Пожалуйста, будь со мной

Барри разрушен ненавистью к самому себе, болью прожитых жизней в разном Времени/Вселенных и утренним смехом коллег. Они будто не понимают. Они будто не знают, что жизнь летит к чертям. Или просто не хотят замечать? Барри не может уснуть, пьет бесполезные таблетки, которые всё равно на него не действуют, и думает, что пора попросить Кейтлин придумать для него действующие лекарства. Кейтлин… Барри срывается посреди ночи (снова? опять?), летит по улицам Централ-Сити, зная наизусть каждый дюйм на пути к её квартире. Почему? Ему лучше вопросов себе не задавать. Он сам не готов услышать на них ответы. Он несмело стучит в дверь её квартиры, слыша сонное бормотание и шлепанье босых ног по паркету. Кейтлин щурится от яркого света в коридоре и прикрывает глаза ладонью. На ней смешная пижама с мишками и ногти ног покрыты легким персиковым оттенком лака. — Барри… — кивает она и без лишних вопросов пропускает его в квартиру. Сноу по пути надевает плюшевые тапочки с заячьими ушками по бокам и выглядит так трогательно и невинно, что Барри прячет улыбку, боясь её обидеть. Она молча наливает ему какао с корицей, а он с удовольствием слизывает все взбитые сливки под её укоризненным взглядом. — Три тридцать, — кивает Кейтлин, отпивая из своей кружки горячий напиток. — Мне начинает казаться, что ты приходишь ко мне по часам. Как к психоаналитику. — Неправда, — качает головой Барри. — Психоаналитику я бы заплатил три своих зарплаты. Кейтлин усмехается, и Барри мысленно фотографирует разливающееся тепло её улыбки по молочной коже. — Что случилось? Аллен нервно проводит рукой по волосам. — Я… — Это ведь из-за Айрис? — Что? — Барри растерянно поднимает глаза на неё. — Это снова из-за Айрис, — констатирует Кейтлин и отпивает еще какао. — Я потерял всех, кого любил, Кейт, — бросает он устало. — Что абсолютно не означает, что её ты тоже потеряешь. — Он чувствует, как она поджимает губы, а потом выдыхает: — Знаешь, в чем твоя проблема? Барри вопросительно смотрит на неё, и Сноу воодушевленно продолжает:  — Ты не умеешь наслаждаться жизнью. У тебя ведь есть всё, Барри: любящий отец, друзья, которым ты дорог, и девушка, которая тебя любит… — Я не уверен, что она любит меня… — хмурится он, и Кейтлин синхронно повторяет его выражение лица. — Я могу спросить? — перебивает он её резко, и Кейтлин лишь глаза закатывает. — Кажется, только ради этого ты и приходишь. — Она добродушно улыбается, и Барри секунду завороженно наблюдает за её губами, поспешно отворачиваясь. — Почему… ты никогда не просила меня изменить время и… спасти Ронни? — Барри с опаской поднимает на неё взгляд, наблюдая, как Кейтлин хмурится, напрягается, задумывается, а потом отворачивается от него. В этом жесте столько затаенной боли, что Барри себя ненавидит за то, что он виновник её страданий. За то, что он снова заставляет её страдать. — Потому что я знала, что это принесет больше боли, чем счастья. — Но… — Я любила Ронни, и я бы многое отдала, чтобы иметь смелость и наглость прийти и попросить тебя вернуть его, но я знаю, что время — хрупкая материя жизни. Его нельзя постоянно менять… Это чревато последствиями. Что ты и доказал, Барри. — Но тогда ты этого не знала. — Мне и не нужно было, — жмет как-то обреченно плечами Кейтлин. — Если бы ты спас Ронни, кто-то погиб бы вместо него, а я бы… я не смогла бы с этим жить. — А меня это не остановило. — Барри презрительно морщится, ненавидя себя за слабость. — Ох, прошу тебя! — Кейтлин всплескивает руками. — Только не начинай! Не делай этого! Не вини себя. Ты обязан был это сделать. Обязан был попытаться спасти свою маму, иначе никогда бы не простил себя. Ты же… Флэш… — Но я не думал о последствиях… — Тебя