*За три месяца до краха*
Говорят, ностальгия — единственное развлечение для тех, у кого нет ясного будущего. В такие моменты Шерлоку казалось, что эта фраза наиболее точным образом описывает его нынешнее состояние. Он не знал, что будет завтра: просто не был уверен, что сможет выбраться из этого проклятого места, не то чтобы увидеть Джона, ощутить его тёплое прикосновение (хотя, скорее всего это было бы соприкосновение кулака с его лицом), но эти мысли действительно сокрушали и делали слабее. Шерлок продолжал бороться с единственной имеющейся на то видимой причиной: покуда он шаг за шагом разрушает тщательно сплетенную сеть Мориарти, Джон находится в безопасности. Только ради этого он сражался за свою жизнь, которая не раз висела на волоске. Он просто не мог позволить себе вновь предать человека, которого, как ему казалось, он уже слишком сильно предал. И вот сейчас, пока Шерлок сидел у костра в чаще какого-то леса в Беларуси, его мысли снова возвращались в Лондон, в уютную квартиру на Бейкер-стрит. К тому времени, когда он был простым консультирующим детективом, раскрывающим преступления, а рядом обязательно был его Джон. Он мог бы прямо сейчас сидеть в излюбленном кресле, пить горячий чай и раздраженно рассказывать Джону об очередном тупице-клиенте, у которого пропала жена, хотя та сейчас прекрасно отдыхает в Испании со своим новым любовником, но вместо этого он лежал на сырой земле, стараясь отогреть ноги и руки, которые уже минут двадцать как перестал чувствовать. Когда вместо дырявой куртки и промокших насквозь ботинок он носил свое неизменное пальто, шею согревал синий шарф, а рядом чувствовалось дыхание друга, готового идти за ним хоть на край света. Он так и не смог понять: что такого особенного было в нем, чем он смог привлечь самого доброго и честного человека на планете? Джон мог часто обижаться на него за то, что Шерлок, как ему казалось, не замечал важных для него мелочей. Временами он злился на него; Шерлок буквально видел, как разгорался пожар ненависти в его взгляде, и Джон уходил, уходил первым, громко хлопнув дверью. Шерлок терпел и позволял ему обрушивать на себя тонну проклятий: идиот, бесчувственная машина, мистер кульминация, королева драмы. Шерлок старался выглядеть непринужденно, когда видел с ним очередную девушку, да, он сам провоцировал его, чтобы Джон снова вскипел, завёлся и не понял его. Холмс обманывал его. Он делал все, чтобы Ватсон как можно чаще отчитывал и поучал его прилюдно. Всеми своими поступками детектив раскалял его стальные нервы, чтобы в какой-то момент безболезненно перерезать их. Он обижал, угнетал, пристыжал, унижал, оскорблял, игнорировал, ехидничал, язвил, бросал, разрывая нить их странной связи. Шерлок часто повторял ему, что это всего лишь эксперимент, либо бормотал что-то абсолютно несвязанное, мол он очень любит танцевать, лишь бы иметь возможность прикоснуться к нему. Откуда Джону знать, что все касательно него никогда не было экспериментом; откуда ему известно, что Шерлок никому не позволил бы вложить руку в свою и закружить в танце кроме него. Эпоха прошла, и детектив это чувствовал; восточный ветер подкрался слишком близко. В тот момент, когда он, отбросив в сторону свое сердце, делал шаг с крыши — тот злополучный рейхенбахский прыжок — и слышал оглушительный вопль, эхом отскакивающий от стен — Шерлок, Шерлок, Шерлок — он как никогда осознал, что отныне вместо союза «и» придётся поставить точку на долгие три года. Шерлок Холмс. Доктор Ватсон. Никак иначе. Поближе притянув к себе колени и уткнувшись в них носом, Шерлок в очередной раз подумал о единственном верном решении: он будет бороться за их с Джоном дальнейшую судьбу любой ценой. Каждый раз перед глазами мелькали картины их встречи — яркие, пёстрые, они были наполнены огоньками искренности и желанности. Желанием обнять, почувствовать, притянуть к себе, вдохнуть до боли родной запах, почувствовать прерывистое дыхание на шее, сорванный голос, шепот около уха. Дать понять, что он жив и никуда больше не уйдет. Раскрыть все карты, не боясь проиграть, оголить душу и признаться в чувствах. Признаться Джону в любви. После этой мысли Шерлоку стало особенно тепло, настолько, что он даже смог улыбнуться. Это была улыбка маленького мальчика, нашедшего свою любимую игрушку; это была улыбка теплящейся в груди надежды; это была улыбка разодранного в клочья человека, которому было куда и к кому вернуться домой.*Три недели после краха*
