Happy Birthday!

Когда Юри увидел очередное уведомление, смахнул все накопившиеся и выключил телефон. Самые близкие его уже поздравили. Он из раза в раз вежливо благодарил, убеждая, что нет, ничего страшного не случилось, и голос нормальный, простыл немного, ноябрь же. На остальных людей сил не осталось. В голове упорно стучало: «А вот Виктор бы!» Виктор всегда активно общался с фанатами в соцсетях, да и поздравлений с днём рождения наверняка не избегал как чумы. Но Юри, в отличие от Никифорова, праздновать было нечего — карьера закончена, учёба тоже, друзей толком нет, про отношения даже думать страшно, да и бесполезно, пожалуй. Он не знал, что делать со своей жизнью дальше, и самое страшное — не хотел ничего. В съёмной квартире было холодно. Отопление снова приказало долго жить, а ноябри в Детройте морозили нехило. Снега ещё не выпало, зато ветер сносил с ног, и от этого тоска лишь крепла. Обычно подобный депресняк гнал Юри на каток, но сегодня мысль о том, чтобы показаться кому-то на глаза, приводила в ужас. Мечтая о маминых вкусняшках, он закопался в одеяла вместе с коробкой полузасохших, вчера купленных, пончиков. Вслед за обжорством пришла её величество бессонница, принеся с собой увлекательный сеанс просмотра потолка. На следующее утро Юри проснулся разбитым, но настроение заметно улучшилось. Его жизнь была всё так же бесперспективна, зато этот день прошёл, и можно было выдохнуть до следующего года. Почувствовав, что самая жесть отступила, он решился проверить пропущенные звонки и сообщения. На пару ответил, часть — сделал вид, что не заметил. А потом он увидел имя «Виктор Никифоров», и комната как-то резко накренилась. Он как будто бы упал, хотя на самом деле продолжал сидеть на диване, что-то в груди сначала похолодело, потом взорвалось теплом и не давало дышать. Доподлинно неизвестно, через какое время Юри смог прочитать само сообщение. Ладони были мокрые, ледяные, сенсор не желал поддаваться. В сообщении, собственно, не обнаружилось ничего интересного: два слова поздравления и восклицательный знак. Но дело было не в содержании. Сперва Юри подумал, что это какая-то ошибка, но никакой ошибки быть не могло, он ведь действительно родился двадцать девятого ноября, и сомневаться в этом было как-то глупо. Потом он отложил телефон, снял очки, кое-как встал, походил по комнате, надел очки, посмотрел на себя в зеркало, потёр лицо руками, ещё немного походил, открыл зачем-то холодильник, хотя еда в горло не полезла бы, и вернулся в конце пути на диван. Перечитал ещё раз. Ничего не изменилось. Перечитал ещё. Чтиво, в общем-то, было не слишком интересное. Дрожащей рукой зашёл на страничку, с которой было отправлено сообщение — вдруг фейковая. Нет, настоящая. Продолжи он в таком же духе, к вечеру загремел бы в сумасшедший дом, поэтому самым логичным решением тогда показалось забыть на время о происшествии. Прошло два дня, ответить Юри так и не решился. Спустя четыре подумал, что уже поздно. На следующей неделе стопроцентно уверился в том, что трус последний. Повёл себя так же глупо и убого, как тогда с фотографией на память. Ну, не мог он с тем, кого любил половину своей жизни, двенадцать лет, вот так просто встать рядом и сделать беззаботное лицо на камеру, не мог забить пальцами «спс» и отправить. Печальнее всего, что Виктору абсолютно точно, даже думать нечего, было наплевать.

***

Если бы год назад Юри сказали, что следующий его день рождения начнётся с шикарного минета в исполнении Виктора Никифорова, он бы разрыдался. Потому что такие шутки — из ряда вон. И тем не менее. За окном было ещё темно. В тусклом свете фонарей завивались спиралями потоки снежинок. Юри уже успел оценить кусачие питерские морозы, но в квартире Виктора с хорошими окнами, в которые не задувало, и тёплыми полами царило вечное лето. Он даже глаза не открыл. Несмотря на то, что зрелище раскрасневшегося Виктора с членом во рту было меняющим картину мироздания, Юри хотел запомнить этот момент на уровне ощущений, забальзамировать, закуклить это невероятное счастье, чтобы всегда было рядом, чтобы когда угодно — горячие губы, уверенный язык, быстро, а потом мучительно медленно. Юри сам не ожидал, что кончит так быстро. Виктор не ожидал тоже, он чуть подавился, закашлялся, но к тому моменту, когда Юри посмотрел на него, выглядел неотразимым и непоколебимым в своей неотразимости. Он будто бы ждал, что за его мастерским исполнением всех элементов последует шквал аплодисментов. Четверной сальхов был вне конкуренции, как всегда, но выставлять оценки за секс немного странно, а для оваций неплохо было бы вернуть себе управление телом, которое после оргазма отказывалось выполнять команды. — Это было… — сказал Юри, удивившись тому, как низко и хрипло прозвучал его голос. — Удивлять ты по-прежнему умеешь. Виктор лёг рядом, приподнял его руку и поцеловал в локоть. Трогательный, совсем не эротичный жест, но Юри неосознанно сжался, локти к зиме у него сохли ужасно. Как всегда, если на Юри нападала внезапная робость, Виктор начал выцеловывать его шею по миллиметру, прикусывая, засасывая, лаская языком — всё, как он больше всего любил, от чего сильнее всего плавился и расслаблялся. — Надо же мне как-то наверстать те двадцать три раза, когда я не мог тебя поздравить. — Ты поздравил меня с предыдущим, так что осталось только двадцать два. — Серьёзно? — Виктор задумчиво приложил палец к губам. — А я и забыл. Юри почувствовал, что краснеет. Он-то из-за этого поздравления чуть не умер от разрыва сердца, а Виктор не помнил даже, не придал этому никакого значения — от скуки написал два слова и нажал «отправить». — Да, ты меня поздравил, а я ничего не ответил. Виктор рассмеялся. — Ого, Юри, да ты уже тогда, получается, был роковым кацудоном. И куда я всё это время смотрел? «В зеркало», — едва не вырвалось у Юри, но злиться не получалось, да и не хотелось. Это же Виктор, он так был увлечён собой, что вряд ли видел кого-то ещё, ослеплённый собственным сиянием. Таким его и любили все, а Юри особенно. — Ты даже не заметил, — с горечью сказал он. — Тебе наплевать было, да? — Какая разница, что было. Сейчас мне не наплевать.