успокоит, если я скажу, что если бы я обладала суперскоростью, то я бы попыталась спасти Ронни. Несмотря ни на что… — Но ты сказала… — Я бы сделала это сама, но никогда бы не взваливала эту ношу на тебя. Барри смотрит в её глаза, которые блестят (то ли от слез, то ли от падающего света), и виновато отводит взгляд. — Но чем больше ты будешь топить себя в чувстве вины, тем больше будешь несчастен. Поверь мне, я знаю. — Кейтлин садится за стол и греет ладони о кружку с какао. — Знаешь, какой вывод я сделала после всего, что со мной случилось?.. Барри качает головой, наблюдая за поникшими плечами Кейтлин. Ему так хочется обнять её чуть крепче, прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо. Ему так хочется зажечь потухший огонь в ореховых глазах. Он знает, что право на это не имеет. — Надо жить сегодняшним днем. Потому что никогда не знаешь, что произойдет завтра. В её глазах черная бездна, дыра, засасывающая своей пустотой и болью. У Барри сердце щемит от этого взгляда так, что, кажется, еще чуть-чуть, и он взвоет волком от раздирающей его боли. Он просто знает, что снова опоздал. *** Барри не любит ноябрь — с облачками пара изо рта в морозный воздух, с промозглыми вечерами и темными ночами — беззвёздными, бесцветными, удушающими. Он ворочается в постели, комкает одеяло, чувствуя, как голова начинает гудеть от недосыпа в шестьдесят восемь часов. Он думает, что давно пора попросить Кейтлин сделать действующее на него снотворное. Кейтлин… Он не хочет беспокоить её по пустякам, и так достаточно его ночных появлений пару раз в месяц, но душа настойчиво рвется к ней: к её успокаивающему голосу, разумным доводам, излечивающим сознание. Барри наматывает круги около её квартиры, стоит по часу около её двери, уже поднимая руку, чтобы постучаться, но потом исчезает с порывом ветра, ругая себя за слабость. Точка невозврата приходится на конец ноября. Душевная боль напоминает ему фантомную — вроде бы уже ничего и нет, но болит так, что хоть волком вой. Он задыхается, как тогда, когда Отравляющий Газ попал ему в легкие и чуть не убил его. В тот раз его спасла Кейтлин… Он помнит испуганный взгляд ореховых глаз, прерывистое дыхание и её «Ты ведь мог…» Барри беспомощно скатывается с кровати, чувствуя, что еще чуть-чуть и от недостатка кислорода он потеряет сознание, а потом срывается и бежит. Бежит к единственному человеку на Земле, который сможет ему помочь. Он стучит в её дверь слабо, едва держась на ногах. Кейтлин смешно морщит нос, а потом её глаза испуганно округляются. — О Боже мой, Барри! — Она успевает его подхватить, уберегая от унизительной встречи с полом. Она укладывает его на диван, задирает пуловер, касаясь теплыми (на удивление) пальцами мышц пресса, и даже сквозь дымку бессознательного Барри понимает, что ему приятно. Ему приятно, когда его касается Кейтлин… Он резко вдыхает, сталкиваясь с серьезным взглядом ореховых глаз, и смотрит на неё виновато. — Прости?.. — полувопрос-полуизвинение. — Ты не был отравлен, твои легкие чистые, без повреждений и внутренних отеков, — констатирует ледяным тоном Кейтлин, и Барри автоматически напрягается. — Как твой персональный врач диагностирую у тебя паническую атаку. Аллен вскидывает на неё удивленный взгляд. — Паническую… атаку?.. — переспрашивает он. — Ты чего-то очень сильно испугался. Кейтлин уходит на кухню, и он замечает неизменные тапочки с заячьими ушками. — Наверное, кошмар… — мямлит он. Не будет же он объяснять, что задыхается практически каждую ночь от осознания собственной ничтожности. — Нет, Барри, не кошмар, — уверенно говорит Кейтлин, ставит перед ним кружку с неизменным какао и смотрит внимательно. — И ты сейчас же мне всё расскажешь. И он