«Джон… я прошу тебя. Ты же не суицидник. Ты просто обязан жить. Обязан!». Шерлок открыл глаза, очнувшись от такого привычного ночного кошмара. Свет медленно проникал сквозь плотно задернутые шторы, острой болью отдаваясь где-то в глубине сознания. Зажмурившись от ослеплявшей яркости, он провел рукой по лицу и волосам, зачёсывая их назад. Очередной день, который нужно пережить. Точнее, просуществовать, если хоть так можно назвать то, чем он сейчас занимался. В комнате до сих пор стоял не выветрившийся запах сигарет и недоб(п)итого алкоголя. Коллекционное виски, половина которого так и продолжала плескаться в дорогой бутылке. Бордовая жидкость напоминала смесь слез и крови, — одним словом то, из чего уже три недели как состояло его собственное тело. «Так почему же ты сейчас не со мной, а в могиле?» Сонно протерев глаза, он попытался привыкнуть к ослепляющей жизни за окном, которая мелкими струями света старалась ухитриться проникнуть в его разум, разогнать туман наркотика, напрочь засевшего там. «Знаешь, я так и не сказал тебе. Забудь». Какое-то время Шерлок действительно боролся. После больниц, бесконечных уколов, тонн успокоительного, давящих кожаных ремней на запястьях, мерзких санитаров, успокаивающего тона брата, приободряющих похлопываний инспектора, всхлипов миссис Хадсон, дрожащих губ Молли и огромного груза воспоминаний, якорем тянущего куда-то вниз. Он старался как можно сильнее вцепляться именно в счастливые, словно они были спасательным кругом, а он в одиночку дрейфовал по бескрайнему океану. Однако у судьбы были свои планы, и она, словно высмеивая каждый предыдущий поступок детектива, преподносила ему самые безрадостные и прогнившие, выискивая их на задворках памяти, пинцетом вынимая из самой мелкой трещины. И как только ему удавалось сомкнуть глаза и забыться беспокойным сном, перед ним возникало его окровавленное лицо. Сломавшийся от боли голос, повторяющий следовать за ним. Не умоляющий, а приказывающий. Взгляд тех лазурно-голубых глаз, от которого хотелось выть. И в какой-то из таких моментов Шерлок сломался окончательно. Алкоголь, сигареты, наркотики. Состояние полного отчаяния и опьянения, когда даже нет сил подняться с кровати, дивана, пола — любой горизонтальной поверхности, на которую удалось упасть в очередном приступе панической атаки или удушья. Все, что он чувствовал, — безграничную пустоту, растворяющуюся внутри, словно таблетка аспирина, брошенная в начатый стакан с высокопроцентной жидкостью. Пустоту от недавней потери. «Какой была твоя последняя мысль?» Холмс был не только экспертом в области существующих видов табачного пепла, он также мог похвастаться своими блестящими знаниями в сфере запрещенных препаратов. Именно поэтому Шерлок снова подсел на кокаин. Гениальный мозг знал, что при правильной дозировке это вещество может помочь выбраться на поверхность сквозь пучину собственного отчаяния и мучительных страхов, дать минимальный стимул двигаться дальше. Даже если «дальше» — это очередной беспросветный календарный день. «Что мне делать, Джон?» Он неохотно встал с кровати и, не потрудившись даже накинуть на плечи халат, поплелся в ванную, шаркая ногами по полу. Повсюду были разбросаны листки бумаги. Казалось, вся гостиная превратилась в распечатанный блог Джона Ватсона: Шерлок распечатал несчитанное количество копий, разметав исписанные полотна по всей квартире, зачитываясь уже выученными наизусть статьями, включая последующие комментарии. Он видел в них частицу Джона, утешал себя мыслями, что однажды услышит сонное сопение, приглушенный звук шагов на лестнице, свист чайника на газовой конфорке, аромат свежего кофе и тостов с медом. Но этого не происходило. Шли недели, дни плавно перетекали в новые, погода за окном сменялась с быстротой, за которой не успеваешь следить, но внутри квартиры, казалось, остановилось время. Ничего не