Правило трех "нет"

Сириус Блэк был просто неподражаем… во всех аспектах своего существования. Ремус, конечно, и не питал надежды, что хоть раз их попытка «Ну давай немного подтянем твои Заклинания, Бродяга!» окончится лишь взмахами палочек да закладыванием реальных знаний в лохматую черную голову, но верить-то хотелось. Совершенно зря, конечно же. — И почему ты не можешь хотя бы раз сконцентрироваться на том, что я говорю, дольше десяти минут? — протянул Ремус с едва заметной улыбкой, в губы Сириусу выдохнув, а тот лишь забрал у него из рук учебник по Заклинаниям, довольно небрежно скидывая книгу на пол. Люпин проследил за тем, как, печально прошуршав страницами, шлепнулся о пол пустой спальни первый том, и добро, но с укором добавил: — Почему ты обязательно лезешь целоваться? Сириус довольно хмыкнул и, чуть потянув на себя алое гриффиндорское покрывало, еще приблизился к Люпину, отчего тот выставил перед собой руки, не отталкивая Блэка, но сжимая его плечи осторожно. — Потому что тебе нужно кого-то обвинять в том, что ты тратишь свое время на поцелуи со мной, Лунатик, — усмехнулся Сириус, и Ремус не смог ему ответить. Ему пришлось просто позволить вновь губам Блэка коснуться своих и раскрыть, чтобы немного подышать вместе с ним, почувствовать вместе с ним и сдержанно простонать вместе с ним. — И, — оторвался на миг Сириус, а во взгляде его вспыхнули игривые огоньки, — кажется, ты ни разу не просил прекратить. В этом он был, конечно же, прав. У Люпина просто сил не было, чтобы попросить о таком, да и, чего уж душой кривить, желания. Он не знал, о чем вообще думает Сириус, — но его все устраивало, и то, что Блэк даже перестал подбивать колья к девчонкам, казалось Люпину важным. Сириус перестал думать о том, чтобы гулять с девчонками, когда у него появился Ремус. Кажется, именно об этом ему и стоило думать, каждый раз вспоминая, что их дружба явно свернула куда-то не туда. Но кто говорил, что это плохо? Сириус целовал Люпина долго, нежно и самозабвенно, потому что Ремус не терпел грубости и насилия. Он был слишком добродушным для чего-то жесткого — ну, большую часть своей жизни, по крайней мере. Ремусу не приходилось даже напоминать Сириусу, что он не потерпит неуважения, силы или жестокости — Сириус и сам прекрасно понимал это, а потому даже сейчас его явно нетерпеливые руки были обходительны и аккуратны, пока залезали под горчичный свитер Люпина. От его прикосновений у Ремуса тело пробивалось дрожью, и голова плыла — но сейчас не так, как обычно это было, а немного… опасно. — Нет, — сказал он четко в какой-то момент, хватая запястья Сириуса, когда тот уже добрался до его бедер. — Нет, Сириус. — Нет? — немного недовольно переспросил Блэк. — Не сегодня, — стал чуть тише голос Люпина, и Сириус сначала нахмурился, а потом его лицо посетило то выражение, которое Люпин видел раз в сотню дней. Сириус задумался, глаза закатив, и начал загибать пальцы на руках, едва слышным шепотом что-то считая. Зрелище столь непривычное казалось Люпину забавным; жаль только, что в его отказе не было ничего даже хоть отдаленно смешного. — Не утруждайся, — наконец вздохнул он, поняв, что Сириус сбился. — Осталось два дня. И отвел взгляд. Два дня было до полнолуния. В учебниках по защите от темных искусств, на семинарах им говорили, что оборотни только в полнолуние… собственно… перестают быть собой, но горькая правда была в том, что луна никогда не исчезала с неба. Люпин чувствовал ее леденящие серебряные лучи на своей коже даже тогда, когда сидел в теплой и закрытой башне Гриффиндора. Луна никогда не уходила с небосвода. — Оу-у, — протянул разочарованно Сириус, а потом уткнулся носом в плечо Ремусу, — ну… Ладно. — Я не хочу тебе навредить, — тут же торопливо зашептал Люпин, плечо Блэка сильно-сильно сжимая. Ему было тепло рядом с ним, ему было хорошо рядом с ним, и, по правде говоря, если бы не приближающееся полнолуние, он бы не стал отказывать Сириусу. Ему никогда еще не было плохо с ним — наоборот, только ночи с Сириусом и могли подарить Ремусу душевный покой. Раньше… он и подумать не мог, что однажды кто-то захочет проделать с ним что-то подобное, но с каждым разом, с каждым прикосновением Сириуса, каждой его шуткой и, на самом деле, с каждой горячной ночью Ремусу становилось все спокойнее на душе. — Ты не сможешь прям так уж сильно навредить мне, — фыркнул Сириус, головой тряхнув, и его черные волосы рассыпались по плечу Ремуса, который печально поджал губы. — У тебя с прошлого раза царапины на спине и укусы на шее заживали неделю, — напомнил ему осторожно Люпин. — Так это было полгода назад! — Да, а вспомни, как все было хорошо, когда ты не приставал ко мне перед полнолунием? Никаких травм и пугающих звуков… — Ну, если честно, — спокойно произнес Сириус, щекой о щеку Люпина потираясь, а потом всем весом своим роняя его на огромные подушки — жалко