Дорвался

Тесно-тесно прижимаясь к Виктору, Юри понимает, что дорвался. Дорвался до шелковистых волос, в которые так приятно вплетать пальцы. Дорвался до молочной кожи, бархатной и такой нежной. Дорвался до теплых влажных губ, господи, дорвался. Слишком много выпивки, слишком много интимности в их отношениях вообще, всего как-то слишком. Темный номер в отеле, звенящая тишина заполняется шорохом одежды, пустота - ими самими. Остального мира не существует, только жадные теплые руки и довольное понимание, что он. Черт подери. Дорвался. - Вот это я понимаю Эрос, - сбивчиво шепчет Виктор, прижатый к стене, полураздетый, задыхающийся. Он тоже дорвался до своего милого, чувствительного, такого напористого сейчас подопечного. - Не дразнись, - бурчит Юри между маленькими поцелуями в шею, - а то укушу. - Ради этого я специально дразниться начну, - ухмыляется Виктор, помогая Кацуки разобраться с пуговками рубашки. - Укуси. Укуси, если так хочется. - Напрашиваешься? - Да. Виктор горячо выдыхает, когда рука Юри тянет его за волосы, заставляя открыть доступ к шее, и стонет, когда на нежной коже смыкаются зубы. Останется яркий-яркий след. Кацуки мягко целует место укуса напоследок. - Еще. Укуси еще. У Виктора внутри все переворачивается, когда Юри повинуется, оставляя отметину за отметиной, медленно спускается к ключицам, прикусывая сначала правую, потом левую. Всегда целуя напоследок. Так трепетно и мягко, словно не он только что смыкал на этом месте зубы. - Нравится пожестче? - выдыхает он прямо в губы своему тренеру. Руки жадно исследуют поджарое тело, белое и гармонично сложенное, как у греческой скульптуры. - Хочу чувствовать себя твоим. Виктор не выдерживает, утягивает Кацуки в долгий глубокий поцелуй, меняется с ним местами, прижимая его к стене. Ближе. Теснее. Он ставит только пару слабеньких засосов, Юри не так нравятся укусы, как самому Никифорову. Слишком резко встает на колени, больно ими ударяясь об пол. Быстро расправляется с брюками Кацуки. Юри тихо матерится на японском и отчаянно цепляется за серебрянные волосы, когда Виктор касается его рукой. Протяжно стонет и сжимает пальцы, когда прохладный язык касается головки его члена. Доходит до сбивчивых всхлипов, когда Виктор берет глубже, почти до основания, то пропуская в горло, то почти выпуская совсем. Вскрикивает, когда в глотательном движении стенки горла Виктора тесно сжимаются вокруг его члена. Это какой-то сюр и "dikaya dich", как сказал бы Плисецкий. Тысячи фанатов Виктора фантазируют о подобном, а он, Юри, чье воображение раньше ограничивалось невинным желанием однажды стоять с Никифоровым на одном пьедестале, откусил огромный такой кусок пирога. Огромный и чертовски сладкий. Но Виктор и сам хорош со своими провокациями, и намеками, и нарушением личного пространства. Он прекрасно знает, что привлекателен и желаем, умеет пользоваться своим обаянием и, по правде сказать, не гнушается тонкой манипуляции. Приучил к частым прикосновениям, постоянной близости и неуловимому эротизму. Вот и пожинает. Довольный урожаем. Никифоров складывает руки за спиной и замирает, держа головку члена Кацуки на высунутом языке, приглашая взять инициативу. Бес. Настоящий бес. Юри начинает двигаться медленно, но глубоко и при этом бережно, шальным неосмысленным взглядом следя за выражением лица Виктора. У того глаза тоже мутные, потемневшие, глубоко-синие. А губы ярко-алые. Взмыленная челка липнет ко лбу, дыхание поверхностное и рваное, подстроенное под ритм движений Кацуки. Румянец видно даже в слабом освещении узкой полосы света, едва достигающей их из ванной комнаты. На шее наливаются синяки. Никифоров, ты чертово произведение искусства. Современного эротического искусства. Не выдерживая от этого зрелища, Юри постепенно ускоряется (Виктор жмурится, меж бровей залегает складка), с каждым движением приближаясь к краю. Ощущений слишком много, они слишком острые, ничего подобного он раньше не испытывал, и держаться дольше просто нет сил. Куда тут держаться, когда тебе отсасывает легенда фигурного катания. Кацуки кончает, выдыхая имя Виктора. Тот весь взъерошен, вымотан темпом, но весьма доволен результатом. У Юри уходит несколько секунд на то, чтобы восстановить дыхание. Открыв глаза, он понимает, что Виктор уже на ногах, оттирает рот тыльной стороной ладони, по-кошачьи щурится и ухмыляется. Бедром Кацуки чувствует, что он еще возбужден. - Я еще никогда... Но я могу... - Он не может внятно изложить свое предложение на словах, но его и так понимают. - Не надо. Мне хватит твоей руки, - он целует Юри под ухом и вкрадчиво добавляет: - и зубов. Стонет, снова впечатанный в стену. Цепляется за плечи Кацуки. Чувствует губы на мочке уха и руку, мягко касающуюся его шеи. - Сожми, - Юри повинуется. - Чуть сильнее. Охх. Вторая рука Кацуки касается его члена. Большой палец гладит головку. Медленно-медленно, оттягивая разрядку, чередуя наслаждение с острыми укусами в уже темнеющие синяки. Захват на шее то ослабевает, то усиливается, сводя с ума. - Интересные у тебя пристрастия, Виктор. Он кусает губы. Ресницы дрожат. Дыхание сбитое, слабое, хрипит на вдохе, свистит на выдохе. - Юри, - воздуха едва хватает, - Юри, пож...алуйста. Кацуки кусаче целует его в губы, отпуская шею, вплетая пальцы во взмокшие серебристые волосы и ускоряя движение руки, прижимается ближе, словно пытаясь раствориться в теле Виктора, соединиться с ним навсегда. Никифоров загнанно дышит, из последних сил держась за плечи Юри, боясь, что ноги вот-вот сведет и он упадет, рассыпется по полу, как порванные бусы, разобьется в мелкие осколки об паркет, раскрошится в песок и пыль. Оргазм приходит резко, почти болезненно. Он жмурится и коротко вскрикивает, откидывая голову и ударяясь затылком. Ноги действительно подкашиваются, и они вместе сползают по стене на пол, к разбросанной одежде.