Dein Schmerz in meinem Mund

      Камеру тускло освещала находившаяся на последнем издыхании обычная электрическая лампочка, висящая в коридоре. Она светила неровно и мигала с периодичностью в каждые пять-семь минут, неприятно раздражая глаза, и без того отвыкшие от нормального освещения. Свет ее охватывал серые кирпичные стены, холодные, испещренные множеством царапин и непристойных надписей, в которых универсальное слово из трех букв было верхом порядочности. Но одиноко покачивающейся (ее коллеги вокруг изжили себя совсем недавно, и руководство все никак не доберется до них) лампочки не хватало мощности засветить стол, стоящий в конце коридора в темном углу, и только грани стаканов изредка выделялись холодными вспышками, да металлически поблескивали наручники, вязь ключей, пряжка ремня развалившегося на стуле охранника. Лампочка, конечно, еще и охватывала толстые железные прутья решеток, за которыми прятались, прикрывая глаза рукой то ли от кошмаров, то ли от света, мальчишки разного возраста. Все они заклеймены горящим словом правосудия за свои «переступления» закона. Причины разные, а условия — одинаковые: двухместная камера три на три метра; умывальник в углу; напротив него — туалет, пробирающий своими запахами до самых костей, от них, кажется не уйти никуда, так они проникли под кожу, зацепились в волосах, что даже душ раз в неделю не может перебить их, умелым плетением связанных друг с другом. Под потолком камеры вытяжка, прикрытая пыльной решеткой, не издавала ни звука и вообще уже долгое время не подавала никаких признаков жизни, поэтому воздух был застоявшимся, терпким, в бессонном бреду еще и вполне плотным, осязаемым, как мутная пелена воды, липкая от грязи и пота.       Криденс нервно провел рукой по короткому ежику темных волос и прерывисто вздохнул. Верхняя койка заскрипела под тяжестью грузного тела соседа-мальчишки со сломанным носом. Раздался громкий храп, одна его нога свесилась вниз, и подросток сильнее вжался в холодную стену, чтобы не чувствовать этого отвратительного запаха, исходящего от толстяка и перебивавшего весь поток мыслей. А подумать действительно было над чем, ведь уже завтра ему придется войти во «взрослую жизнь», которой он начал нестерпимо бояться с недавнего времени. Почему-то когда юноша шел заканчивать со всеми этими людьми, то совершенно не думал о последствиях: тюрьма представлялась ему чем-то далеким и эфемерным, как впрочем и вся его жизнь после окончания школы. Криденс хорошо учился, был вежлив с учителями, тренером по стрельбе и вообще неплохо себя зарекомендовал, но каких-то особых желаний-мечтаний у него никогда не было — он совершенно не знал, как распорядиться со своим будущим, но размениваться на работу очередного офисного клерка ему никак не приглядывалось. Парень думал, что все это не для него — юристы-экономисты, инженеры-компьютерщики, историки, писатели и художники, политики. Он как будто вообще создан не для этого мира, слишком унылого и, конечно, ужасно эгоистичного.       Криденс подтянул к себе тощие ноги, все в уже желтых и болезненно ноющих синяках, сложил на них руки в застиранной оранжевой тюремной робе и уткнулся лицом в костлявые колени, закрывая глаза. Стоило ли произошедшее того, чтобы сейчас сидеть здесь? Определенно, нет.       Конечно, глупо было бы думать, что подростку жаль убитых сверстников, отца и сестры. Ему кажется, что он мог бы сделать это по другому, не так опрометчиво, более продумано, тонко на грани искусства и вообще не попасться — уж мозгов бы ему хватило. Но сделанного не воротишь, а от клейма и тюрьмы не избавишься.       До подъема в семь утра оставалось еще много времени, которое можно было пустить на последний спокойный сон в его жизни, но отключаться не хотелось, то ли от неприятного чувства, сворачивающего все внутренности, то ли просто от того, что он не устал за те несколько часов работы на кухне. А о спокойном и безопасном сне ему с завтрашнего дня оставалось только мечтать, как не уставали повторять надзиратели. Они смеялись до мерзкого хрюканья, вздрагивали всем телом, запакованным в тесную не по размеру форму, тыкали в него кривыми сальными пальцами и усмехались презрительно одним взглядом блестящих глаз. Совершенно тупые, не волнующиеся ни о чем, кроме как о еде и таких же дурочках-женах. Не нужно быть гением, чтобы знать как они ведут себя после работы.       Заваливаются в какой-нибудь грязный, дешевый бар, кишащий тараканами, заказывают себе пива (понятное дело, такого же никудышного как и все заведение), картошку фри и обязательно стейк средней прожарки, чтобы сок стекал по двойному-тройному подбородку. Этот недо-кто-то-там ест и пытается флиртовать с официанткой, чтобы потешить свое самолюбие, а в это время картофель фри — даже далеко не хрустящий, а просто жирный и мягенький, пачкает ему руки маслом, обильно стекающим по пальцам, маленькие жеваные розоватые кусочки стейка остаются в бесцветных моржовых усиках. Глаза опьяненно блестят, и официантка уже думает, что сорвала большой куш — щедрые чаевые. Но все не так радужно, ведь зарплата у служащего на стороне закона и порядка не высокая и нужна ему самому.       