собственный сорт греха

Криденс мечется по холодному полу, хватаясь в абсолютно липкой и отвратительной темноте за хоть какую-либо опору. Его глаза закрыты шелковым черным платком. Ему кажется, что впереди есть что-то тёплое, что-то греющее, и он тянет руку, но звучит лязг цепей, и мальчик чувствует, как задыхается, а руки не могут дотянуться до чего бы там ни было. Он хочет закричать, сказать хоть что-то, но рот закрывает кляп. — Ш-ш-ш, мальчик мой, — звучит медовый голос, всегда такой успокаивающий, но сейчас особенно вселяющий страх, непонятный и вязкий. Мальчик вздрагивает, — снова лязг цепей, — и ощущает себя так странно, так горячо, что сначала теряется, не понимая, что и откуда шёл голос, — не пугайся. По телу Криденса пробежались мурашки, и только сейчас он по-настоящему осознал, что сидит на полу абсолютно голый. Криденс всхлипнул, на что голос усмехнулся так грязно, так пошло, что мальчик почувствовал нарастающее тепло внизу живота. Он протянулся вперёд, пробуя темноту на вкус, но железные цепи удержали его. Криденс простонал, а красный шарик во рту смягчил стон. — Всему своё время, — сказал его хозяин и резко провёл по его линии подбордка пальцами. Это прикосновение ощущалось лавой, жаром, таким огромным, что можно было не только обжечься, но и сгореть дотла. Криденс тихо всхлипнул и потянулся вперёд, за прикосновениями, будто они — вода живительная. — Я же сказал, Криденс, всему свое время, — в его устах это имя казалось чем-то неизменным, неизмерно красивым и прекрасным. Когда кто-то другой зовёт Криденса по имени, то оно кажется серым, резким, несуразным и быстрым. Когда это делает он — Криденс готов молить каждый раз шептать его как молитву, когда сам мальчишка делает ему приятно. Криденс чувствует, как его член наливается кровью, как в разуме все заполняется похотью и грязью, отчего не хочется отмываться вообще, как сначала могло бы подуматься, хочется навсегда пребывать в таком полупьяном состоянии. Весь этот адреналин в крови толкает быть распутным, и Криденс думает, что это грех. Ему нравится так думать. Он мычит, елозит по полу, скрипит и звенит цепями, всхлипывает, ему хочется ещё, ещёещёещё… И он получает: широкие руки проводят по его щеке, ерошат волосы, спускаются ниже, к ключицам и проводят там, осторожно оглаживая каждую ложбинку. Криденс тихо хрипит, а руки все не останавливаются. Они идут к груди, накрывают её полностью, иногда терзая набухшие горошины сосков. Криденс заглушено стонет, и его хозяин хочет убрать этот кляп, чтобы наконец-то дать волю своему мальчику хотя бы стонать в голос. Криденс ощущает, как язык касается правого соска, отчего дергается вперёд и резко вздыхает. — Будь хорошим мальчиком, Криденс, — член твёрдо стоит и даже подрагивает, истекая смазкой, и это даже больно, но приятно одновременно — Криденс наслаждается, стонет, поддаётся вперёд к прикосновениям, — сейчас я сниму кляп. Криденс удовлетворительно замычал, заластился, пока руки растегивали застежки на кляпе. Как только красный шарик покинул рот Криденса, он выгнул спину, потянувшись вперёд за пальцами, вобрал их в рот и начал облизывать. Мальчишка делал это усердно, он хотел понравиться хозяину. — Какой ты голодный, да, Криденс? — Криденс смочил слюной указательный и средний пальцы и сосал их, пока его хозяин толкал их глубже, а потом резко покинул его рот, отчего Криденс рефлекторно протянулся вперёд и второй раз чуть не задохнулся от натяжения ошейника. Он готов был разрыдаться от обиды, готов был порвать эти цепи и подобраться к хозяину ближе, почувствовать его. Вместо этого он лишь чувственно всхлипнул и разочарованно вздохнул. Ему явно было мало. Вдруг тело Криденса резко подняли и усадили прямо у стенки. Стенка холодная, а руки хозяина тёплые, и этот контраст просто убивал. Он почувствовал, как его руки поднимают вверх и услышал щелчок застежки, после чего двигать руками он не мог. Он обиженно вздохнул, но ничего не говорил. Не разрешали. — Давай поиграем, — услышал он около уха и чуть не задохнулся от такой резкости. Он вздрогнул и повернул голову, но тепла не почувствовал, что означало, что его хозяин ушёл. Криденс