, какая энергия исходила от парня напротив него и сколько в нем неуверенности и напряжения. Его вопрос, так вообще, завел парня в тупик, и он не знал, что предпринять, поэтому начал излишне много трогать руками свою одежду. Брови Томлинсона приподнялись, и он положил руки на напряженные плечи парня, незаметно кусающего губу. — Ну же, расслабьтесь, я не кусаюсь, — Луи как бы в доказательство выдавил глупую улыбку, получив в ответ обреченный вздох. Плечи Гарри расслабились, едва он ощутил магнетизм, исходящий от тонких губ изогнутых в полуулыбке. Он повернулся к Луи задом, смотря прямо перед собой, все же вновь ощущая как пылали щеки, причем лишь от одной мысли, что мастер сейчас оценивающе его оглядывал. — У меня есть хороший опыт в разных домах моды, с последним мне пришлось расстаться из-за проблем, связанных с переездом. Все, в целом, есть в портфолио, — Гарри едва выдавил из себя. Его пальцы переплелись на груди, которая высоко вздымалась от волнения, известного лишь самому кудрявому. Он сжимался под оценивающим взглядом Луи, испытывая такое чуть ли не впервые. Вот он, модель с хорошим опытом, стоял, сжимаясь под взглядом известного мастера, не зная куда себя деть. Волнение тучей нависало в груди, не давая тому спокойно вздохнуть. Конечно же, это немного ввело Луи в замешательство. — Держите спину прямо и перестаньте волноваться, хорошо? Можешь повернуться? — Гарри медленно развернулся, одергивая рубашку вниз и смотря в пол. Он растерял все слова, что хотел сказать Луи, все до одного. Его сердце отбивало внеземной ритм. Это как наваждение… — Очень недурная фигура, Гарри, удачное телосложение и внешность. Ты мне определенно нравишься. Удар. Господи, Гарри действительно понравился самому Луи Томлинсону. Кудрявый от волнения сглотнул и расплылся в широченной улыбке, пока Луи не давал тому прийти в себя после сказанных слов. — Я взгляну и ознакомлюсь с Вашими документами, и, думаю, в течение недели мы сможем обговорить все детали, хорошо? — Д-да, спасибо вам, — Гарри мялся на месте, чувствуя себя в легкой прострации от всего происходящего. Запах весны окутывал его легкие и он улыбался, цвел, и делился своей скромной победой с Луи через улыбающиеся глаза. — Встретимся с моими представителями и все обговорим. Будь готов к следующей среде, — Луи в ответ также улыбнулся, ослабляя галстук на шее. Они стояли несколько секунд, глупо улыбаясь друг другу и перекидываясь неловкими взглядами, как маленькие влюбленные подростки, пока в кабинет к мастеру не постучала Моника. — Мистер Томлинсон, к Вам за Вашей работой пришли, — девушка проглянула в щелку, созданную приоткрытой дверью, и, не успев даже хорошенько оглядеть двух парней, закатила глаза. Они выглядели действительно глупо вместе с их улыбками и сверкающими глазами. — Ой, до свидания, Луи, позвоните мне, хорошо? — Гарри, обратив внимание на девушку, спохватился и сделал короткие шажки назад, потирая свой затылок и продолжая сиять в глупой улыбке. Если он не ушел бы от сюда сейчас, то все обернулось бы в другую сторону. Возможно, Гарри даже бы осмелился станцевать здесь, прямо в кабинете Луи, обнять его, и спеть о том, что он замечательный. Но, нет, он медленно покинул кабинет, проходя мимо девушки, нечаянно задевая ее бедром и даже не соизволив ничего сказать в ответ. — Глупый, влюбленный подросток, наделает же он Вам здесь бед! — Моника заставила своими словами мастера насмешливо усмехнуться. Он не заметил ничего такого в поведении парня, кроме чрезмерного волнения. Да, он волновался. Разве это оправдание для влюбленности? Просто он маленький стесняшка, вот и все. — Не неси чушь, Моника. На самом деле, вся проблема была не просто в появлении Гарри, а в его магнетической обаятельности, которая примагнитила к себе все чертово вдохновение Луи. Вот уже глубокая ночь (он привык немного изнурять себя), а Томлинсон не мог начать нормально работать. После ухода парнишки у него все валилось из рук, ни один набросок не получался хорошим и качественным, а настроение, в конце концов, встретилось с уровнем плинтуса. В голове