происходило, ничего не менялось, лишь постепенно исчезали запахи, хотя Шерлок хватался за любую крупицу воспоминаний, во сне прижимая к себе тот самый бежевый свитер Джона. Но по прошествии времени его запах будто бы становился пеплом в руках детектива, медленно просачивающимся сквозь пальцы: в комнате на втором этаже уже не пахло теплом и уютом, свежий воздух все реже залетал в окно, в доме давно перестало веять ароматной выпечкой и кофе. В холодильнике не стояли пакеты с молоком. На столике у кресла не было привычной кружки с чаем. В воздухе не витал аромат стирального порошка. И если вместе с Шерлоком с Бейкер-стрит ушло все самое энергичное и яркое, то вместе с Джоном просто-напросто ушла вся жизнь. «Теперь я понимаю, почему ты пошел на этот шаг». Зайдя в ванную, Шерлок по привычке бросил взгляд на отросшую щетину. Если бы зеркало умело говорить, раньше оно бы одарило детектива очаровательными комментариями в роде «позер», «королева драмы», «опять провел полчаса, пялясь на свои волосы», и он готов поспорить, что сказано это было бы в джоновой манере; но сейчас оно бы не осмелилось произнести ни единого едкого слова. Любого слова. Рывком отдернув занавеску, Шерлок залез в ванную, одним движением открыв кран с горячей водой и подставив лицо под обжигающие струи. Подрагивающей рукой отвинтил ручку до конца, тем самым усилив напор воды, как будто она могла смыть воспоминания всех прошлых лет, всю ту грязь, накопившуюся за столь продолжительный срок. Выдавив немного геля на губку, он судорожно начал тереть кожу, все больше раздирая свежие раны, превращая свое тело в какое-то кровавое месиво. Он тер и тер, невидимым взглядом уставившись куда-то в стену, совершая монотонные движения вверх и вниз, не замечая ничего: ни кипятка, обжигавшего кожу, ни красных следов, оставляемых жесткой губкой, ни пульсирующей боли в губе, которую он прикусил в попытке сдержать судорожный всхлип, ни текущих по щекам слез. В какую-то секунду ноги перестали держать его, и он упал на дно ванны. Понурый, сломленный, раздавленный. Чуть сбавив напор воды и сделав ее холоднее, он поменял позу, обхватив разбитые колени руками, тяжело опустив на них голову, позволяя намокшим прядям упасть на лицо. «Я пойду за тобой, не волнуйся, я скоро буду».*Крах*
В силу своего характера, во всем случившемся Шерлок всегда винил себя. Никому никогда не признавался в этом, но внутри его насквозь выедало чувство вины, даже похлеще, чем девяностопроцентный раствор серной кислоты, разъедающий пластик. Он находился в пригородном отеле в то время, как раздался звонок. Впоследствии он думал, а что бы случилось, не возьми он трубку? Если бы он просто зажмурился, так сильно закрыв руками уши и стиснув зубы, как в детстве, отгораживаясь от целого мира, отбрыкиваясь от потока обрушившейся снегом на голову информации. Как будто это могло помочь что-то исправить, запеленать дымкой тумана, затянуть дешевыми шторами из непрочного материала, замазать жидким цементом в минусовую температуру, зашить чёрными нитками, соединяя ткань в одну ровную материю. Но в этот момент любой склеивающий элемент мира не смог бы заставить затянуться заново расползавшуюся рану в районе его груди. На другом конце провода раздался хрипловатый голос Майкрофта. Шерлок знал, что завтра, ровно в 15:00 по местному времени он должен был прибыть в клуб Диоген для дальнейших инструкций и заключительных штрихов. Чтобы лишь на миллиметр переступив порог и выйдя обратно на улицу, он мог сломя голову полететь в родную двести двадцать один «Б» с одной единственной целью: увидеть его. Шерлок полностью осознавал положение вещей: когда он вернётся, все будет по-другому. Жизнь, которая когда-то была у них, уже не станет прежней. Но он был готов восстать из пепла, осторожно накрыв холодной ладонью горячую руку Джона, и изменить его жизнь. Изменить их жизнь. — Шерлок, послушай, — голос Майкрофта звучал на несколько тонов ниже обычного, — я не смогу ходить вокруг да около, потому что ты не простишь этого ни мне, ни себе. Джон сейчас на крыше Бартса. Он не дождался. Он хочет спрыгнуть. Дальнейшие события он помнил какими-то обрывками. Помнил только, как сорвался