рассказывает. Практически всё. О боли, разрывающей его сердце, о страхе, разъедающем его душу, о безмолвном крике, крошащем его ребра. О том, что он жить не может, не говоря уже о простых радостях наступления следующего дня. — Барри. — Кейтлин наклоняется вперед, берет его осторожно за руку, сжимает пальцы нежно, и ему кажется, он снова может дышать. — Если ты не отпустишь чувство вины, то убьешь себя. Прекрати наказывать себя за то, что случилось… — А если я действительно виноват? — Тогда прими это, как приняла я. — Кейтлин уверенно кивает и смотрит ему прямо в глаза. У неё на запястьях мягким сиянием светятся браслеты, блокирующие её «холодные способности». Эти браслеты будто смеются над ним, издеваются. «Это тоже ТВОЯ вина, Барри Аллен». — Прими и живи с этим. Не забывай, но и не разрушай себя лишней болью… Сосредоточься на том, сколько людей нуждаются в тебе сейчас. Не как во Флэше, а как в Барри Аллене. — Кейтлин ловит его взгляд, брошенный на её браслеты, и мягко улыбается. Барри немного теряется в её глазах, смотрит так пристально, что кажется, скоро утонет в теплом ореховом море, а потом опускает глаза. Знает, что если продолжит в том же духе — не сдержится. — Ты не представляешь, насколько ты счастливый из-за этого… — Кейт… — Я вот никому не нужна, — жмет она плечами обреченно-спокойно, смиренно-печально. — Нет. — Барри оказывается около неё за секунду, берет её ладони в свои. — Ты нужна мне, Кейт. Она улыбается снисходительно, так улыбаются ребенку, когда он совершает очаровательную шалость. Она ему не верит. — Барри, я ведь… — Я люблю тебя, — Барри говорит прежде, чем понимает, какие слова произносит, и уже через несколько долей секунды готов нарушить временные границы и вернуться на пятнадцать секунд назад. У Кейтлин глаза расширяются, она вытягивается как струна и удивленно приоткрывает губы. — В смысле… в смысле… — Барри приходит в себя. — В смысле, как самого лучшего друга, разумеется. Аллен встает, начинает нервно ходить по кухне, чувствуя, как Кейтлин расслабляется и тоже встает. — Я так и поняла. — На её лице ни следа замешательства, что промелькивает тридцать секунд назад. Она спокойна, улыбается тепло, умиротворенно, и он видит перед собой ту самую Кейтлин, которую обнимал, когда она плакала у ускорителя частиц, рассказывая о потерянном герое, который должен был стать её мужем. — Я тоже люблю тебя, Барри. — Она сжимает его плечо до отвращения по-дружески тепло, мягко улыбаясь, а он чувствует жар её ладони сквозь пуловер и не сдерживается — оборачивается и обнимает её. Осторожно, нежно скользит ладонями по талии, касается пальцами плеч, а носом зарывается в волосы: они пахнут сном, лавандой и какао — головокружительно-сладко, запретно-притягательно. Барри переступать черту не хочет, но ему кажется, что выбора у него нет. Кейтлин тихонько поглаживает его по спине, успокаивая, убаюкивая, поддерживая. Барри сдается — утыкается носом ей в шею и вдыхает аромат её кожи — пряно-головокружительный, чувствуя нотки геля для душа с кокосовым молочком — и чуть сильнее прижимает её к себе. Кейтлин замирает, напрягается в его объятиях, будто чувствует перемену, будто ощущает сумасшедшее биение его сердца. Барри не хочет её отпускать. Он знает, стоит ему чуть отстраниться, немного повернуть голову, и он сможет коснуться губами идеально высеченной скулы, спуститься вниз по тонкой шее и поцеловать там, где бьется жилка. Барри исчезает резко, всколыхивая занавески порывом ветра. Он знает, что оставляет Кейтлин в замешательстве. Он понимает, что еще бы секунда, и он разрушил бы всё то, что так старательно строил годами. *** К Рождеству ломка становится невыносимой. Он ненавидит Рождество. После всего, что с ним