***
Городок у нас маленький и, не побоюсь этого слова, захиревший. В нём всего две достопримечательности: церковь святого Арэлана Змееборца и старинный особняк на вершине холма, в тени которого и притулился наш городок. На Круглой площади у церкви — статуя покровителя города, пронзающего копьем огромного змея, чье длинное тело обвивает мощными кольцами и коня, и восседающего на нём Змееборца. Конь, конечно, не простой, а настоящий Единорог, последний, павший в битве со Змеем. Ровно в полдень тень от единственной уцелевшей башенки особняка на холме, стилизованного под замок, достигает Круглой площади. Острый шпиль ее, словно копьё, пронзает тень памятника, попадая точно в грудь святого. Одно время наши многомудрые старейшины пытались извлечь из этих развалин пользу, сделав их привлекательными для туристов. Но у них ничего не вышло. В детстве я мог поклясться, что особняк цел и обитаем. Я видел, как горят огни в его окнах по вечерам, улавливал обрывки музыки, доносившейся со стороны холма. Чаще всего — голос флейты. Мама была уверена, что у меня дебют шизофрении. Я перестал доверять ей свои мысли и чувства, и видения со временем пропали. Ах да, пожалуй, пора и представиться — меня зовут Антей, и я самый большой неудачник в мире. И дурак. И неудачник. И… ах да, я это уже, кажется, говорил. Я всегда был странным ребёнком, и странности мои с возрастом только усугублялись. Я был очень болезненным, очень замкнутым, очень стеснительным, вечно витающим в облаках бесполезным существом. Так, по крайней мере, говорила моя матушка, а ей можно верить. Она утверждала, что кроме глупостей от меня ждать ничего не приходится. Вероятно, робость мою и впечатлительность отчасти можно объяснить страстью матушки к пересказу местных легенд. По большей части мрачных. О фейри, живущих под холмом и ворующих человеческих детей, о Змее, который когда-нибудь вырвется из заточения и пожрёт солнце. Две глупости оказали на мою жизнь фатальное влияние и пустили её под откос. Впрочем, в первой из них я не раскаюсь никогда — она подарила самого дорогого для меня человека — моего сына. Вторая же не дала мне обеспечить ему счастливое и беззаботное детство, которого он, без сомнения, достоин. Началось всё с того, что я ограбил музей. Звучит смешно, но это так. Я как раз поступил в колледж, никуда больше с моими сомнительными знаниями школьной программы не взяли бы. Директриса колледжа, человек неглупый, всё грозилась сделать из нас настоящих людей, возила по экскурсиям и выставкам в выходные, не давая нам, будущим мелким служащим, парикмахерам, швеям, сантехникам и ремонтникам, окончательно погрязнуть в бытовом болоте. Однажды она вывезла нас в соседний крупный город на выставку драгоценных камней. В центре блистающей экспозиции на бархатной подушке лежал он. Сапфир необыкновенной чистоты и размера. Я не мог отвести от него взгляда — его сверкающие грани захватили и загипнотизировали меня. А потом случилось необъяснимое. Повинуясь странному порыву, я протянул руку к стеклянному кубу, защищавшему камень, и она легко прошла сквозь стекло… Клянусь! Я не знаю, как это произошло. Мои пальцы схватили камень, наслаждаясь твердостью граней. Это длилось всего несколько секунд, а будто прошла целая вечность. Я вытащил руку назад, через стекло, сжимая в кулаке драгоценность, и засунул сапфир в карман. Никто ничего не заметил: ни камеры, ни охранники, ни мои однокурсники. Всю дорогу назад я не вынимал руку из кармана, поглаживая камень. Он ластился к моим пальцам, как живой. Всю ночь я не спал, глядел на него и не мог наглядеться. А утро меня встретило репортажем о чудовищном ограблении. Я сглупил. Нужно было выкинуть камень и забыть обо всём, но я всегда был слишком странным человеком, честным даже в ущерб себе. Я пошёл к директрисе и признался ей во всём. Я рыдал у неё на плече, а она утешала