Криденс усмехнулся своим мыслям и плотнее обхватил себя руками — ночи в камере не самые теплые, а он, ко всему прочему, был особо теплолюбивым мальчиком. Но кому какое дело до детишек-преступников в американских тюрьмах — одних из самых лучших по качеству условий содержания в мире? Криденс злостно впился пальцами в выступающие ребра, обтянутые тонкой бледной кожей.       «Нет, нужно отделаться от этих плохих мыслей», — сказал себе юноша, возвращая взор к тучному надзирателю, уже стоящему на пороге своего дома, до нельзя сладенького, притворно-уютного, что становится даже тошно. Жена открывает ему дверь, вся раскрасневшаяся от кухонного жара, и начинает что-то щебетать, даже толком не поприветствовав мужа, разве что мазнув сухими губами по щеке. Мужчина не прислушивается к ней, вставляя односложные реплики и думая, что может сегодня ему обломится и вместо того, чтобы смотреть очередное скандальное ток-шоу по телевизору, он сможет наконец взгромоздиться своей тушкой на жену и присунуть ей по-быстрому, пока дети на выходные отправились к бабушке. Конечно, его планам не суждено сбыться, ведь голова/живот/задница болят и вообще уже двое детей, какой-секс-возраст-не-тот.       Криденса все это бесило, и для себя он бы никогда не выбрал такой жизни. Уж всяко лучше отсидеть в тюрьме, и, может, повезет умереть молодым, ведь все вокруг говорят, что несмотря на развитую гуманную и демократичную систему исправительных учреждений в США, долго живут там немногие. Парень справедливо оценивал свои шансы и даже не думал вносить себя в категорию этих «немногих», он же не глупый наивный мальчик в конце-концов.       Из крана раковины в углу комнаты капала вода, и Криденс начал считать разбивавшиеся об уже начавший ржаветь алюминий капли. Занятие не самое подходящее, но подростку странным образом стало спокойнее, когда он занял себя этим не затратным и совершенно бесполезным действием. В голове фоном билась мысль о том, что нужно уже прекратить страдать немыслимой херней и лечь спать. Однако раскачиваться в такт падающим холодным каплями воды казалось немного легче, чем распластаться по кровати и закрыть наконец глаза.       Парень вспомнил, как в первую ночь здесь бывший сосед, жилистый парень с выдающейся вперед квадратной, повидавшей виды челюстью, уже отправившийся в дальний путь, приложил его об эту раковину, потому что Криденс может быть очень настойчиво-раздражительным в своих вопросах. Было адски больно, как он еще не умер там? Голова кружилась, в ушах звенело, а перед глазами все расплывалось и смешивалось в одну неприглядную серо-оранжевую массу. А еще он чувствовал, как содрогается его тело в попытке смеяться. Сокамерник не распускал часто с ним руки потом, потому что всегда помнил этот его смех, а еще больные красные глаза, глядящие на него насмешливо и презрительно. На избитом лице щуплого пацана все это смотрелось неубедительно, но жутковато, а сосед его не был слишком жестоким — всего лишь изнасиловал свою младшенькую сестренку, поэтому ничего такого особенного, что могло вселить в него страх. Конечно, Криденс здраво рассудил, что лучше не нарываться на драки-избиения, но характер только могила исправит, чего ему еще не хотелось. Поэтому драться с другими заключенными, а потом отбывать наказание в изоляторе за нарушение дисциплины было совершенно нормальным.       Хотя для Криденса, в отличие от многих других, это было невыносимо. Маленькая темная комната за железной скрипучей дверью лишала нервов своей тягучей тишиной, наступающей со всех сторон. Темнота давила на грудь, заставляя в немом крике открывать рот, распахивать глаза, и заползала внутрь смердящей материей. Криденс боялся темноты, но не той, когда сидишь спокойно в камере, уставившись в узор мельчайших разноцветных танцующих перед глазами «мушек», задницей чувствуя, как койка содрогается от любого движения соседа. А той, когда ты совершенно один, и тьма настолько непроглядная, что всматриваться в нее до стучащих друг о друга зубов жутко. С одной стороны, подросток гордился тем, что не воспринимает путевку в изолятор как небольшой отпуск, в отличие от недалеких своих знакомых, но с другой — ему изредка хотелось побыть таким же пугающе слепым.       Соседи по временному месту жительства смотрели на него волком и на контакт не шли, отчего парень временами даже страдал, ведь каждому нужно хоть редкое, но общение — живое, а не мысленное с самим собой. Но потом Криденс привык и избавился от такой глупой слабости как потребность в компании. Стоит ли говорить, что когда он перестал играть на нервах других, то те стали относится к нему более настороженно, прекрасно зная, почему его сюда посадили, и гадая, что же этот мальчишка может выкинуть. Но время шло, а Криденс, казалось, не обращал на них внимания.       