произошло — он ненавидит этот красочный праздник с кучей подарков, улыбками и семейными посиделками возле украшенной елки. Бессмысленно, больно, иллюзорно. Циско названивает ему весь день перед Рождеством, а Барри упорно не отвечает. — Возьми гребанный телефон, Аллен, иначе я выкину его в окно. — Джулиан как-я-его-терплю Альберт чеканит это раздраженным голосом, не отрывая взгляда от монитора компьютера. — Я занят, — бросает угрюмо Барри в трубку, когда Циско тут же его перебивает. — Да, мне плевать. Я знаю, что ты не пойдешь к Уэстам. Я знаю, что ты будешь сидеть в своей новой конуре и жалеть себя, и, если честно, мне пофиг. Хотел лишь спросить, завтра всё остается в силе? Или ты даже завтра будешь не в состоянии себя поднять? Барри опускает глаза и задерживает дыхание. — Завтра я приду. — Только это я и хотел услышать, — угрюмо кидает Циско, и Аллен слышит короткие гудки на том конце трубке. Теперь они с Циско общаются только так. После событий трехлетней давности, произошедших в Рождество, его команда распадается. Каждый становится сам по себе, и его все перестают понимать. Все, кроме Кейтлин. Никто не понимает, почему ему больно. Никто не понимает, почему он рассыпается на части. Только Кейтлин. Только она может собрать его по частям, осторожно склеить. Он расстается с Айрис задолго до событий тех дней, а уж после — она перестает с ним даже разговаривать. Он Кейтлин об этом не говорит. Они слишком редко общаются с Айрис, поэтому скрывать правду легко. И Барри боится. Боится, что если расскажет Кейт о разрыве с Айрис, то сломает еще одну стену, которую он выстроил между ними. Предрождественская суета действует лучше любых зубодробительных злодеев: голова начинает раскалываться мгновенно. Барри бежит так, что здания смазанными пятнами пролетают мимо. Боль практически невыносима. У него в голове секундомер — еще четырнадцать часов и сорок восемь минут, и его мир снова разрушится. Снова наступит Рождество и ненавистное 10:18 утра, и он будет ненавидеть себя больше, чем в предыдущие дни. Снег оседает на лицо, тут же превращаясь в чистые капли воды. Барри меряет шагами коридор перед дверью Кейтлин Сноу и обещает себе не срываться. Он нервно взъерошивает волосы, прекрасно понимая, что только Кейтлин поможет ему пережить эти четырнадцать часов и уже две минуты. Он старается выровнять дыхание, считает до десяти, а перед глазами кровь на руках, хрипы… и он стучит в дверь — уверенно, нетерпеливо, громко. Барри слышит шлепанье босых ног, а потом в тусклом свете коридорных ламп, в дверном проеме показывается фигурка Кейтлин. Она не в привычной пижаме с мишками — она в легком шелковом халате, чуть выше колена, под которым виднеется черная кружевная ночнушка. Барри замирает на пороге, пока Кейтлин сонно трет глаза и чуть отходит от двери, пропуская его внутрь. Аллен скользит взглядом по выпирающим ключицам, по молочной коже, по мягким изгибам тела под двумя слоями шелка, и у него мурашки бегут по коже. Кейтлин слишком притягательна, и у Барри сносит крышу. Он залетает (буквально) в квартиру, захлопывая за собой дверь, и припечатывает её к стене. Сейчас ему наплевать на условности. Сейчас ему наплевать на всё. Она протестующе мычит, упирается руками ему в грудь, а он припадает губами к её губам — маняще-сладким, восхитительно-мягким и целует-целует-целует: с упоением проводит языком по нижней губе, чуть оттягивает. Кейтлин замирает, напрягается, пытается вырваться из хватки, когда он чуть прикусывает нежную кожу. Она от неожиданности громко вдыхает, приоткрывая губы, и Барри скользит внутрь, ласкает нёбо, чувствуя, как ладони Кейтлин на его груди перестают его отталкивать и расслабляются. У него пальцы начинают мелко