А если однажды чашка склеится обратно...

Рошфор с наслаждением прижался к юному телу и вдохнул аромат волос. Д`Артаньян пьяно и коротко рассмеялся. -И чем же я таким пахну? -Собой, вином, конем, что тебе выдали на службе. Ты продал свою старушку? -Ага, мне обещали, что будут обращаться с ней хорошо. -Ну, на живодерне некому жаловаться, - пробормотал Рошфор. -Что? – встрепенулся гасконец. -Ничего, помолчи, не порти момент. -Что ты собираешься делать? -Взять тебя в плен. А потом брать и брать… Мне хотелось поздравить тебя с назначением… У Д`Артаньяна перехватило дыхание. -Боже… Но ведь нас могут увидеть… -Нет, - Рошфор обвил руками грудь и бедра мушкетера, прижимая его к себе, - как же я скучал… Что тут у нас? Амбар? Мужчина толкнул дверь ногой, и они почти ввалились в темное помещение. Сумрак, едва сгущавшийся на улице, здесь уже полноправно и удобно расстелил свои тенета. Пахло сеном и скотиной. -Скорее, хлев, - пробормотал Д`Артаньян, едва перебирая ногами. Рошфор на мгновенье отпустил мушкетера, а потом осторожно выглянул наружу и запер дверь. -Вон туда! – Рошфор увлек парня к куче сена в дальнем углу, - Погоди… - мужчина легко выдернул из сена забытые вилы и убрал подальше. Где-то сонно квохтали куры. Доносилось коровье мычание. Мушкетер с наслаждением вытянулся на сене, оно покалывало кожу и очень сильно пахло. Какой замечательный запах! Прямо как дома… Д`Артаньян прикрыл глаза, улыбаясь. Что-то легло на него сверху. -Позволь я помогу снять его… - прошептал Рошфор. Парень тяжело сел, позволяя командиру гвардейцев снять с себя голубой плащ. Освободившись от него, он глубоко вздохнул. Какое-то чувство свободы. Без плаща легче нарушать правила. Хотя я уверен, ни в одном своде правил для мушкетеров не могло быть написано что-то об этом… Разве там может быть написано что-то вроде «Предписывается не поворачиваться лицом к гвардейцу, когда он раздевается перед вами». После того, как оставит вас без единой надежды прикрыть собственную наготу… -Сними повязку. Я хочу видеть твое лицо полностью, - попросил мушкетер. Рошфор чуть помедлил, а потом распустил черные завязки. -Как тогда… Ты такой как тогда… - Д`Артаньян протянул руки и прикоснулся в лицу мужчины, провел кончиками пальцев по слепой глазнице, отвел жесткие как грива волосы назад. -Пожалуйста, не будем об этом, - Рошфор нежно взял руки в свои и поднес к губам, - слишком многое от меня зависит сейчас. Я не могу быть таким же свободным, каким был… -Обними меня, - голос мушкетера дрогнул. -С удовольствием, - прошептал Рошфор в юношеский рот. Нетерпеливые губы ловили каждое слово, а потом поставили точку жадным поцелуем. Рошфор прижал к себе кудрявого, зарываясь пальцами во всклокоченные кудри, чувствуя, как тонкие пальцы ищут тактильного контакта, беспорядочно лаская длинные пепельные волосы. Какое странное чувство. Когда ты умом понимаешь, что должен испытывать отвращение, но в сердце своем его не имеешь. Ты с восторгом смотришь на изуродованное физическим недостатком лицо, принимая как данность, как предмет при инвентаризации. Глаз, в количестве одного. Глазницы, в количестве двух. Да что там, ты чувствуешь, что вот сию секунду, не медля ни минуты, мог бы пожертвовать собственный глаз или оба. Лишь бы человек перед тобой не чувствовал себя ущербным. Я видел людей, чья любовь гасла, как свеча на ветру, когда их вторая половина оказывалась больна, искалечена, прикована к постели. Но так и должно быть. На ветру слабый огонек гаснет, большой разгорается в пожар. Жалость? Пфф! Увольте! Лучше проглотить собственный язык, чем жалеть. Нет… Как можно так унизить любимого человека? Жалость… Жалость это оскорбление, признание человеческой слабости. Гордый человек этого не перенесет… Свободный дух не терпит пощады. Небо голубое, трава зеленая, глаза нет. Баста! В полумраке, царящем в помещении, Д`Артаньян скорее чувствует, чем видит, как Рошфор целует его губы, подбородок, шею. Его