Ох и глупо же было вести себя так опрометчиво надменно, да еще и привыкнуть к тому, что никому до тебя нет дела, и стать крайне неосторожным. За это парень поплатился пару дней назад, когда на послеобеденной прогулке, его взяли под белые рученьки и отвели в слепой для камер наблюдения угол. Криденс понимал, что сейчас произойдет, и не был удивлен, только зол на себя за то, что потерял бдительность, но когда первый удар пришелся кулаком в живот, то стало совершенно не до каких-либо мыслей. Подросток согнулся пополам, удерживаемый лишь за руки двумя такими же заключенными. Брайан был младше его на год. Он был тучным, но не рыхлым, и с дьявольски красными белками слезящихся глаз. А еще он был черным и распространял дурь, убив при этом, пожалуй, не меньше людей, чем Криденс. Все это пронеслось за долю секунды в его голове перед тем, как костлявой ногой прилетело по ребрам.       «Останутся синяки», — отрешенно подумал Криденс, дернувшись в крепкой хватке держащих его.       Другая пара рук принадлежала белому парню из нового Ку-клукс-клана*, которому в первые беспокойные несколько месяцев в тюрьме Криденс умудрился откусить ухо в пылу завязавшейся драки. Тот долгое время обходил его стороной, кривя лягушачьи губы в гадкой ухмылке.       «Какая ирония», — думал Криденс, глядя на черные и белые руки, держащие его и не смог перехватить улыбки, перекосившей болезненно бледное лицо, по которому, кстати, тут же и перепало.        Голова дернулась в сторону, правая сторона лица неприятно саднила, а во рту новыми красками обрастал металлический вкус крови.       Захотелось пощупать нос и зубы, чтобы точно убедиться в их сохранности, что Криденс не преминул сделать, проводя подрагивающей рукой по ссадине на носу, грубо очерчивая пальцами со сбитыми в кровь костяшками синяк на скуле, а потом спускаясь к губам и оттягивая их, задевая розовые десны, все еще крепкие зубы, немного неровные, но какая нахрен разница, когда он может лишиться и их? Тонкие пальцы с удлиненными, под мясо остриженными ногтями — мокрые, в неприятно вязкой слюне, пахнущей чем-то кисловатым.       Невыносимо захотелось подрочить. И нет, ему не впервой ублажать себя, когда сосед по камере рядом, но расслабиться никогда не удается. А особенно этой ночью. Поэтому мысль о быстрой дрочке отметается в сторону, и Криденс валится на койку с тихим, утомленным стоном, обхватывая голову руками.       «Нужно уснуть», — в который раз подумал он, замирая в позе эмбриона, чувствуя себя так немного защищеннее, чего категорически не хватало в подобном месте.        Парень лежал неподвижно некоторое время, и сам не заметил, когда именно сон цепко сжимает его своими склизкими щупальцами.       Ему снилось кладбище, освещенное лучами осеннего солнца, уже не греющего, но все также слепящего глаза. Оно распологалось в неприметной долине и было окружено дряхлыми деревьями, готовыми в скором времени испустить дух и отдаться на съедение насекомым, стать наконец хоть кому-то полезными. Ветра не было, и воздух казался затхлым, немного сладковатым, от чего к горлу подкатывала тошнота.       Надгробия могил были не ухожены и стары, так что надписей на них не разобрать — они осыпались под гнетом ветров, дождей и гроз, а все, что можно было бы и увидеть, увито густым плющом.       Криденс во сне сновал между ними в беспокойстве, как будто что-то искал, но никак не мог понять что же именно. Он уже начинал раздражаться, пинал землю под ногами, рассыпался в красочных ругательствах, но вдруг зацепился ботинками за корень кустарника и упал, чудом избегая столкновения своего носа с гранитной плитой. Юноша поднялся, отряхнулся от пыли и краем глаза заметил, что плита эта расколота вдоль деревянным копьем**. Он подошел ближе, ощущая непонятное волнение в груди, воздух в этом месте как будто вибрировал, а в ушах стоял монотонный гул, и Криденс теперь не был уверен, что упал только из-за того, что запнулся. Наконечник копья металлический, старый и вроде как ржавый, но нет, больше похоже на следы запекшейся на нем крови. Да, точно, на древке тоже видны темные бордовые следы. Криденс смотрел и боялся прикоснуться. Пальцы немели, как от холода, на лбу выступил пот, а в голове лихорадочно билась мысль свалить отсюда к чертовой матери, но телом будто перехватили управление как в компьютерной игре, и он двигался все ближе, протянул подрагивающие руки к копью, несмотря на абсолютное неодобрение мозгом этих действий. Однако противиться невозможно, поэтому парень с ужасом наблюдал как с силой стискивают оружие его ладони и дергают на себя.       Криденс проснулся от собственного вскрика, отдающегося в голове эхом. Он сидел на кровати и не понимал: кричал ли во сне или реальности, потому что сосед все еще спал, храпя в подушку. Но то, что холодный пот прошиб его тело, парень ощущал явственно, как и первобытный ужас, сковавший разум.