дрожать, когда он неуверенно ведет ими по тонким плечам, чуть приспуская халат, а потом… его сбивает с ног оглушительный удар по голове. Барри охает, покачивается, и Кейтлин выныривает из его объятий, бежит в гостиную. У неё из рук выпадает туфля на пол (видимо, взяла с подставки для обуви), и она тут же хватает биту, которая стоит около дивана. И что, черт возьми, бита делает в квартире Кейтлин? — Можешь показать свое истинное лицо! — Она пытается выглядеть храброй, но подрагивающие руки выдают её с головой. — Второй раз ты меня не проведешь. — Кейт… — бормочет Барри, потирая ушибленное место. — Ты чего дерешься? — Не смей меня так называть! — шипит Кейтлин, и её немного трясет, только теперь от ярости. — Я знаю, что ты не Барри Аллен. Еще один мета-человек со способностью к превращению в других людей? — Ты думаешь, что это не я? — Настоящий Барри Аллен меня бы никогда не поцеловал. — Она сжимает биту чуть крепче и нервно сглатывает. Ему кажется, что его ударили не только по голове, но еще и выбили из легких весь кислород. «Настоящий Барри Аллен меня бы никогда не поцеловал» жжется такой неистовой болью, что у него прибавляется еще один повод себя ненавидеть. — Кейт. — Барри вытягивает руки вперед, будто бы сдаваясь. — Это я. Это я… Барри, твой Барри… Когда я очнулся после девятимесячной комы, ты была первым человеком, которого я увидел. Ты редко улыбалась, а на мой глупый вопрос об этом ответила, что ты потеряла всё после взрыва ускорителя частиц. Ты… не хотела, чтобы Ронни был героем, ты хотела, чтобы он был твоим мужем. Тебе было больно, когда ты узнала, что с ним произошло. Мы пели в караоке Summer lovin', а потом ты попросила остаться с тобой, пока ты не уснешь. Ты… стала лучшим, что произошло со мной после удара молнии. Кейт… По мере его слов она начинает медленно опускать биту, а в её глазах промелькивают удивление и испуг. — Быть не может… — Нет, Кейт… — Барри делает к ней шаг, но она тут же дергается и зеркально повторяет его движение, отходя от него. — Тогда… — она хмурится, и между бровями залегает складочка, — я не понимаю… Зачем ты поцеловал меня? Она смотрит ему в глаза, а потом нервно убирает упавшие пряди волос со лба. Барри отвечает ей виноватым взглядом, морщится, стараясь подобрать правильные слова. — Кейт, я… просто… — Он ненавидит себя за нерешительность, но ничего не может с собой поделать — Это из-за того, что ты говорил? Из-за постоянного стресса и кошмаров, верно? — перебивает его торопливо Кейтлин, ставит биту на пол и начинает часто жестикулировать. — Ты просто запутался и устал… Но всё нормально. Я всё понимаю. Мы сделаем вид, что ничего не произошло, и забудем. Кейтлин начинает покусывать нижнюю губу — верный признак того, что она нервничает, и Барри злится на себя. — НЕТ, — уверенно чеканит он, и она вздрагивает. — Я ничего не хочу забывать, потому что… я люблю тебя. Действительно, люблю, но не как друга, а как… самую потрясающую девушку в моей жизни, и… я знаю-знаю, что должен был сказать это раньше, но я… снова опоздал. Я… постоянно опаздываю… Боже, Кейт… Он взъерошивает и без того растрепанные волосы еще больше и опасливо поднимает на неё глаза. Кейтлин все так же кусает нижнюю губу, но смотрит куда-то вдаль невидящим взглядом, и Барри почему-то некстати вспоминает, как он эти губы целовал. Он вспоминает их мягкость, сладость (в романах обычно пишут «медовые» губы, наверное, это самое точное определение) и улыбается. Наверное, она права. Он слишком долго не умел наслаждаться жизнью. — Нет-нет, — качает упрямо головой Кейтлин, но, кажется, не обращается к нему — убеждает саму себя. Он подходит к ней медленно и осторожно берет её ладони в свои. Она нервно вздрагивает, поднимает на