перелистывались образы кудрявого ребенка в теле взрослого парня, его детские обворожительные ямочки, появившиеся от последней улыбки. Перед его глазами чуть ли не целый день стоял этот парень с широкими плечами, с высоко вздымающейся грудью, с бархатными полными губами и глазами с лесной чащей в них. У Луи бывало такое, когда какие-то вещи забирали его вдохновение на долгое время, то есть, он был очарован этими вещами настолько, что не мог работать. Он был переполнен до верху, но ничего не выходило в нужном русле. В этот раз также. Гарри — просто один из немногих, кого Луи готов заранее возненавидеть, потому что ему была слишком важна работа для того, чтобы терять каждую секунду своего разгульного вдохновения. Он мог бы сказать Гарри на встрече развернуться и идти из его модного дома вон, но если он не взял бы эту стесняшку к себе, то его непременно сожрало бы чувство вины. Все-таки все наваждения проходят? А пока что Луи будет мысленно проклинать этого стесняшку, выкуривая сигарету за сигаретой на собственном балконе, стоя в полном мраке спящего города и наблюдая за черным, усыпанными звездами небом, пытаясь выкинуть того из головы. Гарри оказался невыносимым. Он был не тем, кем себя выдавал изначально. Он безумно активный и говорливый, постоянно бубнил себе под нос, хихикал над собственными шутками и вел себя до ужаса женственно с этими его постоянными подмигиваниями, закусанными губами и тягой к розовому. Да, Луи не решился жить в муках совести, поэтому уже вторую неделю не мог закончить ни одного проекта, начиная каждый день новый. Просто Гарри не давал ему отдышаться, как заставлял вновь гнаться за горящей идеей, вызванной его поведением, не всегда радующим Луи. — Что это? — Луи взвизгнул, когда увидел, как Гарри, мокрый до нитки, внес в его кабинет такой же сырой комок, который мгновенно, спрыгнув с рук кудрявого, скрылся под креслом, испуганно дрожа. За окном раздавался весенний гром, который был озвучкой мыслей мастера. Гарри присел на корточки перед кожаным креслом, роняя с волос капли холодного дождя на пол. Его черная атласная рубашка прилипла к груди, а на джинсах виднелись огромные сырые пятна. Его золотые ботинки находились в руке, блестя в тусклом свете из-за каплей дождя на них. Стайлс был полностью сосредоточен на комочке под креслом, иногда поглаживая того своей гигантской, по сравнению с ним, рукой. — Лу, я нашел котенка, — Томлинсон приглушенно взвизгнул еще раз, залезая с ногами на кресло. Он даже не замечал прозвища, которое, кстати, тоже жутко его раздражало, его беспокоило это животное, что было в Его кабинете. Он чувствовал как подрагивали колени, в его горле встал огромный ком, а пальцы вцепились в обивку его кресла. — Ты что? — Стайлс, убери его немедленно! — Гарри поднял непонимающий взгляд вверх, смотря на Луи, как на врага народа, но, видя его состояние, он склонил голову в бок, как бы спрашивая: «Почему»? — Ты что, не любишь котиков? — Гарри говорил с возмущением, оттопырив алую губу и нахмурив брови. Сырые пряди волос падали на его разрумянившееся лицо, делая его забавным, вновь не соответствующим своему возрасту. — У меня жуткая аллергия на них, а еще я их боюсь! — это Луи говорил, зажав нос и смотря на Гарри умоляюще и одновременно не скрывая искреннего ужаса. — Ты серьезно? — Да, убери его, — Луи говорил в нос, делая всю эту ситуацию еще более забавной. Вот он — серьезный человек, что выпустил линию одежды, сидел сейчас с ногами на кресле в дорогом костюме, зажав нос, так и говоря. — Но на улице дождь, Луи! — Стайлс поднял котенка вновь к себе на руки, убирая свои золотые ботинки. Его взгляд был грустным и чуть более умоляющим, потому что Гарри был чуть более «маленьким ребенком», нежели Луи. И тут началась борьба взглядов: Луи сощурил глаза, Гарри прожигал в том дыру, а котенок жалобно мяукал. И, конечно, выигрывает тот, чей взгляд более пронзителен и остер, а точнее, зеленые чащи Гарри. — Можешь отнести его вниз к Монике, но держите его подальше от меня, — Луи недовольно пропыхтел, видя, как лицо Гарри расплывалось в победе, а