меня. — Мы что-нибудь придумаем, — говорила она. — Что-нибудь придумаем… Потом был ужас. Год непроходящего кошмара. Суд, психологическая экспертиза, журналисты, штурмующие дом. Мама со мной не разговаривала и стала прикладываться к бутылке. Единственным человеком, от кого в то страшное время я видел поддержку, была директриса колледжа, но и она покинула меня в самый разгар боя. Женщина была немолода, вся эта история тяжело сказалась на ее здоровье. Она умерла от инфаркта. Я остался один на один со злобствующей и любопытствующей толпой… и сделал то, что умел лучше всего: заплакал и спрятался с головой под одеяло. Мне было восемнадцать, и я был слабым, никчемным дурачком. В этом состоянии я был готов и дальше совершать глупости, и я совершал их. Я тонул в океане глупостей, изредка выныривая на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха и заорать: «Помогите!» У меня была соседка, некрасивая, косоглазая, старше меня на несколько лет, которой я нравился… Что мне требовалось в тот момент, кроме пары ободряющих слов? Ничего. О приговоре и её беременности я узнал в один день, с разницей в несколько часов. Мне повезло: наказание было условным, плюс к нему обязательное посещение психолога три раза в неделю. И, как клеймо, диагноз — клептомания. Кто бы взял такое никчемное существо на работу? Моя соседка, мать моего будущего ребенка, подсказала мне выход — я женился на ней. Перешел из-под колючего крыла мамы под теплое крылышко жены. Она была счастлива. Любила она меня или нет, не знаю, но я был юн, красив и глядел ей в рот. Счастье наше было недолгим: она умерла во время родов, оставив меня, такого неприспособленного к жизни, слабого и глупого, с новорожденным ребёнком на руках. Она была очень умной женщиной, моя жена, и оставила мне небольшую финансовую подушку. Совершенно неожиданно на помощь пришла моя мама. Все так же браня меня, всё так же оскорбляя и раздавая мне подзатыльники, она помогала растить моего сына. После скандала с драгоценным камнем путь к учёбе и нормальной работе был для меня закрыт. Всё, что мне оставалось, — разгружать вагоны, мыть полы в офисах и постоянно толкаться у церкви в ожидании гуманитарной помощи. Наш священник был неизменно расположен ко мне, откладывал для сына детскую одежду получше, какие-никакие игрушки, конфеты. Иногда приглашал на чай, старался наставить на путь истинный, рассказывал интересные истории про наш город и его святого покровителя. От него я однажды узнал, что украденный мной камень называют сердцем святого Арэлана. По легенде, святой вырвал из груди сердце, которое тут же превратилось в драгоценный камень, и продал его, чтобы на вырученные деньги накормить голодных. Красивая легенда. Но как он потом без сердца жил? К тому же, для сердца сапфир был несколько маловат. Священник сказал, что сердце раскололи. Как бы то ни было, плохо ли, хорошо, а годы шли, мой сын, мой Бриан рос, взяв от своих нелепых родителей самое лучшее: мою красоту и ум матери. В двенадцать сын выиграл математическую олимпиаду и получил предложение учиться в одном из лучших лицеев-пансионов страны. Перед ним открывались умопомрачительные перспективы, а кто я такой, чтобы стоять у него на пути. Я продал дом, доставшийся мне в наследство от мамы, умершей к тому времени, и отправил Бриана учиться. Через два года деньги закончились, и я продал дом моей жены, распродав перед этим ее золото, ее мебель, ее книги… Сыну я ничего не сказал, мне было стыдно. Я врал ему вдохновенно и изобретательно, а мальчик верил. Бриан не приезжал даже на каникулы, он учился, как проклятый, зубами вцепившись в возможность стать кем-то большим, чем его отец. Я лгал, что создал небольшой бизнес, что дела идут в гору, а сам устроился в числе прочего ночным сторожем на кладбище и урывками спал в сторожке, чтобы заработать на еду и интернет, благодаря которому