Я помню

      Три шага вперед. Два влево. Снова вперед. Вытягиваешь руки перед собой и идешь прямо до упора. Пятнадцать шагов. Упираешься в дверь.       Ходить босыми ногами по холодному полу, совершенно не обращая на это внимания. Ни на что большее он сейчас не способен. А найти в бардаке квартиры носки или тапки на ощупь было попросту невозможно.       Открывая холодильник, первой в голове проносится мысль о том, что нужно поменять перегоревшую лампочку. Можно ли поменять лампочки во всей квартире? Желтоватый, бледный свет мерцает на картинке в мозгу, когда Эйсу открываются невидимые для него внутренности холодильника. Совершенно бесполезный и не дающий никакой надежды.       Со вздохом, Эйс протягивает левую руку в недра холодильника, правой держась за дверцу. Посчитав на ощупь гладкие и холодные пластиковые полки, темноволосый провел рукой до конца четвертой сверху, нащупав упаковку йогурта, поглаживая большим пальцем шершавую «крышечку» и почти сразу находя ее край — если потянуть за него можно легко открыть.       Слева клубничный, справа банановый. Мультифрукт всегда по центру, а вишня и персик полкой выше. Пожалуй, мультифрукт. Идеально, когда не можешь выбрать. Ну или если тебе все равно.       Эйс ничего не видел, но все помнил. В дверце на нижней полке молоко, сверху яйца — их не трогать. На верхней полке мясо, снизу овощи и фрукты, рядом сливочное масло.       Ложки и вилки Луффи всегда клал отдельно от ножей, ручкой вперед, опасаясь, что брат может порезаться. Надо же, но Эйс мог бы поклясться, что Луффи впервые о чем-то переживает, и быть первым в таком отношении, старшему совершенно не хотелось.       Эйс весь день просидел голодным. Готовить у них умели только он и Сабо, но блондин недавно уехал в столицу, продолжать учебу, оставив Эйса на младшего. У Сабо просто не было выбора, а у Эйса больше никого кроме Луффи не осталось. Но сам тот факт того, что…       Луффи. О нем. Заботится.       Выругавшись, темноволосый снова крепко сжал ткань штанов, надеясь, что он надел их не задом наперед как вчера. Младший тогда так смеялся. Луффи вообще смеялся всегда, сколько Эйс себя помнил, чтобы ни случилось в его жизни. Правда, возможно темноволосому показалось, но, когда он очнулся в больничной палате и впервые увидел пустоту, а младший бросился к нему на грудь, больничная рубашка Эйса стала такой… мокрой и соленой.       Луффи и тогда смеялся, прыгал вокруг и шутил как обычно. Как всегда. Все старались вести себя как всегда: мимоходом, даже как-то снисходительно проявляя помощь, кормя с ложечки, будто бы он, восемнадцатилетний парень, сам не сможет пару раз тыкнуть столовым прибором в рот. Эйс прекрасно понимал, что ничего уже не будет как раньше.       Сейчас, казалось, они поменялись местами. Эйс, всегда опекающий Луффи, теперь оказался полностью зависим от брата. Луффи действительно старался делать вид, что ничего не произошло, за что старший брат был ему очень благодарен, но Эйс чувствовал — младший, пускай и по необходимости, начал опекать его. Беспокоился, звонил когда не забывал, нигде не задерживался.       Он даже расставил эти чертовы йогурты по вкусам и заставил Эйса выучить.       Отклеив этикетку и вытерев запачкавшийся палец о штанину, темноволосый достал ложку и начал есть, морщась и замечая, что он не угадал со вкусом. Наверняка медовый. Младший их любит. Ни лезть за новым, ни выкидывать этот Эйсу не хотелось, поэтому, он задумчиво уставился на кухонный стол, который точно должен был там быть. Он даже видел его перед глазами, вспоминая темно-коричневый цвет, форму и высоту.       В такие дни, да и вообще в последнее время, он просто существует. Кто может следить за ним всю жизнь? Теперь он всегда будет все портить всем, кто захочет ему помочь. Он уничтожит жизнь братьев, которые, Эйс не сомневается, никогда его не бросят. Иногда думая об этом, он чувствовал постыдное облегчение, понимая, что чертовски боится остаться один. Зачем же он вообще остался жить? В голову часто приходила мысль о том, что лучше умереть в том инциденте, чем на всю жизнь остаться инвалидом.       Он был не совсем слепым. Ничего не видел, лишь изредка различая свет, но это никак не помогало ему ни душевно, ни физически. На все вопросы о восстановлении, он слышал только одно.       Никогда.       Никогда. Никогда он не станет ни пожарным, ни военным, как хотел дед. Ему никогда не сесть больше на любимый мотоцикл и он даже, как сказал когда-то Лу, никогда не сможет полететь в космос.       От отчаянья и беспомощности хочется выть, сесть и делать себе больно, царапая ногтями сильные плечи. Почему с ним? Никогда нельзя показывать подобные чувства Луффи или Сабо, как бы иногда ни хотелось успокаивающих объятий. С большим и сильным старшим братом случилось что-то, что сломало его? Нельзя так разочаровывать близких.       