на щеках, как награды за спасение котенка, появились ямочки. А Луи, оставаясь в проигрыше, громко чихнул, заставляя Гарри поторопиться и скрыться за дверью. И, как только тот исчезает, Луи рисовал, рисовал, рисовал огромное количество незаконченных набросков с Гарри в необычных атласных рубашках с мордочками котят, в джинсах из плотной ткани, покрытых неравномерными темными пятнами. А вечером того же дня Луи рисовал много Гарри в зеленых цветах, не потому, что лесные чащи в его глазах заставляли Луи желать всем и вся смерти сразу, а потому, что тот пролил на джинсы зеленую краску, а в попытках ее оттереть, оказался чуть ли не весь в ней. А еще он ненавидел шить на кудрявого вещи. На примерке Гарри обычно постоянно двигался, из-за чего нередко получал укол в бок иглой или булавкой. Также Гарри стеснялся переодеваться при всех, поэтому Луи приходилось, закатив глаза, выгонять остальных моделей за дверь и самому стоять за ней, в грозной обиде выпятив губу, пока кудрявый не соизволивал впустить их. Гарри постоянно таскал с собой свой плеер и постоянно напевал песни таких групп, как Arctic Monkeys или The 1975, вызубренные Луи наизусть. Да, он их ненавидел заранее, но ничего не мог поделать. Они преследовали его везде, эти строчки из песен. Однажды он с удивлением заметил, как пел в душе, да еще и пританцовывая, песню Chocolate, которую чаще всего пел Гарри и которую больше всего недолюбливал он сам. Луи оборачивал вокруг талии Гарри ткань, пытаясь сцепить ее булавкой на спине, но тот, конечно же, был сегодня таким веселым и жизнерадостным, что не мог стоять на месте и постоянно двигал бедрами под мелодию, заполняющую небольшую мастерскую с кучей разных ненужных вещей. Вообще-то, Луи был очень против музыки, потому что та не давала ему сосредоточиться, высчитывать или просто думать, так как в голове, вместо расчетов длины ткани для комбинезона на Гарри, у него играла песня 505 или Chocolate, но он был таким слабым перед этим гипер-милым Гарри с выпученной нижней губой, что согласился без возражений. — Гарри, не шевелись, черт возьми, — еще бы, тот его послушал. Он начал только сильнее двигать бедрами и руками, из-за чего довел Луи и тот (вообще, честно-причестно случайно) ткнул Гарри булавкой в бок, от чего тот подскочил и наступил Луи на ногу, а тот от неожиданности вновь ткнул Гарри в бок. — Ауч! — Стайлс поглаживал пострадавший бок, пока Луи, дуновением убирая с лица челку, встал в позу «руки в боки». — Я же сказал, не двигайся! — Прости, я задумался. — Это очень серьезная работа, ты должен быть сосредоточен и готов к… Куда ты пошел? — Я проголодался, — кудрявый вприпрыжку следовал к выходу, прямо с тканью, обернутой вокруг его талии. При ходьбе его кудри подпрыгивали вместе с ним, и он создавал такую непринужденную обстановку, что Луи почти забыл какого черта вообще происходит. — Мы начали полчаса назад, ты уже ел! — Извини, — Стайлс весело пропел и, посылая воздушный поцелуй Луи, вышел из мастерской, оставляя того с огромными ножницами в руках, с тканями разных видов на плече и с замешательством на лице. И, конечно же, нервы Луи не железные, и он решил заканчивать комбинезон без модели, из-за чего, в итоге, он не налез на Гарри. Теперь Луи ходил на работу, сцепив зубы, потому что Гарри излучал столько энергии там, заставляя Луи гореть в огне из собственных идей, разных вариантов ярких одежд, создаваемых именно для Гарри, и даже из-за простого раздражения на его поведение. Господи, он даже точно сказать не мог, что так цепляло его в молодом парнишке. А что-то ведь цепляло, но он просто не мог продолжать так работать. Гарри просто ужасен в флирте, и, Боже, Луи замечал, как тот неумело флиртовал с ним. Ладно, он мог бы вытерпеть эти долгие взгляды и даже улыбнуться в ответ на это сканирование глазами, но когда Гарри делал робкие комплименты, при этом густо краснея, Луи продирало на смех. А иногда Гарри «случайно» оказывался прямо перед лицом Луи, заставляя сердце второго делать кульбиты, а желудок сжиматься. Луи определенно не нравилось это чувство, ничуть, в