мог общаться с Брианом. Ноутбук у меня был старый, подаренный женой… Я понял, что окончательно заврался, когда сын сказал, что приедет на новогодние каникулы повидать меня, ведь летом он не сможет — будет поступать в столичный Политехнический. Я, конечно, был жутко рад, но не знал, что делать со всем враньём, которое нагородил за эти пять лет. Ложь уже превратилась в огромный снежный ком, грозивший налететь на меня и сломать мне шею. Я наврал про бизнес, а сам жил в клетушке кладбищенского сторожа и располагал лишь ноутбуком, небольшим набором одежды, чайником, двумя чашками и недельным запасом пакетов с быстрорастворимой кашей. Я признался сыну, что продал дом, который был его наследством. — Ничего, — сказал он спокойно. — Ты ведь вложил деньги от бизнеса в недвижимость? — Да, — поспешно ответил я. — Да, конечно, вложил! Я выглянул из окна кофейни с бесплатным вайфаем, где мыл полы и мужской туалет за еду и возможность сидеть сколько угодно в интернете. Окно выходило на Круглую площадь, и с моего места было хорошо видно, как ажурная тень башни особняка на холме ранит в грудь другую, от памятника. — Помнишь, Бриан, особняк на холме? Я выкупил его у города… — произнес я и взвыл мысленно. Но сказанного не вернуть. — Буду реставрировать его потихоньку. Жить, конечно, в нем пока невозможно, но надеюсь, к Зимнепразднику что-нибудь да успею! Бриан был в восторге. Еще бы! Настоящее семейное гнездо! А я, наклонившись к монитору, заговорщицки прошептал: — Ты только, когда приедешь, не распространяйся на эту тему: не все здесь довольны такой сделкой… Бриан кивнул, он был согласен на всё. Мы распрощались. Он убежал к своим друзьям, учиться и строить будущее, а я, фиктивный владелец особняка, отправился мыть мужской туалет.***
Змей приходит на закате, обвивает меня кольцами, дарит мне свою смертельную ласку, кладёт голову мне на грудь, туда, где зияет пустота на месте сердца. Чешуя у змея сухая, теплая, приятная на ощупь. Я глажу его по голове, будто преданную собаку. Потому что Змей — это я, а я — Змей. Змей приходит на рассвете, смотрит в мои глаза своими. Немигающими, мудрыми, холодными. Я не отвожу взгляд, потому что он — это я. Он всегда здесь, со мной. Не исчезает ни с рассветом, ни с закатом. Он — моя суть, моё нутро. А сверху — слабая человеческая оболочка. Когда-нибудь Змей вырвется на свободу из моего тела, как бабочка вырывается на свободу из кокона, и уничтожит мир. Но это будет нескоро, очень нескоро.***
И вот, я плетусь к особняку. Отпросился со всех своих работ, частично купил, частично одолжил кое-какие инструменты и теперь тащу их вверх по склону холма, пробираясь сквозь заросли пожелтевших кустов под тоскливые крики потревоженных птиц. Я давно бы отказался от своего глупого плана, но… как я посмотрю в глаза сыну? Особняк встретил меня молчанием. Унылое зрелище и совершенно не вдохновляющее: слепые проёмы окон, отсутствие пола на двух этажах из четырёх. Что я смогу сделать за два с половиной месяца? Решив все-таки рискнуть, вхожу в двери дома. Очень вовремя. Одна из потолочных балок окончательно прогнила и обрушилась. Конечно, на мою многострадальную голову. Я вскрикнул, машинально заслонился рукой и зажмурился. Удара не последовало. Я открыл глаза и уставился на самого странного человека из всех, кого когда-либо видел. Мужчина нависал надо мной, удерживая одной рукой тяжеленную балку. Мышцы его даже не напряглись. Он что-то говорил на неизвестном языке. А я смотрел, как хмурятся темные тонкие брови над синими, слишком большими для человека глазами. Из расстегнутого ворота рубашки, сшитой по моде трехсотлетней давности, выглядывал кулон. Я застыл, уставившись на тот самый, украденный мною сапфир (или его двойник), подвешенный на серебряной цепочке.***