вдруг забоялся, мурашки табуном прошлись по телу, сердце быстро забилось, а руки заныли от стягивающих пут. Он резко ощутил прикосновение пальцев к головке члена и выгнулся вперёд, захныкав, желая больше. Палец прошелся по всей длине, и теперь уже вся рука неожиданно обхватила его ствол, быстро провела несколько раз по всей длине и так же неожиданно ушла, отчего Криденс застонал в голос и пододвинулся к рукам ближе, но каждый миллиметр мальчик двигался вперед — каждый миллиметр мужчина двигался назад, специально не отдавая мальчишке то, что ему нужно. Ему так нравилось дразнить Бэрбоуна. Криденс полыхал, ему казалось, что до разрядки буквально нанометры, член подрагивал, и из него ручьем лилась смазка. Адреналин толкал на странные поступки, и Криденс неосознанно снаглел: — Пожалуйста, — тихим шепотом сказал Криденс, нарушая запреты, но ему уже было как-то плевать. Он всхлипывал, пока его тело было в предоргазмном состоянии, — пожалуйста, Мистер Грейвз, пожалуйста, Перси, дай… — Плохой, плохой мальчишка, — Персиваль сказал это так, что Криденсу показалось, будто стены вокруг задрожали, даже ходуном заходили. — Я сказал тебе молчать, да? Ты нарушил запрет. Тебя следует наказать. Криденс знал: хоть стена и держит его физические цепи, Персиваль все-таки держит ментальные. При слове «наказать» у мальчика в голове на секунду выстроились картины Мэри Лу и ремня, но тут же исчезли, как только его закованные руки, все ещё связанные между собой, отстегнули от стены, а тело Криденса животом было положено на колени Грейвза. Видимо, Персиваль заранее приготовился и пододвинул ближе свое кресло, где он сейчас и сидит. Цепь с ошейником все ещё намертво была прикреплена к стене, так что одно движение не в ту сторону — мальчик будет задыхаться. Хотя, ему, в принципе, это будет нравиться. Мальчик закусил губу, почувствовав головкой члена грубую ткань брюк, а кожей ниже колен — бортики кресла. Он поерзал как можно больше, чтобы получить больше удовольствия. Персиваль заметил это и занес руку. Миг — удар по заднице и стон, то ли удовлетворённый, то ли болезненный — Персиваль не понял. Но потом он точно уяснил — когда Криденс после удара приподнял свой раскрасневшийся зад и вцепился ноготками в штаны Грейвза, глотая всхлипы — стон был удовлетворительным. Грейвз только усмехнулся и будто невзначай задел пульсирующую дырочку, отчего мальчишка резко вздохнул, выдохнул и гортанно застонал, поднимая задницу выше. Криденсу было хорошо. Хотя, это мало сказано. Он дрейфовал на границе боли и удовольствия, и это цепляло, засасывало в себя. Его член в любой момент готов был излиться и нетерперпеливо подрагивал, пачкая смазкой брюки Персиваля. Мальчишка животом сквозь брюки чувствовал возбуждение Грейвза, и не описать словами, как был рад, сам не зная почему. Он знал, что это — чистый грех, что сам Персиваль Грейвз — это грех в чистом, его натуральном виде. И ему так осознанно, так абсолютно неиллюзорно нравилось грешить. Ещё несколько таких ударов, и Бэрбоун в бреду начал шептать что-то, иногда добавляя особенно несуразные слова: — Да, папочка, да, да, да-а-а-а, — голова ходила ходуном, мысли путались, жар внутри усиливался, — Ещё, больше, да, пожалуйста, папочка, пожалуйста… Он повторял это как молитву, иногда пачкая слюной брюки Персиваля. Криденс был уверен: Грейвз наслаждается тем, что его мальчик зовёт его папочкой, он получает от этого какое-то особенное извращенное удовольствие. И вот уже чувствуется конец: Криденс открыл рот как можно шире, глотая воздух и впиваясь в собственные ладони ногтями настолько, что оттуда пошла кровь, пока парень кончал. Он продолжительно простонал, и его тело будто отключилось. Перед глазами было черное марево: он знал, что ничего не видит из-за платка, но как-то умудрялся уловить красные пятна, янтарные, и даже увидеть глаза своего Бога. Спустя, наверное, вечность простого лежания на коленках у своего хозяина в послеоргазменном состоянии, Криденс вдруг получил поцелуй. Мягкий, шелковый, как лепестки розы, такой нежный и тающий на губах. Он даже рад, что в своей жизни настолько согрешил, что заполучил Персиваля Грейвза.