особенности, когда после таких случаев он весь день ходил сам не свой. Ни один проект не получался, а в горле застревал ком больше похожий на огромное бревно, что встало поперек его горла. — Мистер Томлинсон, — Луи подпрыгнул на месте, когда почувствовал чье-то дыхание у своей шеи. Мягкий голос раздался над его ухом, на самом деле, больше похожий на мурлыканье кота, развалившегося под солнечными лучами. Мастер выдохнул и зажмурил глаза до такой степени, что перед ними в пляс пускались звездочки. Нельзя вот так брать и врываться в его личное пространство, в особенности, когда он работал. А работал он всегда. — Да, Гарольд? — Где твоя девушка? — Гарри осторожно положил руку на предплечье Луи, смотря на его затылок с ехидной улыбочкой, так Томлинсону он безумно напоминал лягушку. Луи не реагировал на движение, поэтому, распахнув глаза, с горящей грудью, он продолжил работу. Его руки явно не слушались его, а все потому, что этот паренек взял и загнал его в тупик. Если он сказал бы, что у него нет девушки, то тот не отстал бы от него, а если бы сказал, что есть (что полнейшая ложь), то он будет страдать оттого, что соврал этому невинному наглецу, который продолжал рушить границы его пространства своими длинными руками, что уже мягкими движениями оглаживали его напряженные плечи. — Гарри, это не имеет значения. Сейчас будет примерка, готовься, — Луи решил, что ничего не ответить по существу — лучший вариант, но ошибся, потому что Стайлс явно не решился оставить его наедине с собой. Руки, как блуждающие по телу Луи странницы, спустились вниз, на миниатюрную талию мастера, на тонкую хлопковую белую рубашку, в которой Луи почувствовал себя, словно в огне. Хотя, вероятнее всего, от этих невероятно огромных ладоней горело все его тело, вместе с подорванным самообладанием. — Почему ты не нашел себе «ту единственную»? — Гарри положил подбородок на плечо Луи, опаляя дыханием открытую шею. Мастер даже не пытался оттолкнуть, скинуть этот овод из рук, который уже прижимал его прямо к телу Гарри. Он не мог. Он таял, и ему, вообще-то, это жутко не нравилось. Чувства были такими незнакомыми и далекими, что мастер воспринимал тех, как врагов его сознания. Но при этом, именно неизведанность была слишком сладостной, чтобы ее оттолкнуть. Противоречивость в голове мастера заставляла того просто взрываться от эмоций. Он, черт подери, не мог понять, нравится ему это или он ненавидел всякое проявление Гарри. — Просто я не хочу, — Луи еле пробубнил, перебирая в руках сшитый им костюм, напрочь забыв, что вообще хотел сделать до того, как появился Гарри со своими длинными руками и языком. — Не может быть, что у такого, как ты, нет возлюбленной, — гребанный Гарри просто решил добить Луи своим беззаботным флиртом, который действовал на мастера совсем не положительно, а наоборот, вызывал бурю. Но как ему оттолкнуть это невинное создание, у которого сейчас, вероятно, покраснели щеки? Луи должен вытерпеть, Боже, он просто постарается вытерпеть. — Так получилось и это факт. Гарри, иди готовься, — кончик носа коснулся нежной, чувствительной кожи на шее Луи, заставляя того вздрогнуть и громко выдохнуть. И куда делся этот ребенок, который в первые дни работы смущался всего подряд? — Надеюсь, что однажды ты поймешь, какого это быть влюбленным, — Луи, наконец, освободился из кольца рук, выдавливая расслабленный вздох. От него не ускользнула некая обида в голосе Гарри, но он попытался все быстро выкинуть из сознания. И, конечно, ничего не получилось. — Надеюсь, ты осознаешь, — Гарри вышел, оставляя Луи полностью опустошенным. Нет, Луи решил, он не смог бы испытывать любовь, это слишком тратит силы, вдохновение и время. Луи крушится на стол с одеждой, впиваясь короткими ногтями в кожу на голове. Этот парень уничтожил его и, похоже, совсем скоро он совсем сломится. Луи не смог бы сосчитать сколько подобных ситуаций произошло с ним и Гарри ближе к концу лета. И вот, в один день, полностью истощенный всем этим, он, не в силах терпеть, вылил на Гарри всю свою накипевшую к концу лета лаву. С утра того дня в его