Первым чужака, бродившего по той части моей обители, что видна смертным, заметил Змей. Поднял голову с моего плеча, заглянул мне в глаза: — Охота? — Нет, — сказал я. — Нельзя. Змей послушался, затих. Он был сыт и доволен, напитавшись моей плотью и моей кровью, коих не становилось меньше… Чужак ощущался странно. Фейри в человеческой оболочке, не отзывающийся на мой зов, бесцеремонно шатающийся по моей территории. Слишком нагл или слишком туп? Меня редко кто навещает, я необщителен. Лишь слуги Змея время от времени околачиваются вокруг моего жилища. Они мечтают вернуть своего господина, но пока мы связаны, это невозможно: Змей сейчас лишен разума, он всего лишь большая рептилия. А все его силы — мои. Иногда от прислужников Змея приходят издевательские послания с предложением найти вторую половинку моего сердца. Но они лгут. Слуги Змея лгут всегда. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перед нами Подменыш. Фейри-жертва во имя процветания народа Холмов. Когда-то люди приносили нам жертвы и не подозревали, что мы делаем то же самое. Подменыши обеспечивают фейри спокойную жизнь. Все семьдесят лет отмеренного им срока они страдают в противовес беспечной жизни своих сородичей… Разумеется, появление Подменыша не имеет ничего общего с легендами. Мы не воруем из колыбелей человеческих детей. Та сущность, что заменяет нам, бессмертным, душу, подселяется в человеческий эмбрион до того, как там появляется душа. Алмаз среди гальки. Я хорошо знаю, как живется Подменышам, ведь моя бедная матушка была одной из них. Добрые и хрупкие существа… Совершенно бесполезные. Подменыш сбивчиво рассказывал мне о своей жизни. Забавно, он чуть не украл вторую половину моего сердца, что была у матушки. Я и забыл совсем про нее. Да и зачем она мне? Пусть лежит в безопасности, за стеклом. Вся жизнь Подменыша — сплошная нелепость, кто бы сомневался. Вспомнить хотя бы мою матушку и ее мытарства. Хотя последние десять лет своей жизни она прожила в почете и достатке. Как же! Мать святого, вечно кающаяся грешница… Да, да, святой Арэлан — полукровка. Сын фейри, заточенной в смрадном человеческом теле, и рыцаря, заплатившего юной посудомойке две медных монеты. Вообще полукровки большая редкость, далеко не каждый Подменыш доживает до возраста, когда способен завести детей. Этому удалось. Большая удача, на самом деле. Мне пригодится полукровка — мало ли что может случиться со мной. А Змею может понадобиться новая тюрьма и новый тюремщик. С этим справится только полукровка, тот, в ком течет и алая человеческая кровь, и серебряная кровь фейри. Я желаю их приручить. Подменыша из жалости, полукровку — из выгоды. Я выслушал сбивчивые речи Подменыша и сказал: — Я позволю тебе притвориться, будто мой дом принадлежит тебе. Если станешь моим. Он сглотнул и посмотрел на меня непонимающе. — Если ты… если ты не причинишь вреда моему сыну… То я на всё согласен. — Знаешь сказку о красавице и чудовище? Никогда не думал, что чудовище интересовал именно купец, а не глупая дева, возомнившая себя жертвой? Он помотал головой. Я достал из ножен на поясе кинжал, сделал надрезы на наших ладонях и соединил их. — Пусть смешается наша кровь, пусть смешается наша плоть, пусть смешается наша суть. Никто не расторгнет этой клятвы! Повторяй. Он послушно повторил. — Что это значит? — дрожащим голосом спросил Подменыш. — На человеческом языке самое близкое определение, которое можно применить к этому ритуалу, — брак. На самом же деле, это гораздо более глубокая и многофункциональная связь. Фейри не придают никакого значения полам. А мне легче будет передать Змея его сыну. Без катастроф, без проблем. Он станет мне родственником, приёмным сыном, наша связь упрочится, и мальчишке даже не придется умирать, принимая из моих рук сонного Змея. Подменыш устало прикрыл глаза, и я подхватил его на руки. — Кто ты? — спросил он, склоняя голову мне на плечо. — Мое имя Арэлан, — ответил я честно. — А кличут меня Змееборцем. — Святой Арэлан. — Да, — ответил я. — А еще я Змей.***