него испуганный взгляд и тянет руки на себя, но он не дает. — Прости, что раньше не сказал… — Это неправда… У тебя… — Она пятится назад к стене, и Барри следует за ней, не выпуская её ладоней из своих рук. — У тебя ведь есть Айрис и… — У меня уже давно нет Айрис, и если подумать, то она мне никогда и не была нужна. — Барри мягко улыбается, ловит отражение непонимания в ореховой радужке и осторожно целует упрямо сцепленные пальцы в его ладонях. Он видит, как Кейтлин борется с собой, со своими мыслями, сопоставляет все за и против и пробует помочь ей принять решение. Барри осторожно наклоняется, мягко захватывает её губы и целует, не заставляя, без напора, очень нежно, будто бы просит разрешение. Кейтлин не отвечает, чуть дрожит, а потом мотает головой в разные стороны и шепчет ему в губы: — Я не могу… Не могу… Я так долго избавлялась от тебя, Барри Аллен. От навязчивых чувств к тебе, что… — Пожалуйста, Кейт, — Барри смотрит ей в глаза доверительно и шепчет умоляюще. — Пожалуйста, будь со мной… Она все также смотрит на него со смесью сомнения и недоверия, когда он снова целует её — чуть настойчивее, немного смелее, отпуская её руки, но не чувствуя ответной реакции. Барри мягко обводит языком точеную скулу (как мечтал), пальцами ведет вверх по предплечью, очерчивает ключицы и снова целует. Кейтлин чуть расслабляется, а потом… робко отвечает, и Барри выдыхает рвано от нахлынувших эмоций. Он целует её бережно, чувствуя, как сердце стучит практически в горле, когда они сплетают языки, и Барри чуть сильнее прижимает её к стене. Её руки скользят вверх по его груди, проводят по шее и зарываются в волосы, посылая волну мурашек по коже. И Барри пьянеет… Пьянеет от её прикосновений, от ощущения её пальцев в волосах, от сладости её губ и от их поцелуев в унисон. Он ведет пальцами по ключицам, осторожно запуская руку под халат, ощущая кожей кружево ночнушки, когда Кейтлин чуть отстраняется от него, выпутывается из рукавов халата, сбрасывая его на пол. На ней лишь короткая кружевная ночнушка, доходящая до середины бедра, и у Барри просто нет шансов сопротивляться искушению. Он приподнимает её за бедра, усаживает на тумбочку около противоположной стены, не замечая, что использует силу скорости, чтобы преодолеть это небольшое расстояние. С тумбочки летит хрустальная ваза и звонко разбивается на мелкие осколки. У него перед глазами разбитая хрустальная ваза около тумбочки, и ему кажется, что все это неслучайно. Он так думает, но стопроцентно не уверен… — Прости… — Барри немного теряется, смущенно смотря на пол, и Кейтлин усмехается: тянет его на себя, осторожно задирает пуловер, и он послушно снимает его, заключая её лицо в свои ладони. — Всё нормально, — шепчет она ему и покрывает беспорядочными поцелуями шею. У него больше ничего нет, кроме: двух быстро бьющихся сердец, прохладных пальцев, ласкающих его кожу, теплых губ и тела, льнущего к нему. Он старается думать, как бы перестать вибрировать, когда слышит её легкий смех. Барри глубоко вдыхает, облизывает её ключицы, приспускает лямки ночнушки, и она с готовностью поднимает руки, чтобы помочь ему избавить себя от лишней одежды. У Барри глаза темнеют, и он осторожно снимает с неё облегающую ночнушку, скользя взглядом по обнаженному телу — впервые без стеснения, но с нескрываемым восхищением. — Я люблю тебя, мой… нежный Барри Аллен… Кейтлин чуть смущается, хочет прикрыться руками, но Барри припадает к её губам, не давая ей такой возможности. Он выцеловывает каждый миллиметр её тела. Она в его руках дрожит, сгибается надвое так, что кажется, сломается. Барри не узнает себя, её, слушая мерный шепот, протяжные стоны и их гулкое биение сердец. Снова и снова. Это что-то новое… Прижимать