В шаге от крокодильей пасти

Проходя мимо карты с отмеченными на ней позициями Египта и Сирии, Рехема на мгновение будто бы случайно задержалась, скользнув по ней взглядом, и быстро прошла дальше. Нельзя было, чтобы кто-нибудь заметил, что она проявляет интерес к военным делам, как и к любым другим государственным вопросам. Она была всего лишь наложницей — любимой наложницей Тутмоса, которой не возбранялось перемещаться по дворцу, как ей вздумается, но, разумеется, не полагалось знать никаких тайн, не касающихся фараона и его постели. Выйдя на балкон, Рехема прикрыла глаза и восстановила в памяти карту. Всё выглядело как нельзя лучше; не стоило и сомневаться в очередной грядущей победе египетского войска. Вздохнув, Рехема покачала головой. Победы лишь раззадоривали Тутмоса, и он жаждал новых, не думая о том, что расширяющиеся границы нужно постоянно удерживать. Война была единственным, от чего его почти невозможно было отговорить. Кроме того, ей не нравилось, когда он уезжал. Тутмос любил войну и подолгу во дворце не засиживался, а недоброжелатели Рехемы только и искали повода от неё избавиться. Требовался недюжинный ум, чтобы продолжать притворяться глупой и в то же время добиваться своего. Впрочем, в ближайшее время Тутмос не должен был покидать Фивы. Приближался разлив Нила, и он должен был бросить в реку папирус с приказом водам подчиняться. Этой церемонии крестьяне ждали с нетерпением — по крайней мере, так утверждали жрецы, и фараоны ей не пренебрегали. Снова вздохнув, Рехема отправилась на поиски Тутмоса. Нужно было переубедить его насчёт поставок из Пунта, слишком дорого обходившихся казне. Наверняка чати станет убеждать фараона повысить подати, и Рехема была решительно настроена этого не допустить. Встречавшиеся ей по пути слуги подобострастно кланялись, но Рехема их, разумеется, не замечала. Она вообще ничего не видела по пути, пока знакомый голос не вырвал её из пелены напряжённых мыслей. — Госпожа Рехема. Рехема поморщилась, узнав Оана. Оракул Тота был её главным врагом. Он единственный понимал, что на самом деле Рехема пытается исподволь влиять на фараона, причём не с целью разжиться новыми драгоценностями, а чтобы добиться от него серьёзных государственных решений. Кроме него этого не замечал даже сам Тутмос, но Оан был умён — и он ненавидел Рехему. Их взгляды слишком во многом не совпадали, а желания слишком часто противоречили друг другу. И хотя оружием Оана были дарованные богами предсказания, а Рехема обладала лишь ласковыми улыбками и вкрадчивыми речами, нередко ей удавалось одержать над ним верх. И всё же недостаточно часто. Ах, если бы Оана не существовало; ах, если бы она могла родить Тутмосу сына… Ах, если бы Сехмет, её божественная мать, снизошла до помощи! Ах, если бы Рехема родилась мужчиной! Она сама рвалась бы в битву вместо того, чтобы пытаться удержать от неё других! Но мечты оставались мечтами, а пока они с Оаном плели друг против друга нескончаемые интриги. А сегодня в его голосе было что-то новое. Обычно, одержав над ней победу, Оан излучал торжество. Но сегодня… это было нечто большее. Ликование. Рехема сглотнула, подавив подступившую тревогу. У неё возникло ощущение, что Оан нашёл способ избавиться от неё раз и навсегда. Она нашла в себе силы приветливо ему ответить и пошла дальше. Он пошёл за ней. Тутмос обнаружился в мастерской. Рехема спиной почувствовала, как поморщился Оан: оракул считал любимое занятие Тутмоса недостойным фараона, бога среди людей. И едва ли прежние фараоны так интересовались изготовлением стеклянных изделий или чего угодно другого, как Тутмос. Рехеме это нравилось. Увидев вошедших, Тутмос царственным жестом отпустил начальника ремесленников царских и храмовых мастерских. Оан упал на колени. — О Гор, Могущественный Бык, Возникающий в Фивах, — начал он. — От обеих Владычиц, Возносящих в царском сане, Подобен Ра в небесах, Золотой Гор, Сильнейший из сильных, Священный явлением, Бог Двух Земель, Неизменный, явленный как Ра! О владыка Тутмос, с прискорбием должен поведать о последнем пророчестве, дарованном мне богами. Тутмос терпеливо выслушал перечисление своих имён, ласково гладя Рехему, устроившуюся у его ног, по голове. — Пророчество государственного значения? — спросил он. — Почему ты явился в такое время? Нужно позвать чати или жрецов? Оан не обратил