Бриан шел по улице, которую едва узнавал. Раньше все не казалось ему таким маленьким, или он просто вырос за прошедшие пять лет? Рядом шёл папа, счастливый, словно ребёнок, в дурацкой шапочке с помпоном, неожиданно дорогой куртке и меховых сапогах. Похоже, дела у него шли не так уж и плохо. Хотя раньше Бриан в этом очень и очень сомневался. Но папа все-таки смог выбраться из вечных своих неудач. — Мы уже полностью восстановили левое крыло, провели свет, канализацию… — Мы? — переспросил Бриан. — Ну, рабочих я отпустил на праздники, так что Первую ночь года и весь Зимнепраздник мы проведем втроем… Втроем? У папы кто-то появился? Бриан был бы только рад, узнай он, что папу заинтересовала хорошая женщина, на которую можно положиться. А то он даже начал подозревать, что отец предпочитает свой пол. С его внешностью и поведением это было бы неудивительно. Бриан окинул взглядом отца. Сохранить такую ладную фигуру и такое свежее лицо в тридцать шесть лет удается далеко не каждой женщине. А волосы! Густые, приятного цвета спелой пшеницы… Папа красив — с этим не поспоришь. Бриан даже не удивился бы, узнай он… — Ты, я и Арэлан — мой партнер… — папа странно запнулся, смешался, покраснел и добавил. — Партнер по бизнесу. Бриан окончательно уверился, что дело тут не чисто. — Арэлан? — нарочито небрежно спросил он. — Его назвали в честь всемирно почитаемого святого? Бедняга! Святой Арэлан Змееборец, заточивший Зло, раздающий детям подарки в Зимнепраздники, был одним из популярнейших персонажей и фольклора, и литературы, и живописи, и кинематографа. Тяжело должно житься его тёзке… — Что? — переспросил папа каким-то испуганным голосом и добавил уже спокойно. — Да, тёзка. Конечно, тёзка. Не сам же святой Арэлан к нам с Вечных садов спустился! Дорога к особняку была очищена от снега и даже заасфальтирована. Если честно, Бриану было жаль тех непроходимых зарослей, в которых он когда-то играл с друзьями в рыцарей и разбойников. Отреставрированная часть поместья действительно впечатляла. В ней чувствовался дух времени, несмотря на современные удобства. Папа провел Бриана в просторную столовую, со вкусом отделанную под старину: серые каменные стены, тяжелая мебель из темного дерева, стол на толстенных ногах, под стать столу стулья с низкими спинками. Ничего инородного не было в этой большой комнате, будто по волшебству перенесенной сюда сквозь триста лет… У квадратного очага на одном из низких стульев сидел молодой мужчина с длинными волосами, собранными в хвост. Он выглядел совершенно естественно среди этого антиквариата, несмотря на вполне современные джинсы и вязаный свитер с дурацким Зимнепраздничным Единорогом, помощником святого Арэлана, развозящего послушным детям подарки, купленные на остатки сапфирового сердца. Мужчина, ловко орудуя ножиком, вырезал свирель из длинного камышового стебля, что-то напевая под нос. Услышав, как скрипнула дверь, он поднял голову, взглянул на вошедших и спокойно сказал: — Здравствуй, Бриан, очень приятно познакомиться. Антей, ну чего ты стоишь? Снимай куртку и не забудь отряхнуть сапоги. Сейчас снег растает, и будет лужа. Мужчина встал, подошел к Бриану и пожал его руку. Двигался он несколько странно: легко и быстро, но при этом так, будто на его плечах лежала огромная тяжесть, которую не следовало тревожить. — Ты, должно быть, устал с дороги, Бриан? Пойдешь в свою комнату или предпочтешь сначала пообедать? У нас похлебка из зайца и сбитень. — Арэлан чудесно готовит, — вмешался папа. — Прямо на очаге, представляешь? А вот газовая печь ему совершенно не дается! Арэлан только усмехнулся в ответ. Бриан, присевший за стол, с удивлением смотрел, как слаженно эти двое выставляют приборы и тарелки. Нет, что-то здесь неладно.***