из отеля, на ходу печатая сообщения, которые не будут прочитаны никогда: «Джон, не делай этого, я вернулся, черт, Джон, да посмотри ты в телефон, или возьми, наконец, трубку». Впоследствии сообщения превратились в бесконечный поток одной монотонной фразы, бегущей строкой проплывающей сквозь его чертоги, заслоняя собой весь материал, бережно хранящийся в закромах памяти. Шерлок помнил, как выбегал из такси, все еще печатая пресловутые смс: «Не нужно, я не стою того, прошу тебя, Джон, одумайся, Бога ради, я не смогу потерять тебя, не для этого я умирал». Помнил свое последнее сообщение перед тем, как увидеть толпу, окольцевавшую тело на асфальте: «Слезь с этой чертовой крыши». Только Джон как раз и сделал это: слез с крыши, шагнув вперед. Затем было слишком много обрывков: обрывки фраз, обрывки мелькающих перед глазами санитаров, повсюду руки Майкрофта и Грега, пытающиеся оттащить его от тела. Ещё ощутимо тёплого, но уже бездыханного. Единственным импульсом, алой вспышкой пылающим в голове, было слово «несправедливо». Наверное, ему было больно как физически, от соприкосновения костяшек пальцев с любой твёрдой поверхностью, так и морально. Он просто не помнил всего этого. Ощущение ватных ног, пресловутого дежавю, но почему-то на земле лежит не он, а подмышкой нет мячика для сквоша. Никакая дедукция не требовалась, чтобы понять, что дурацкому резиновому шарику там и нечего делать, но Шерлок все равно протягивал свои бесконечно длинные пальцы, ощупывая каждым сантиметр шершавой материи куртки. Мячика не было. Пульса тоже. Это не могло быть правдой. Это не его реальность. Не ради этого он носился три года, жертвуя всем, в особенности собственной плотью и кровью, которая, казалось, оставляла за собой отпечатки багровых рек; не ради этого, черт возьми. Его тошнило. Он успел рывком встать и отбежать на пару шагов, как его вывернуло наружу. Было ощущение, что изнутри поднимается к горлу все его существование и с новым рвотным позывом выхлёстывается на мокрый от прошедшего дождя асфальт. Ноги подкосились, и он бесчувственной тряпичной куклой рухнул на асфальт. Ему было плевать, что его слабость увидят другие. Какая к черту разница, как он выглядит сейчас, как падает на бок и бьется в судорогах, как градом катятся слезы по щекам, а руки отчаянно сжимают виски в попытке заглушить немой крик, застывший на губах. Немым он был только снаружи: в его мозгу, в его гениальном хранилище случился взрыв. Позже он так и написал Джону: «Кухня взорвана, но какой в ней смысл, если ты перестал готовить?» Его мозг всегда был для Джона своеобразной кухней: только ему было разрешено экспериментировать со всеми ингредиентами, включая допамин, эндорфин, фенилэтиламин, окситоцин и прочие цины и фины. Шерлок учился образовывать новые связи, смотреть, что происходит при взаимодействии двух элементов, какие нервные импульсы отвечают за соответствующую эмоцию, как ими управлять, подавлять, вызвать, усиливать, как в принципе существовать с ними. Джон Ватсон стал главным поваром на этой кухне, а Шерлок быстро учился. Он всегда был способным учеником и схватывал все на лету. Джон старательно и на протяжении долгих месяцев обучал Шерлока одному таинственному рецепту под названием «дружба», которая вскоре, незаметно для них обоих, переросла в любовь: они ни разу не проливали свет на романтическую сторону их отношений, хотя оба чувствовали, что любовь стала их незримым третьим соседом. Фразы, женские крики, стоны, шёпот, вой сирены, — безумное количество звуков обуяло им в тот момент. Растворившись в собственной боли, он продолжал сидеть на асфальте: потерянный, сломленный, разбитый. «Неужели ты не смог? Почему не верил в меня, как говорил? Почему не сказал мне того, что я и сам не могу сказать? Почему, Джон…»*Три недели после краха*