Когда Луффи приходит со школы всегда четыре часа дня.       Эйс сидит в своей комнате, вертя в руках вроде какую-то книгу, взятую со стола. Видимо ту самую, что вчера для него читал Луффи. Слушает, как брат ставит пакеты на стол, что-то громко и весело рассказывая для него. Темноволосый любил слушать все, хотя поначалу противился, но такие рассказы помогали легче восстановить в голове картинку.       Иногда он забывал, как выглядят вещи.       — Хей, Эйсу! Вот ты где, — брат влетел в комнату, как какой-нибудь весенний ветерок — такой же легкий, свежий и беззаботный. — Я подтянул литературу.       Старший улыбнулся. Хоть кому-то его слепота пошла на пользу.       Первое время, хотя в общем-то частенько и сейчас, он чувствовал себя по-настоящему разбитым, лишившимся важной части себя, настолько, что все остальные становятся бесполезными. Единственным, кого он тогда не прогонял был Луффи — он один не доставал его, не говорил о том, что так можно жить и живут, что Эйс не первый и не последний.       Потом Луффи начал говорить. Точнее даже не начал, говорить так, как сейчас он стал позже. Сбивчиво, ругаясь и запинаясь через слово, Луффи начал описывать, рассказывать Эйсу о том, во что он одет, как выглядит женщина, часто заходящая к нему в комнату, о погоде за окном, об устройстве комнаты. Волей не волей, старший начал «видеть» мир так, как его понимал Луффи, и действительно представлял, что у того парня слишком длинный нос, а вон тот мужик вообще с глазами, как у рыбы. Младший научился описывать как можно подробнее и в деталях, что только шло ему на пользу, но умнее он, к сожалению, не стал.       Как бы этого раньше не хотелось Эйсу, сейчас Луффи быстро рос, даже больше психологически. Стал немного ответственнее, серьезнее. Менялся. Из-за Эйса. Сжимая ткань штанов еще сильнее, он отчетливо понимал, что ему этого совсем не хочется. Хочется самому заботиться о брате, быть таким как раньше, поступить-таки в нормальный университет вопреки упрекам Сабо и безнадежным вздохам учителей. Он смог бы, сейчас все проблемы прошлого кажутся такими незначительными…       Луффи задал этот вопрос в первый раз, когда Эйс доставал очередной йогурт.       — Эйсу, скажи, а что видят… незрячие?       Разозлившись на такой вопрос и хорошенько стукнув младшего, Эйс вздохнул. Он замечал все оговорки брата, а младший знал, что он ненавидит слово «слепой».       — Нет, я имею ввиду… Ну что-то же ты видишь? Черный цвет или хм… что-то другое? Что ты видишь? — Луффи сбивчиво замахал руками, находясь настолько близко, что Эйс это заметил по колебаниям воздуха вокруг него и взлетевшим прядкам волос.       — Не задавай тупых вопросов, Лу.       Луффи задавал, а Эйс не знал как ответить. Везде была только пустота, только лишь она теперь окружала его со всех сторон и Эйс не знал, как ему увидеть свет. Первое время, открывая глаза при пробуждении, ему казалось, что сейчас ночь или он все еще спит.       Но он не знал, как объяснить это брату. Как объяснить то, что он не видит ничего, ровно так же как Луффи мог бы видеть коленкой. Бесполезный воспринимающий свет орган. Теперь Эйс лишь изредка замечал тусклые и бесполезные всполохи света.       Будучи зрячим, закрывая глаза, ты видишь темноту. Потеряв зрение, ты будешь очень рад увидеть даже ее.       Для Луффи это было тяжело, наверняка очень трудно. Старший стал раздражительнее, злее от собственного бессилия, иногда даже что-то крушил. Перебесившись, он начал больше замыкаться в себе, и Луффи этого очень боялся, Эйс сидел вечно в каком-то зло-грустном настроении, и младший брат понимал, что ему сейчас очень непросто.       Эйс молча протягивает к брату руки, который, резко замолкая, подходит и обнимает старшего. Становится даже ему невыносимо больно в груди, больно за брата, за все что он чувствует. Луффи крепче сжимает руки, надеясь и зная — то, что он старается делать, почти не помогает. И в первые, он — Луффи, не знает, что ему делать. Стараясь прогнать слезы с глаз, мальчик гладит брата по спине, шепотом рассказывая ему обо всем на свете, бессвязно, невнимательно, зная, что Эйс все равно слушает, внимательно слушает все, что он говорит ему.       Успокоившись, вновь думая, что это он зря, Луффи продолжает описывать свой день, сидя у брата на коленях. Эйс, казалось, смотрел ему прямо в глаза, и от этого мальчик иногда запинался, вспоминая, что старший не может знать, где его глаза и видеть, как они предательски блестели еще минуту назад       — Вот, сегодня семь уроков было. У нас в расписании всегда видно, потому что последняя строчка остается белой, а вот девятиклассникам, конечно, не повезло — у них по восемь уроков почти каждый день. Даже не представляю, как они там.       Эйс поудобнее укладывает руки на талии младшего, чуть улыбаясь, неизменно смотря на него.       — Тогда Усопп показывает ей свою рогатку, и знаешь, что? Стреляет запиской прямо в ее руку! Кума-тян даже не заметил! Я тоже не очень хорошо по карте отвечаю, география — это так сложно… Знаешь, зато названий смешных много бывает! Я в гугл карты зашел один раз и нашел город Лимонад, это где-то в Южной Америке кажется…       Эйс улыбается. Не видит брата, но трогает и слышит.       — Угадай! Вот представь, такой, хм, круглый, весь шершавый, оранжевый и небольшой. Изнутри шкурка почти белая, а сами дольки светло-оранжевые, покрытые белой штукой со стороны, где они касаются шкурки.       — Мандарин? — Эйс смеется, отчетливо представляя перед собой маленький цитрус. — Над описанием долек тебе, конечно, надо поработать.       Младший смеется, продолжая свой рассказ. Он часто прерывался на своеобразные игры, каких у них никогда не было раньше. Нет, слепота ничуть не помешала им как раньше кататься по полу, стараясь подавить противника, но это было другое, более простое и детское, то, что Эйс может делать только с младшим братом.       — Вот знаешь что, зачем мне вообще эта культура речи? Я вырасту и стану Королем пиратов!       — А как ты, будучи безграмотным, напишешь манифест? — Эйс смеется, вспоминая, что младший, узнавая новые слова обычно использует их очень часто, а после чего забывает и, даже если намекнуть, не вспомнит.       — Точно, нужно подтянуть… Эйсу! А ты знаешь, сколько у тебя веснушек?       Он не смог бы ответить даже если бы хотел. Даже в детстве старший никогда особо этим вопросом не интересовался, а потому несколько удивился, почувствовав нежные прикосновения к своим щекам.       — Раз, два, три, четыре, пять…       Эйс прикрыл глаза, чтобы младший не тыкнул пальцем и в них. Странно, но сейчас, он отчетливо видел перед собой брата, сидящего у него на коленях и сосредоточенно рассматривающего его лицо, осторожно ощупывая.       — Шесть, семь, восемь…       Он видел все: каждую деталь лица, как младший братик забавно хмурится. Эйс улыбнулся, вспоминая, как учил мелкого считать, думая, что он сейчас хмурится так же серьезно, как и тогда, словно боясь забыть цифры.       — Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…       Ловит одну из ладошек, поглаживая внутреннюю сторону и тонкие пальчики, гораздо меньше чем у него самого. Улыбается, когда Луффи сбивается со счета, забывая, посчитал он уже одну из веснушек или еще нет.       — Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь…       Много, очень много. Эйс никогда не злился на свои веснушки, а тем, кто смеялся над этим, попадало либо от него самого, либо от братьев. К лету их становилось еще больше чем сейчас, многие из них были почти одного цвета с кожей и младшему сейчас приходится быть повнимательнее.       — Сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три…       Луффи переходит на переносицу, теперь уже больше поглаживая. Смеется, когда досчитывает до пятидесяти пяти, вспоминая, что это его любимое число. У него было много подобных привычек, выбирать из чего-то такого обычного и одинакового любимое. Как-то раз он рассказал Эйсу кто из букв алфавита девочки, а кто мальчики.       — Семьдесят один, семьдесят два…       Ему все никак не надоест. Младший братик сбивается, но Эйс даже не думает его исправлять, боясь разрушить момент, в котором он видит Луффи. Видит, во что он одет, видит каждую прядку волос, стараясь не вспоминать, что видеть он не может, закрывает глаза. Улыбается одними уголками губ от наслаждения. Он уже почти забыл какого это. Хотя, этого он как раз никогда не забудет. Видеть. Как наяву видеть брата, и знать, что именно его лицо он будет помнить всегда. Пускай он вырастет, Эйс всегда будет видеть перед собой четырнадцатилетнего школьника, улыбающегося во все лицо, сбивчиво рассказывая любимому брату о своем очередном дне, совершенно не похожем на вчерашний и тем более на дни до этого.       — Сто двадцать восемь, Эйсу.       Луффи улыбается, широко, и Эйс это видит. Трогает пальцами кожу. Теперь его очередь.       — Эй, не выколи мне глаза, — братик смеется, но Эйс знает, где у него глаза, где щеки, а где маленький носик. Видит шрам и безошибочно проводит по нему пальцем, буквально чувствуя на себе удивленные взгляды брата.       Он снова задает все тот же вопрос. Несмотря на отказы, младшему было настолько интересно, что он никак не мог подавить в себе это любопытство.       — Эйсу, скажи, а что видят незрячие?       Эйс усмехается. Он уже давно понял, что видит и зачем мелкий описывает ему самые простые предметы вроде мандарина. Он понимает, что ответ на этот вопрос он должен был «увидеть» сам, и что слепота — это вовсе не конец жизни.       Потрепав брата по голове, старший открыл глаза просто по привычке, наслаждаясь бесполезным действием, стараясь смотреть такими же бесполезными, не воспринимающими мир глазами прямо на братишку.       — Воспоминания.