кабинет, напевая себе под нос, зашел Гарри, засовывая в рот большой, нет, огромный разноцветный леденец, от которого его щека неприлично оттопыривалась. Он был одет, как всегда, не по погоде. За последние дни довольно похолодало, но он ограничивался своей цветной рубашкой, застегнутой на пару нижних пуговиц, и своими неизменными джинсами с потертыми коленями. Гарри, убирая длинную челку назад, упал на диван, глупо улыбаясь в сторону Луи, который, сжав губы, смотрел на листочек бумаги с нарисованным на нем полуобнаженным Гарри в ошейнике. Если раньше он мог делать зарисовки одежды лишь для Гарри, то теперь он вовсе рисовал того полуголым. Это стало краем. Хрупким краем, из-за которого Луи мучился в муках творческого кризиса, так как все мысли его находились за пределами работы. А этого он не любил. Если что-то мешает его работе, то это нужно устранить. Гарри нужно устранить. — Нам нужно поговорить, — Луи демонстративно выкинул бумажный комок прямо на пол, взирая на парнишку хмурым взглядом, заранее предупреждая, что все очень-очень серьезно. И Гарри насторожился, но продолжил глупо улыбаться, похлопывая себя по коленкам. — Да, Луи, — Гарри пожал плечами, садясь в более удобную позу, полностью опираясь на спинку дивана. — Мне очень не нравится твоя гиперактивность, Гарольд, понимаешь? — Луи начал разговор слишком раздраженным тоном, но, кажется, именно это и заставило Стайлса остеречься и припрятать улыбку в дальний кармашек. — В нашей организации все относятся к своему делу с серьезностью, и я хочу видеть это и от тебя, Гарольд. — Но, мистер Томлинсон… — Не перебивайте меня, пожалуйста, — Луи сверкнул глазами, сжимая руку в кулак. Гарри сжался в комок под взглядом мастера, превращаясь в того самого стеснительного мальчика с первой встречи. — Прошу Вас относится к работе с полной серьезностью, а также соблюдать границы моего личного пространства. — Мистер Том- — Следуйте к остальным. Гарри вылетел из кабинета, громко захлопнув дверь, боясь оставаться хоть еще минуту наедине с этим холодным, незнакомым ему мастером. Луи же вылетел из своего привычного состояния спокойствия, с шумом рухнув на землю. Август махал рукой, исчезая за поворотом, откуда следовал вечно печальный сентябрь. И сентябрь ничего не мог изменить, а лишь принес с собой никому не нужную печаль, которая, как вирус, нахлынула на жителей Лондона. Луи держал Гарри на расстоянии, постоянно осекая того своими резкими словами, которые ранили чувствительного мальчика. Томлинсон уже сам сомневался в том, что хотел этим доказать, потому что Стайлс за добрые две недели отстранился от того так, что боялся сделать лишний шаг в его сторону. Возможно, он просто ждал, когда бедный парнишка, наконец, разобьется, срежется от остроты слов, в которые Луи стал вкладывать все свои накопившиеся чувства. И этот день настал. Просто Луи очень неосторожно намекнул парню, что тот ему неприятен. А самой неприязни, как таковой, и не было. Просто та сторона мастера, которая отвечала за его творчество, сильно возненавидела парнишку, наваждение от которого так и не проходило. Но, в целом, другая сторона Луи, которая была более разумной, отвечала за его личную жизнь и при этом находилась в тени, не испытывала ничего такого, из-за чего Томлинсон мог бы позволить себе срываться на невинного парнишку. Гарри был сильно оскорблен, да так, что на следующий день с темными мешками под глазами и дрожащими губами, он кинул на стол Луи заявление об увольнении, которое второй, с радостью, подписывает, совсем не обращая внимания на сломленного парнишку, смотрящего на Луи с глубокой горечью, досадой и с проблеском в лесных чащах сломленных мечт. И, нет, он не улавливал, как Гарри, едва слышно, проговорил на выходе из кабинета: «Трудно быть влюбленным в человека, что влюблен в работу». Казалось, мастер шел на поправку. Вернулись старые добрые будни, вернулись серые лица, что теперь странно косились на того, вернулись полноценные идеи, и он восторжествовал. Он праздновал около месяца, пока не сломился сам. Пока он не стал падать, приходя домой, на