скрипнула кровать, и Ремус из-под челки посмотрел на него внимательно-внимательно, не отрываясь. — Если честно, все было не так уж плохо. — Джеймс до сих пор смеется, вспоминая, как каждый его удар по твоей спине заставлял тебя шипеть, — приподнялся на локтях Ремус, стараясь не замечать, как Сириус мягко гладит его руки, согревая нежно и ненастойчиво. — Он не смеется, он ржет, — хмуро добавил Сириус. Правда была в том, что перед полнолунием — да и после него, — Ремусу все так же сносило голову, но разница была лишь в том, что гасило его человечность. В полнолуние это была луна — и Ремус обращался, разрывая себя когтями, грызя собственные кости, валяясь по полу в ветхой Визжащей Хижине. До и после это был Сириус, который после каждой такой дикой ночки зарекался лезть в штаны к Люпину за пару дней до полной луны, но память его долгой, конечно же, не была. Он поцеловал Люпина в уголок губ, а потом, как и всегда, сопротивления не встретив, снова поцеловал чувственно, глубоко — он пытался отвлечь его от того, что на самом деле пытался расстегнуть его брюки, и у него получалось. Сириус был хитрым и изворотливым, и, быть может, ему все-таки было место на своем семейном факультете — потому что от его поцелуев в шею и чуть хрипловатого дыхания Люпину правда сносило голову. Он сам хотел этого — и только где-то в глубине сознания еще трепыхалась мысль, что он не может позволить себе снова превратить руки, плечи, спину Сириуса в кровавые лохмотья обычными, казалось бы, человеческими ногтями и зубами. Сириус слышал каждый его вздох, чувствовал каждый удар его сердца, улыбался каждой попытке Ремуса сопротивляться — и тому правда было тяжелее с каждой секундой. Слишком хорошо Сириус знал его. Слишком слабым было сопротивление. — Сириус… Сириус, — почти с мольбой простонал его имя Ремус, чувствуя, что уже возбуждается — от простых поцелуев возбуждается! В висках уже начинала стучать кровь, и руки костенели, становясь будто не своими. Желание накрывало с головой, яркое, почти гневное, животное желание, о котором на утро Ремус, видя раны, царапины, укусы на Сириусе, обычно вспоминал с отвращением. Ему было стыдно, ему было страшно и ему было плохо — он не хотел снова испытывать это, пусть Сириус и говорил сотню раз, что все хорошо, в порядке, что ему так даже нравится. — С-сириус, — сорвался его голос, почти падая в бездну. Перед тем, как чернота заполнила его глаза Люпин все-таки проронил: — Я же сказал: нет… И Сириус замер. Дышать глубоко было почти больно: сам воздух резал горло Ремусу, а возвращаться обратно не хотелось. А ведь было нужно — и Люпин, дыша с трудом, лежал на мягких алых подушках под Сириусом, который вглядывался в его лицо с беспокойством. Сириус был придурком. Он не умел останавливаться тогда, когда было нужно, и сушил весла слишком поздно — а потом становился до одури заботливым. Но, честно, Люпину очень нравилась эта его неуклюже-нежная забота. Люпин пришел в себя и ладонь к щеке прижал, а потом рот ею прикрыл, продолжая сквозь свои пальцы дышать. Он чувствовал, что его губы уже стали влажными, опухли от бесконечных поцелуев и того, что хотелось еще, а в паху тянуло — правда, не так уж сильно, — и Ремус смог перевернуться на бок, в каменную стену смотря. — Я обещаю… После полнолуния… — Ну уж нет, — стал почти грозным голос Сириуса, и он рухнул на Люпина, в кровать его вжимая и обнимая так тесно, что тому почти стало больно. А потом поцеловал Люпина в макушку, руку холодную его находя и в своей ладони сжимая. — Когда ты будешь чувствовать себя лучше, тогда и… — притих Сириус. Люпину было горячо в его объятиях, по-настоящему горячо, и он облизнул свои розовые губы, в подушку почти носом утыкаясь. Ноги он свел сильно — он лишь надеялся, что его тело успокоится быстрее, чем возбудилось, и тогда все станет хорошо… Насколько вообще могло быть хорошо перед полнолунием. — Прости, — наконец сказал Сириус, мягко и ласково целуя Люпина в ухо, и тот печально пробормотал: — Ну, ты хотя бы соблюдаешь правило трех «нет». Было бы еще здорово, если бы ты понимал, что раны, которые ты от меня получаешь, это не повод для радости или гордости. Голос его был тих и спокоен, но теперь на душе кошки скреблись. Котята. Он любил поцелуи Сириуса, да и все остальное тоже любил, но… Люпин не был любителем отказывать себе в том, чего хотелось. А с Сириусом всегда хотелось очень сильно, и поделать ничего было нельзя — слишком уж хорош был в постельных делах лохматый Блэк. — Не занудствуй, Ремус. — Не будь дураком, Сириус, — пробормотал в ответ беззлобно Ремус. Сириус был придурком — но его, Ремуса, придурком. Которого он искренне любил и не хотел ранить. Близились выходные, и они могли вот так просто поспать. Ремусу сейчас хотелось лишь умиротворения, и только Сириус мог исправить свои же косяки — а потому Люпин и надеялся на то, что сегодня ночью будет не один.