длинные волосы скользят по обнаженной коже, вызывая легкую щекотку. Сладкая дрожь мурашками разбегается по телу будто волны. Поцелуи спускаются ниже, плечи, ключицы… Д`Артаньян подается вперед, толкаясь бедрами. -Как бы я хотел, чтобы мы стали единым целым. Никогда больше не разлучаться с тобой… - выстонал он. Рошфор замер, а потом вернулся к губам, накрыл их, прерывая душевные излияния, единым порывом страсти, накрыл ладонью полувставший член мушктера. -Я тоже. -Ммм… Трахни меня… - Д`Артаньян умоляюще застонал. -Не сейчас, у нас вся ночь впереди… -А если кто-нибудь войдет? -Не беспокойся об этом… Юношеские пальцы ищут опору, скользят по спине, поднимаясь к спутанным прядям, затылку. Губы, единственное, что соединяет с реальностью в темной комнате, да скользящая паутина гвардейской шевелюры. Рошфор на мгновенье прерывается, чтобы перекинуть на спину мешающие волосы, а потом возвращается, его руки ложатся на талию, а губы жадно целуют безволосый юношеский живот. -Скажи, а в темноте я похож на женщину? – несмело спросил Д`Артаньян. -Только по глупости своих вопросов, мой сладкий, - отозвался Рошфор, наконец добравшись до органа. И все вопросы, глупые и неглупые, уместные и неуместные, тотчас уходят из головы, забиваются куда-то в дальнюю часть затылка, словно обещая быть заданными потом, когда-нибудь потом, если будет время. Если у нас еще будет время… Член исчезает и появляется, маяча светлым пятном, руки властно обхватывают бедра, не позволяя пошевелиться. Рошфор сразу забирает глубоко, во всю глотку. Как он умудряется не подавиться? Как много вопросов мне хотелось бы ему задать. Но стоит ли? Ведь он помнит. Помнит… Нет смысла спрашивать, нет смысла говорить об этом. А помнишь ли ты то? А это? Он помнит. И я тоже. Но пальцы сжимаются на ягодицах, и голос давится вопросами, захлебывается в новом стоне. Внутри так горячо, в предвкушении его поздравления, большого и уверенного… -Ммм… Боже… Что ты со мной делаешь… Тристан… Рошфор на мгновенье замирает, с наполовину выпущенным изо рта твердым пульсирующим членом, а потом что-то меняется. Мне трудно сказать что, но я внезапно почувствовал какую-то другую окраску, словно мы не посреди Парижа, а снова в том старом заброшенном лесном домике, где пахнет хвоей и дымом от очага. Рошфор снова принялся за дело, но его прикосновения были какими-то еще более знакомыми. В какие дали воспоминаний унесла тебя прошлая жизнь, жаль, не смею спросить. Но я знаю, верю и знаю, и снова верю… Ты все помнишь… Ты не можешь не помнить этого. Самые лучшие годы самой лучшей жизни. Тристан… Рошфор… Ощущение сомкнувшихся на плоти губ, ребристой глотки, в которую тычится головка, колечко пальцев у основания. Едва ли кто-то может упрекнуть юное и неискушенное в сексе тело, что несмотря на многовековую душу, оно быстро сдается и изливается без предупреждения. Оргазм затуманил разум, как прежде вино. Рошфор закашлялся. -Ох, прости, - виновато протянул мушкетер. -Ничего, ты всегда был несдержан. Поэтому ты всегда был в авангарде, а я в разведке. Ох, в какой бы нелепой или неловкой ситуации ты ни оказывался, всегда хранишь самообладание. Ты восхитителен… А потом боль в ногах, даже для езды на лошади их не полагается раздвигать так широко. Затем жар, жар от четырех, смоченных слюной пальцев, моей слюны не хватило, от волнения у меня почти пересох рот, ты сам сплюнул на пальцы, чтобы разработать отверстие, преодолеть сопротивление узкого сфинктера и поздравить меня как следует… Они входят внутрь по одному, медленно, неторопливо, то и дело замирая на месте. Длинные пальцы достают до заветного бугорка внутри, и я таю, мышцы расслабляются. А ты, будто сдавшись, освобождаешь меня от сладостного плена пальцев. Юношеские губы недовольно кривятся в протестном стоне, но любое возмущение чахнет, обрываясь словно пульс, когда в сфинктер упирается головка члена. Дыхание перехватило. Д`Артаньян старается расслабить