её к себе преступно близко, ощущать теплое дыхание на ключицах. Это что-то невероятное… Сжимать простыни до треска швов, выдыхать имена друг друга в искусанные губы. Это что-то настоящее… Целовать запретно, так, что пальцы в волосах замирают в судороге, а выдохнуть возможности нет. Это что-то, что он искал всю жизнь. Это Кейтлин Сноу. Его Кейт… *** Барри просыпается резко, садясь на еще теплой постели, чувствуя запах Кейтлин повсюду и не находя её рядом. Он замирает, а потом за секунду одевается и бежит в сторону перекрестка 5-й и 19-й улицы. Он помнит его слишком хорошо. Он помнит его, потому что там он потерял Кейтлин Сноу. Аллен не вовремя вспоминает разбитую вазу на полу, смятую постель — именно то, что он обнаруживает, когда заходит в квартиру Кейтлин три года назад, гадая, что произошло. Три года назад… С тех пор Барри нарушает временные границы снова, и снова, и снова, сбегая в прошлое. Сбегая к еще живой Кейтлин, обманывая себя и всех вокруг. Боль от её потери, практически физическая, разрывает его на куски, съедает его таким чувством вины и ненависти к самому себе, что кажется, еще день, и он разлетится пеплом по воздуху. Её смерть — сплошная тайна, которая кроется в разбитой вазе, смятых простынях и футболке Барри на полу. Правда скрывается в её потухающих глазах, когда Барри держит её на руках, чувствуя, как кровь смачивает костюм (хорошо цвет подходящий, на нем не видно; правда, Циско плачет все четыре часа, что стирает его). Правда в её словах: — Я люблю тебя, мой… нежный Барри Аллен… Барри не хочет думать, что он сам толкнул её на смерть, снова и снова сбегая к ней в прошлое. Он не хочет даже допустить мысли, что прошлая ночь была началом конца для Кейтлин. Он добегает до перекрестка, когда замечает себя из этого времени — себя из прошлого. Кейтлин строит ледяную стену, стараясь защитить от Савитара Барри, которого Бог Скорости держит в руках, словно тряпичную куклу. У неё глаза горят неестественным серебристым флуоресцентным сиянием, а губы становятся чернильными. Её голос морозным рыком-эхом отлетает от зданий, когда Савитар в одно мгновение хватает её за горло и пронзает тело острым клинком. — Глупая Киллер Фрост… — кидает глухо он, пока Сноу захлебывается воздухом и собственной кровью. — НЕТ! — двойным рикошетом разлетается голос Барри по улице. Потому что кричат двое. Потому что разлетаются молекулами от боли двое. Барри из будущего падает на колени, смотрит на себя из прошлого, который подлетает к Кейтлин, вовремя подхватывая её за талию. — Нет-нет-нет, — причитает он. — Кейт, пожалуйста… У неё кровь — багровая, теплая вопреки холодным рукам, оставляющим ожоги-обморожения на его запястьях. Ему кажется, он до сих пор ощущает леденящий душу холод — и не тот, что замораживает запястья фиолетовыми браслетами-отметинами. Этот холод другой — разъедает фризом душу так, что ничего не остается: ни следов обморожения, ни души. — Барри… — хрипит беспомощно она, и морозное эхо дает сбой, чуть преломляется, превращаясь в её «обычный» голос. Он помнит, как держит её крепко и роняет слезы (кажется, это всё, что может Барри Аллен в этой жизни). Барри помнит, каким беспомощным и злым он себя ощущает. Он вспоминает все моменты их совместной маленькой жизни, её заботу о нем, нежное склеивание, собирание его по частям (буквально) и его ничтожное бездействие, когда её похищали, когда она исчезала, когда ей было плохо. Барри вспоминает, как бездарно он отпускал её, не предпринимая никаких попыток спасти, остановить, помочь. Ведь он даже не заметил, что у неё появились способности. Если быть честным, в то время Барри вообще мало что замечал, кроме Айрис. Поэтому она умерла… Из-за его бездействия. Из-за его