кровать, борясь с слезами и стараясь побороть пустоту, заволакивающую его сердце. Пока он не понял, как он чертовски одинок среди идеальных, мраморных лиц моделей, среди своих вечно недовольных клиентов, строгих правил и, в конце концов, работы. Пока в один день он не просидел над белым листком, не сделав ни одной единой черточки. У мастера была паника. Он сдувался. Его везде преследовал образ Гарри, везде слышался его беззаботный смех и хихиканье, его тихое, глубокое бормотание. Каждое место на работе так или иначе было связано с пареньком, и Луи готов был взвыть от этого. Даже чертово пятно на диване напоминало, что когда-то один Гарри Стайлс пролил на него кофе. Не стоило даже говорить о кабинете с номером 505, он являлся отдельной горькой темой. Все кардинально поменялось с уходом Гарри. Вроде все шло, как было раньше, но молодой парень сходил с ума. Луи терялся в рутине, потому что никто уже не мог сотворить какого-нибудь глупого до безумия поступка, никто даже и не флиртовал с Луи, опасаясь смены его депрессивного настроения. Мастер стал чаще курить, заполняя дымом одинокий кабинет, в котором он задыхался в мыслях о парнишке, что въелся в его голову хуже клеща. Гарри был клещом, что высасывал всю жизнь из бедного Луи. Однажды, попав под ливень, Луи наткнулся на неприглядный ларек, под козырем которого он решил спрятаться. Его взор случайно наткнулся на глянцевую обложку, на которой хмурый мужчина, с смешными короткими кудряшками, а также в странных тучных одеждах, смотрел на него, заставляя сердце мастера сжиматься под взглядом лесных чащ. Тех самых чащ. «Гарри Стайлс в одежде от начинающего модельера Найла Хорана.» Луи прикрыл глаза, опираясь лбом о стеклянную витрину ларька. Его горло сохло, а глаза слезились. Какой-то глупый глянцевый журнал нанес тому удар под дых, и он не мог сдерживаться. Он, конечно, всегда был чрезмерно эмоциональным, но он и не подозревал, что настолько. Его дрожащие руки опустились в карманы, шаря в тех кошелек, чтобы, к чертям, скупить все оставшиеся экземпляры этого журнала. Эта мысль прорезала разум Луи внезапно, он и сам не понял, что действительно произошло, пока он не пришел домой с двумя пакетами полностью идентичных журналов с фотосессией Гарри. Он беспомощно пал на пол, запуская руки в карамельные волосы, окруженный журналами с одним лицом, которое, вероятно, будет преследовать его на протяжении всей жизни. Он так жалок. Жалок настолько, что заполнил вырезками из журнала стену. Жалок настолько, что пел журналу эту глуповатую песню Chocolate, сжимая его в своих руках. Он казался помешанным, что возможно, так и являлось. Причем, он мог бы в любой момент просто взять и направиться к этому парнишке, но этого он не делал. Что он мог сказать ему, если чувства для него настолько новы и неизведанны, что он и сам не догадывался, что с ним самим происходило? Настолько новые чувства вызывали у него бурю неясных и непонятных эмоций, которые к чертям разрушали его с каждым новым днем. Одно он понимал явственно — у него была нужда хоть в каких-то изменах. — Луи, Боже, ты выглядишь, как дерьмо, — пакистанец ворвался в кабинет, останавливаясь на полпути и стягивая с себя свое длинное серое мокрое пальто. Парень с неким ужасом оглядел мастера, что содрогался над листом от дикой безысходности. В последнее время на того навевали мысли о взятии отпуска, потому что работать он не мог вообще. Возможно, этот отпуск затянулся бы на всю жизнь, а Луи бы сгнил в своей дорогой, полностью заполненной сигаретным дымом и фотографиями Стайлса, квартире. Он уже даже не отрицал этого, у него просто кончились силы после месяца борьбы. Холодный октябрь овладевал им, вселяя свое унылое настроение, а город постоянно погружал в свои горькие слезы. — Ты ноешь? Хей, я жду своего заказа, а он в слезах, — парень в дорогой одежде, которую, вероятно, шил Луи, подошел к мастеру, пытаясь свести все в юмористическую сторону, но у того, увы, лишь сильнее прорвало дамбу. — Томмо, друг, ты чего? Друг мастера приободряющие сжал плечи того, искренне не понимая из-за