внимания на лёгкое недовольство фараона; Рехему это встревожило ещё больше. — Нет, о сильнейший из сильных, — сказал он. — Пророчество касается госпожи Рехемы. Рехема на всякий случай изобразила удивление, но Тутмос и не думал на неё смотреть. — С каких пор боги снисходят изрекать пророчества о простых наложницах? — нахмурился он. — С тех пор, о бог двух земель, как эти наложницы начинают злоумышлять против жизни своего повелителя. Рука Тутмоса в волосах Рехемы застыла. — Говори, — бросил он, по-прежнему не глядя на неё. — Боги велели мне, о неизменный, проверить вещи раба, которого по просьбе Рехемы вы отправили в дар её сестре Халиме, чтобы та не так тосковала по родине. Рехема побледнела. Она порадовалась, что сидит; иначе ноги точно подвели бы её, и Оан смог бы лицезреть её падение. Оан знает. — Среди этих вещей, — продолжил Оан, — был обнаружен свиток папируса с посланием. — Он вынул свиток из-за пазухи и, склонившись, протянул его фараону. Тутмос, всё ещё хмурясь, взял свиток и развернул его. Рехема смотрела в сторону. Она не потеряет самообладание при Оане; и всё же сложно было отогнать мысли о том, как поступит с ней Тутмос. Её сестра Халима была подарком Тутмоса правителю Ашшура. Когда-то сёстрам стало тесно в одном дворце, и Халима предпочла оставить Египет младшей, а сама сумела покорить Ассирию — вернее, её ишшиакума. Может быть, Сехмет была не так уж и неблагосклонна к своим дочерям. Переписывались Рехема и Халима, разумеется, редко. Отправить письмо, которое никто не должен прочесть, можно было не с любым попутным гонцом, а лишь с таким, который не мог бы вернуться и что-нибудь рассказать, а там, где должен был остаться, не знал бы местного языка. Так что изредка сёстры слали друг другу рабов в подарок. И в сегодняшнем папирусе Рехема описала подробности недавнего небольшого мятежа в Фивах, заверила сестру, что воевать с Ашшуром Тутмос не намерен, что она всеми силами удерживает его от такого опасного шага, просила дать ей совет в борьбе с жаждущим повышения податей жречеством. Письмо с головой выдавало все её попытки руководить Тутмосом. Она знала: он может простить что угодно, но не это. Не после тирании Хатшепсут. Тутмос дочитал свиток и свернул его, бросив на пол. — Рехема, — неторопливо начал он, — как должно поступать с предателями? — О сын Ра, Тутмос, наипрекраснейший, — ответила она, покорно опустив голову, — крокодилы будут им весьма рады. — Верно, — согласился Тутмос. — Оан, позови стражу. Рехема не смотрела ни на него, ни на Оана. Ей не хотелось видеть на лице Тутмоса боль и было страшно увидеть равнодушие; и она не хотела, чтобы Оан запомнился ей преисполненным ликующего торжества. Вошли стражники, и Тутмос коротко бросил им приказ: — Бросьте этого предателя крокодилам. Немедленно. Рехема изумлённо вскинула голову; не меньшее изумление, вытесняемое ужасом, отразилось на лице Оана. Он попытался что-то крикнуть, но стражники уже утащили его из комнаты. Она непонимающе повернулась к Тутмосу, и тот расхохотался. — А ты испугалась, а, горлица? Рехема открыла было рот, но не нашлась с ответом. — Напрасно, — продолжил Тутмос. — Разве ты не знаешь, что суд фараона — самый справедливый? Подумать только, нечестивец пытался опорочить тебя! — Он покачал головой и поднялся на ноги. — Насколько же глупым нужно быть, чтобы придумать такой заговор? Как он мог решить, что я поверю, что ты умеешь писать? Рехема так и застыла. Сердце пустилось в бешеный пляс, и ей пришлось приложить усилие, чтобы на её лице отразилось лишь покорное смирение. — Негодяй знал, — сказал Тутмос, — как я ненавидел мачеху, и попытался убедить меня, что другая женщина пытается захватить надо мной власть. Говори он о любой из моих жён… но ты не такая, Рехема. Хотя, должен заметить, ты и правда не любишь, когда я отправляюсь на войну. — Я боюсь потерять тебя, о наипрекраснейший. — Мои жёны лишь радуются, когда я возвращаюсь из похода с подарками для них. — Для меня лучший подарок — твоё присутствие, о повелитель. Тутмос мягко вздохнул. — Знаю, — сказал он. — И готов тебе его подарить. Подари же и ты мне то, чего так жажду я, Рехема, и я не отправлюсь ни в один поход без твоего дозволения. Он наклонился, поцеловал её ладонь и вышел. Рехема прикрыла глаза. Она знала, о чём он. Конечно, знала. Но ни у неё, ни у Халимы не было сыновей.