невнимательности. Из-за него… Барри помнит её тихой шепот окровавленных губ: — Я люблю тебя, мой… нежный Барри Аллен… Еще одна загадка, которую он разгадал только спустя три года… *** Барри думает, что боль пройдет. Кейтлин — не Айрис. Он смирится. Вот именно. Кейтлин — не Айрис. Смириться невозможно, он это знает. Её отсутствие в лаборатории вспарывает лучше скальпеля. Циско замыкается, молчит и лишь сухо дает указания во время заданий. Барри с завидной частотой попадает в передряги, Айрис неумело перебинтовывает его, смазывает раны первыми попавшимися жидкостями из подозрительных пузырьков. Циско уходит спустя пару месяцев; Айрис чуть раньше, когда Барри срывается на неё злобным: «Ты никогда не сможешь заменить Кейтлин!» Почему-то после этого ему становится легче. Он съезжает от Джо, снимает маленькую комнатку на окраине города с соседями рокерами и начинает существовать. Аллен срывается спустя полгода и меняет хронологию. Снова, и снова, и снова. Он спасает Кейтлин для того, чтобы снова её потерять. У него непобедимый соперник. Время забирает у него Кейтлин. Как говорит ему потом Флэш с Земли-2: «Изменения времени всегда забирают что-то по-настоящему дорогое. Твой Флэшпоинт забрал у тебя твою Кейтлин». И Барри ненавидит его, и себя, и всех вокруг. Его — за правду, себя — за глупость, всех вокруг — за то, что только он потерял всё на свете. Барри находит другой способ «общения» с Кейтлин и подолгу пропадает в прошлом на её кухне, пытаясь искупить вину и узнать ответы на вопросы. Узнать тайну лаковой туфельки в прихожей (той самой, которой она его ударила, когда он с порога накинулся на неё с поцелуем), биты у стены гостиной, осколков вазы, смятых простыней и футболки Барри под кроватью (ту, которую Кейтлин сдергивает одним рывком). Следы закономерностей, цепочка событий, поражающая своей правильностью и простотой. То, что Барри должен был сделать давно… Барри лежит на смятых простынях в пустой (и ему кажется, даже холодной) квартире Кейтлин еще сутки, вдыхая запах их сплетенных тел и солнечных брызг её волос на белоснежном покрывале. Аллен вспоминает её тело в своих руках: тогда, когда она прижималась ближе, обдавая горячим дыханием шею, и тогда, когда её сердце, спотыкаясь, шептало: «Я люблю тебя, мой… нежный Барри Аллен…» Тогда, когда жизнь из неё уходила медленными волнами. Тогда Барри понимает, флэшпоинт действительно отбирает самое важное. *** Барри поскальзывается на повороте и едва удерживается на ногах, когда видит Циско у входа на кладбище. Тот неловко переступает с ноги на ногу, стараясь согреться. В этом году зима в Централ-Сити выдалась холодная. Барри подбегает к нему, когда замечает, что у обоих в руках букетики лаванды. Циско недовольно шмыгает носом, бросает на Барри суровый взгляд и кидает: — Ты опоздал. — Прости, просто… — Пошли уже, — грубо перебивает его Рамон, и они шагают по белому снегу. Они стоят около могилы Кейтлин Сноу около пяти минут, а потом Циско открывает флягу с эг-ногом. Они вдвоем быстро её приканчивают, и Барри снова завидует другу, а особенно его возможности пьянеть. Никто из них не говорит ни слова, но, кажется, и так всё понятно. Циско неловко смахивает скатывающиеся слезы по щекам, шмыгает и встает, чуть покачиваясь (эг-ног довольно ощутимо бьет в голову). Перед тем, как уйти по тропинке к выходу — Циско останавливается и бросает через плечо: — Она была самым лучшим, что было в твоей жизни, а ты даже не смог её спасти. Барри чувствует, как комок встает в горле, но знает, что Циско прав. В каждом слове. В каждой фразе. Барри касается мраморной плиты, прислоняется лбом к холодному камню и ему кажется, что он слышит мягкий голос Кейтлин Сноу. — Пожалуйста, будь со мной…