чего такое состояние у вечного держащего себя в руках Луи. Да, он был эмоциональным, но его не прорывало так сильно даже на сопливых девчачьих мелодрамах. Зейн, а именно так и звали брюнета, оглядел рабочий стол мастера, заостряя взгляд на листке бумаги, осыпанном каплями соленых слез. — Я где-то видел это. Этот парень, он знаком мне- — Гарри Стайлс, — голос Луи дрожал от слез, он почему-то не хотел слышать заветное имя их чужих уст, хоть и слышал его в каждом переулке. Он упал головой на стол, утыкаясь носом в изгиб локтя. — Ах, да-да-да, он еще у тебя работал. А сейчас он у Найла, у этого веселого Ирландца. Хороший он малый. Кстати, помнишь, он предлагал тебе сотрудничество? Ну, ты тогда был на своем Олимпе, со всем справлялся сам. Понимаешь, я вижу, что тебе сейчас трудно справляться, ну и, может, согласишься? Он как раз ищет сотрудников дл- — Постой, Найл Джеймс Хоран предлагал мне сотрудничество? — Луи вскочил, смотря круглыми от удивления глазами на Малика. — Оу, ну, как бы, до сих пор ищет сотрудников. Я не пойму, ты злишься или что? — Зейн сделал шаг назад, пытаясь спрятаться от безумного взгляда друга. Он впечатался в стену, пока Луи, тяжело дыша, все наступал на него, а затем и вовсе схватил его за ворот рубахи. — Где ты был раньше, Зейн?! — Луи вскрикнул, заставляя друга вздрогнуть, но в следующую минуту он крепко сжал того в объятьях, прежде чем выбежал из кабинета, чтобы выпросить номер того самого Найла у Моники. — Господи, влюбленный идиот, — Зейн недовольно пробубнил, потирая шею, и упал в кресло Луи, смотря на рисунок перед собой. — Чертов влюбленный маньяк. Луи зашел в незнакомое здание, с замиранием сердца оглядываясь, где ему предстояло начать работать. Его встречала блондинка, которая проводила его в новый кабинет и даже улыбнулась ему. Луи выглядел сегодня на высоте, он даже смог поспать ночью, почему и выглядел куда лучше, чем в дни предыдущего месяца. Поэтому, улыбка была вполне заслужена. Он смог нарисовать несколько набросков предыдущей ночью, но, все равно, те рисовались лишь на проклятого Гарри Стайлса, ради которого он, вообще-то, и согласился на сотрудничество с блондином Найлом, который хоть как-то на переговорах, но отвлек его разум от мыслей о Стайлсе. Луи с самого утра ощущал такую легкость, что на работу буквально парил. Ему хотелось петь, плясать, расцеловать каждого, а большего всего, конечно, Стайлса, хотя прежде всего, он хотел хорошенько вмазать ему, потому что он, черт дери, не смел красть его вдохновение и разум. Город не плакал, а ярко улыбался, раскрашивая лица людей в золотые блики от солнца. На улице было хорошо настолько, словно весна решила на один день заглянуть в город, чтобы развеселить и разукрасить его. Вялая трава будто бы вновь позеленела, а небо приобрело насыщенный голубой оттенок. Все на время вновь расцветало, как бы сопровождая этих двух парней, не позволяя потонуть тем в луже серой блеклости. Свет солнца пролил свет в разум Луи. Правда, не сразу… — Найл, послушай, тут… оу- Луи повернулся на звук голоса, и растянулся в широкой улыбке, видя перед собой того самого раскрасневшегося парнишку с ореолом из уже коротких забавных кудряшек, которого он встретил на пороге своего кабинета весной. Стайлс был облачен в свои неизменные обтягивающие джинсы, а также в свою незаменимую цветастую рубашку и, конечно же, золотые ботинки. На лице парня застыло удивление, а руки висели в воздухе, так как он готовился что-то объяснять, жестикулируя своими длинными, усыпанными тату руками. Он растерянно моргал, не веря своим глазам, пока в душе Луи расцветали настоящие розы, меж которых порхали бабочки, заставляя желудок того скручиваться, а тело покрываться испариной. Вот он, его мучитель, рассматривающий Луи с грустинкой в глазах. Вот он, из-за кого мастер прямо в данный момент мог взорваться от нового наваждения. И какого черта наваждения не проходили? — Привет. — Луи… Гарри осторожно сделал шаг вперед, тяжело сглатывая, прежде чем осознать, что, да, это Луи и он стоял перед ним, он не кричал ему, что ненавидит его, как