все мышцы таза, чтобы облегчить проход. И вот оно, долгожданное чувство заполненности. Ствол продвигается легче, попробовало бы мое тело сопротивляться, нет, нет… Еще чуть-чуть… И с губ срывается стон блаженства, когда полностью вошедший член скользнул по простате. Рошфор закидывает ноги на свои плечи, входит целиком и приникает к роднику губ. Я помню, раньше, мы могли целоваться хоть целое ночное дежурство напролет, прерываясь лишь на обходы. Отличный способ не уснуть и согреться. Помнишь? Наверное, помнишь… Точно… Воздух холодает, и оттого ли твоя кожа под пальцами кажется такой горячей? Почти мальчишечьи пальцы цепляются за крепкие мужские бока и спину. Могучие мышцы похожи на упругие валики под кожей. Девятый вал на море… Впервые ощущаю насколько мы разные в эту эпоху. Я, поджарый и тощий мальчишка, что полжизни пробегал с ватагой деревенских сорванцов, едва научившись грамоте у местного священника, и ты, всю жизнь проведший в боях, авантюрах и интригах. Сильный, опасный. Вся твоя внутренняя мощь выплескивается через силу этого прекрасного тела, покрытого мышцами и шрамами. Возраст не в силах лишить тебя этого. По крайней мере, не сейчас. За стенами раздается шум, приглушенные голоса. -Арамис, ты уверен, что он пошел сюда? -Да, я видел его из окна, прежде чем к нам подсела та милая барышня. -Она не была барышней, даже когда была девчонкой, - загромыхал басовитый голос Портоса. -Куда он мог уйти? Он же пьян! – не сдавался Атос. Кто-то подергал дверь хлева. -Тут заперто. Наверное, он куда-нибудь отошел и уснул. -Давайте осмотрим двор и конюшню, как бы с ним не случилось беды, - встревожился Атос. Д`Артаньян закусывает собственный кулак, чтобы не расхохотаться. Из-за остатков хмеля, что еще не выветрились под яростным натиском члена внутри, хочется смеяться. Будто в детстве, когда хорошо спрячешься, и все твои друзья сдаются, бросают играть в прятки и ищут тебя. А ты спрятался, очень хорошо. И тебя выдает лишь твой ликующий смех, из-за которого тебя, в общем-то и находят. Рошфор улыбается, мягко отнимает кулак, целует внутреннюю сторону запястья, вырисовывает на ней языком какие-то замысловатые фигуры. Юный мушкетер расслабляется, тело покорное и податливое, словно глина под пальцами скульптора. Шаги обеспокоенных мушктеров затихают, а Рошфор возобновляет движения. -Чтобы ты сделал, если бы они вошли сюда? – шепчет Д`Артаньян. -Ветряную мельницу? – предположил Рошфор еле слышно. Кудрявый сдавленно хохочет, затыкая свой рот обеими руками. Впрочем, ему на помощь приходит командир гвардейцев. Под безумным натиском его губ, пылкого языка, смеяться уже не хочется. Хочется лишь молить о том, чтобы это никогда не прекращалось. Никогда больше… Что-то резко встряхнуло. -Найджел! Пробка почти рассосалась! Ты что, уснул? Ты в порядке? – обеспокоенно спросила Габби. -Да, - румын резко вскинул голову и нажал на газ. В голове путалось от образов. Хлев или амбар, или что это вообще было? Тогда. И тот, несколько веков перед этим. Но кем я был тогда? В самом начале? Опять это имя… Тристан… Кто ждет меня в самом начале пути? Адам сжал зубы. Я должен испугаться. Я должен испугаться, но Оно не боится. И я не могу. Мне больно. Ребра горят от ударов, щеки пылают от стесанной кожи и ушибленной челюсти, наверное, некоторые ребра даже сломаны. Интересно, на них накладывают гипс? Папа говорил, что на все переломы надо накладывать гипс. Надо спросить у Харлана… Ой! В памяти всплыло, как старый приятель папы упал на асфальт, защищая его, Адама. И боль отступила под нахлынувшей злобой. Да кто вы такие. чтобы вмешиваться в мою жизнь? В мое тело? Убивать тех, кто мне дорог? Найджел! Найджел, лучше тебе поскорее приехать. Мне кажется, сейчас ты способен разбудить Оно… И лучше ему поскорее проснуться. Иначе нас обоих ждут серьезные неприятности, по сравнению с которыми потеря карточки от прачечной, пустяки. Он приедет… Он приедет… Не может не приехать…