Зимой Змей, как и положено, затихает. Поэтому, наверное, я и люблю зиму. Раньше даже отваживался спускаться в мир смертных, но в последнее время так много изменилось. Есть в этом и моя заслуга, частично. Змей скован, и некому толкать мир к пропасти. Смертные стали спокойнее, гуманнее, гораздо проще относятся к чужим недостаткам. Я и представить себе не мог, что когда-нибудь бОльшая часть человечества научится читать писать и самостоятельно мыслить. Подумать только! Человек, не верящий в Создателя, может не бояться, что его казнят! Конечно, не везде всё так радужно, но всё же лучше, чем было. И верю, что станет еще лучше. Интернет — чудесная вещь, гораздо лучше тех способов связи, что используют фейри, хотя они тоже быстры, но не мгновенны. Фейри, используя порталы и тропы на Изнанке мира, способен обойти землю за двое суток. Люди, благодаря своим самолетам делают то же самое. Я знаю как минимум двоих высших фейри, что предпочитают комфортный перелет старым тропам. Люди вплотную приблизились к нам, народу Холмов. Уверен, они и с продолжительностью жизни что-нибудь придумают. Мне нравится, как изменяется мир, хотя я многого не понимаю. И вот теперь в моей обители, в моём логове сидят двое, которые выросли в другое время, которые думают не так, как я… Они мне приятны. За столом в канун Зимнепраздника, разговор просто обязан был зайти о его покровителе. Бриана удивило то, как рассуждал о нем папин друг. Не было ни почитания верующего человека, ни цинизма неверующего. Арэлан говорил о своем тезке, как о живом человеке, которого он когда-то знал. Наверное, он много размышлял о том, чьим именем его назвали. Он знал множество интересных фактов о старом времени и о Великой войне, длившейся больше сотни лет. Войне, практически не прекращавшейся долгие десятилетия, не дававшей людям ни жить в покое, ни восстановить свою численность. Войне, давшей людям Змееборца, чей путь героя начался в партизанском отряде. Арэлан, один из командиров подполья, внебрачный сын мелкопоместного дворянчика, внезапно убивает выстрелом из арбалета одного из основных фигурантов непрекращающейся войны. Попадает в плен, его пытают, он не то умирает, не то сбегает. Война после этого затихает, и вскоре воюющие стороны заключают мирный договор. Словно их запал потушили. Разумеется, этот партизан становится народным героем, а потом святым, его подвиг обрастает тысячами подробностей. Так появляется Арэлан Змееборец, который при других обстоятельствах так и остался бы простым пастухом. Играл бы на своей дудочке, которой усыпил Змея, коровам. — Круто, — говорит Бриан, жуя вкуснейший сухарь, высушенный архаичным способом над очагом. — А вы историк, да? Арэлан улыбается. Бриан замечает, что папа кидает на него испуганный взгляд. — Можно сказать так. Историк, реставратор… реконструктор, если угодно. После ужина отец и Арэлан в четыре руки быстро убрали со стола и помыли посуду, причем двигались партнеры по бизнесу (по бизнесу? Чем дальше, тем меньше Бриан был в этом уверен) совершенно синхронно, иногда соприкасаясь пальцами. Каждый раз при этом папа краснел, а Арэлан улыбался. Закончив с посудой, мужчины уселись у очага, не забыв и о Бриане. Арэлан продолжил вырезать свирель. Бриан заметил, что одна из стен кухни увешана флейтами, свирелями, дудочками самых разнообразных форм. Папа расспрашивал Бриана о его учебе, о планах на будущее. Бриан смотрел, как трещит огонь в очаге, и думал, что у него никогда не было таких тихих семейных вечеров. Папа, должно быть забывшись, провел рукой по колену Арэлана, и тот, подняв голову, улыбнулся спокойно и нежно. Папа, заметив взгляд Бриана, покраснел и потупился. — Ребята, — сказал наконец Бриан. — Вы того? Вместе? Папа опять покраснел, его партнер спокойно кивнул и отложил недоделанную свирель на низкий столик, стоявший рядом. — Ты против? — тихо спросил папа. — Нет, — ответил Бриан. — С чего бы. Если