было около месяца назад. — Ты подстригся. Гарри смущенно растянулся в улыбке, топчась на месте. — А ты все также хочешь избавиться от меня? Преследуешь? — голос Гарри сорвался, он не скрывал ироничности в нем и грусти. Он немного не понимал почему Луи здесь, после того, как «тонко» намекнул, что ненавидит его и хочет, чтобы он исчез. Ну, он и исчез. Тогда зачем он здесь? — Нет, я не- я не хотел говорить тебе этого, Гарри, я был немного не в себ- Луи мялся на месте, ему не нравился тон Гарри. Он задевал его. Может, потому что это являлось частично правдой, но сейчас… Сейчас ему было стыдно, потому что… Да, черт возьми, у него солнечный удар, вероятно, но он чувствует тепло к этому парнишке и оно расплывалось по всему его телу, затопляло его с головой, заставляя жадно хватать оставшийся воздух ртом. Он задыхался от этого чувства. Он так безумно влюблен в этого идиота напротив, и, да, да, он действительно влюблен. Боже, он просто так боялся этого. Мастер, что взошел на высокий Олимп славы боялся любви? Просто нужно иногда уделять внимание таким бытовым вещам, и не погружаться в рутину, а иначе даже самые простые вещи могут подбить почву под ногами. — Гарри Эдвард Стайлс я, блять, так влюблен в тебя, ты, чертов придурок, любящий котов и глупые вещи, ты, из-за которого я все лето шил одежду лишь на одного кудрявого засранца, ты, из-за которого я заклеил стену с изображением одного и того же лица, ты- — И ты, кто не мог сразу понять, что я влюблен в тебя, дурак. Гарри перебил мастера, вспыхнувшего от своей речи. Краснея с каждым сказанным словом, он, преодолев расстояние между ними, обхватил своими огромными ладошками раскрасневшиеся щеки Луи. Гарри смотрел в глаза цвета лазурного неба, что было этим же днем, а затем, покачав головой, вновь не веря в происходящее, он соединил губы с мягкими губами напротив со вкусом персикового джема. Его сердце с трепетом отозвалось на это, чуть ли не выпрыгнув из груди на встречу к сердцу молодого мастера, которое билось с такой же силой. В желудках обоих летали не бабочки, а, похоже, было самое настоящее нашествие саранчи. У Луи потому, что все было впервые, а у Гарри потому, что у него сбылась одна его маленькая мечта, которая заключалась в покорении сердца этого мастера, влюбленного теперь не только в свою работу. Их руки переплелись крепче морских узлов, а груди, полные неизведанных, новых, заставляющих их сердца петь, чувств, находились опасно близко друг к другу, как и постоянно соединяющиеся губы. — Мы выглядим, наверное, очень по-идиотски, — Луи хихикнул, когда Гарри провел своим носом по его щеке с небольшой щетиной. — Хоть раз в жизни, давай будем казаться идиотами, а не являться ими. Голос Луи подлетел вверх в звонком смехе и именно в этот момент в кабинет залетел Найл, который мгновенно застыл на месте с широкой улыбкой. — Ха, ты сделал это? Боже, Гарри, я горжусь тобой, да-а-а! Найл громко вскрикнул, заставляя Гарри искренне рассмеяться, а Луи удивиться. Блондин подошел к паре лишь для того, чтобы дать пять кудрявому, а затем он вылетел из кабинета также быстро, как и залетел, крича на весь коридор восклики восторжествования. — Чт- что это значит, Стайлс? — Не важно, now run, run away from the boys in the blue.* — Ненавижу тебя, Гарри Стайлс. — Обожаю Вас, мастер Томлинсон. Наваждение не пройдет, потому что любовь не проходит с дуновением осеннего ветра. Пусть к мастеру Луи и не вернется его прежнее стремление к работе, как раньше, но его творения всегда будут вызывать восторг, потому что они всегда будут пропитаны любовью к одному кудрявому засранцу, который однажды уничтожил Луи к чертям, так и не восстановив сердце мастера и не приведя его в нормальное состояние. А Гарри всегда будет рассказывать их детям, как однажды их отец был диким карьеристом, думая, что чувство любви — это вязкая черная ненависть. И, да, они заведут гипоаллергенного котенка, назвав его Шоколадом, чтобы Луи преодолел страх перед этим животным. И, да, они никогда не забудут ту судьбоносную весну, которая навсегда запечатлена в их молодых сердцах.