только вы не собираетесь лобызаться при мне. Фууу… Арэлан засмеялся, встал, выглянул в окно. — Снегу намело… Как тогда. Папа подошел к нему, обнял за плечи: — Я бы с горки ледяной покатался. Бриан любит кататься на санках. — Вот еще, — проворчал Бриан. — Я вам что, ребёнок маленький? У вас хоть санки или ледянки есть? — У нас есть медные щиты, — задумчиво проговорил Арэлан, невесомо целуя папу в пшеничного цвета волосы. Бриан скривился. Телячьи нежности! — Щиты кстати тоже антикварные, трёхсотлетней давности. — Вы психи, — фыркнул Бриан, а потом, как по волшебству, обнаружил себя несущимся на одном из щитов вниз по пологому склону холма. Они веселились, играли в снежки, строили снежную крепость до самой полуночи. А потом веселье мигом исчезло. Непонятно откуда подул ветер, промозглый, ледяной. Фонари, горевшие во дворе особняка, погасли один за другим. Арэлан произнес чужим холодным голосом: — Слуги пришли за своим господином. Увидели, что я беспечен. Быстро в дом! — Нет, нет! — папа вцепился в рукав его куртки. — В дом! — Арэлан махнул на него рукой. Бриан хотел было что-то спросить, но с ужасом почувствовал, что его тело развернулось и ноги сами пошли к дому. Арэлан коротко поцеловал отца в губы и снял с шеи медальон. — Пусть будет у тебя. Если не вернусь утром, забирай документы и деньги, что я приготовил, и уезжайте. Вас не тронут, я позаботился об этом. Ветер не выл, ветер шипел, как тысяча змей. Арэлан достал из-за пазухи одну из своих свирелей и заиграл. Из его груди, из того места, где у людей сердце, поднялась голова огромной змеи, зашипела, принялась увеличиваться в размерах. Бриан утащил застывшего отца в дом, закрыл дверь и впервые в жизни принялся молиться по собственному желанию. Отец остался сидеть у двери, чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. — Ты ведь всё понял, да? — спросил он наконец Бриана. — Понял, — ответил Бриан. — Но не верю. Предпочитаю думать, что у меня дебют шизофрении. Мой отец — любовник святого Арэлана! Ты хоть любишь его? — Не знаю. Как можно любить существо, которому триста лет и внутри которого заперто другое существо, которое когда-нибудь вырвется и уничтожит мир? Да, я его люблю. Затем отец добавил задумчиво: — Он рассказал мне о том, как всё было. Змей всегда вселялся в человеческое тело… Но только в теле полукровки его можно заточить. По стечению обстоятельств Арэлан — фейри-полукровка, застреливший временное вместилище Змея. Его нашли фейри, не желавшие видеть, как очередной мир рушится. Я — Подменыш, кстати. Чистокровный фейри. А ты — полукровка. Они помолчали и уснули там же, у дверей. Утром их разбудил запах сбежавшего кофе. Святой Арэлан безуспешно пытался освоить газовую плиту. Отец торопливо снял с шеи кулон с сапфиром и протянул его хозяину. Тот отрицательно покачал головой. Отец снова надел кулон и спрятал его под свитер. — Ну, — буркнул святой, — не смотрите на меня так. Да, я безнадежно отстал от технического прогресса, и что? — Да ничего, — ответил папа. — С первым днем нового года! «С днём, который наступил благодаря вам», — подумал Бриан, но вслух ничего не сказал.***
— Так, последняя история и идем во двор елку наряжать, — скомандовал Эвенир. — Я там присмотрел одну. Смешная такая, с двойной макушкой, как будто у нее рожки. — А чем наряжать будем? — отозвался Lykojo. — Да что мы, все из себя такие креативные и не придумаем чем? Ну не хотите елку, давайте снеговика слепим, — внес альтернативное предложение Кот. — Эээ, цилиндр не отдам, — прижал почти пустую шляпу к груди Lykojo. — А его давно освободить надо, чья сейчас очередь фант тянуть? — Sissi вопросительно выгнула бровь. — Его, — Кот и Lykojo, не сговариваясь, указали на Эвенира. — А я и не отказываюсь, — подмигнул тот. — Но учтите, сначала будет грустно-грустно, потом флаффно-флаффно, а потом… А потом… Я еще не придумал))