«В это же время, в том же месте. Ирония, не находишь?» Аккуратно обхватив длинными пальцами шприц, он медленно, словно растягивая момент, которым он неистово наслаждался, начал поднимать под напором мутную жидкость. Какое чудодейственное средство — наркотик. Маленькие кристаллики, круглые таблетки, разведенные в воде препараты, сухие листья, — все это может буквально в одно мгновение перенести тебя в другую реальность. Под воздействием определённого набора веществ у тебя появится возможность переместиться в параллельный мир; при этом каждое из них имеет характерное свойство: действовать на твой организм совершенно разным способом. Особые, можно сказать «эстетичные» в этом плане люди с тщательностью подбирают наркотики для особо случая — Шерлок определённо относился к этому кругу лиц. Тех, кто безоговорочно знал, какая доза вовлечет тебя в состояние полной расслабленности и беззаботности, какая сможет произвести переворот в сознании и унести куда-то в пятое измерение, а какая просто высосет из тебя жизнь, оставляя после себя темные синяки и вереницы бесконечно синих вен, паутиной вившихся под мертвецки бледной кожей. Шерлок Холмс прекрасно знал, как действует на человеческий мозг кокаин. Маленькие белые кристаллы — всего лишь банальное соединение атомов — способны заглушить все страхи и внушить тебе чувство абсолютного всевластия и свободы. Когда последний шаг уже не будет казаться шибко страшным, а такие понятия как «сомнение» или «неуверенность в себе» просто перестанут существовать. Поначалу он думал использовать раствор гидрохлорида кокаина, который блокирует чувствительные нервные окончания, в то время как бóльшая доза может привести к полной остановке сердца. Но распадавшийся на части гений решил зайти ещё дальше: предварительно сделав запасы спидбола, он остановил выбор именно на нем. Смесь кокаина с морфином, одна из самых опасных для жизни из ныне известных форм распространения кокаина, конечно же он знал. Он раздобыл его ещё тогда, после своего «знаменитого падения», ибо не мог предположить, сколько он протянет и будет ли иметь возможность вернуться обратно в родной город, вдохнуть такой по-особенному пахнущий лондонский воздух, медленно подняться в квартиру на Бейкер-стрит, перешагнув через ту предательски скрипящую ступень и ворваться ураганом в жизнь Джона. «Я не буду извиняться. Не так». Он чувствовал, что может не дойти до этого отрезка своей жизни сам; он не предполагал, что из них двоих до момента счастливого воссоединения двух разлучённых душ не дойдёт именно Джон. Это было несправедливо. Говорят, Вселенная редко бывает ленива на совпадения, и сегодня этим свидетельством был тот флакон, который Шерлок уже несколько минут беспомощно вертел в руках. Простое химическое соединение, способное воссоединить его с Джоном. С его дорогим Ватсоном. «Попрошу прощения, когда увижу и смогу обнять тебя». Шерлок медленно закатал рукав фиолетовой рубашки. Решил, что именно она должна облегать его тело в последний миг его существования. Он все ещё помнил, как тогда, в Дартмуре, он злился на Джона, и сорвавшимся от собственного бессилия голосом кричал на него, выплёвывая отвратительные фразы, которые до сих пор всплывают в его сознании в минуты жутких кошмаров. Но главное, он помнил, как Джон посмотрел на него в тот момент. Всего один стремительный взгляд, на крошечный миг проскользнувший по оголенному участку его шеи; так просто и ненавязчиво. Именно в тот день он забыл повязать шарф. Шерлоку показалось, что время остановилось, словно насмехаясь над ним, а затем, проникнув в вены, со скоростью света понеслось по артериям и каналам, заставляя пульс отбивать бешеный ритм. В тот момент он понял, что любовь к Джону может возрасти в троекратном размере из-за какой-то мелочи: всего лишь мимолётом брошенного взгляда на неприкрытый участок шеи и непроизвольного скольжения языка по нижней губе, в миг ставшей такой влажной и желанной. Казалось, в ту секунду мир мог разбиться вдребезги, и он бы не заметил этого. Казалось, в его жизни никогда прежде не было ничего более важного, чем быстро опустившиеся вниз глаза, наполненные еле скрываемым вожделением, а затем резкое движение головы и пристальный взгляд, разъедающий зрачки, окружённый маленькой вереницей морщинок, суетливо сплетённых в причудливый рисунок. Шерлоку хотелось попробовать каждую на вкус, в буквальном смысле сглаживая их своим языком. А потом целовать, аккуратно обхватив лицо Джона обеими руками, одаривая каждую морщинку нежным и по-особенному драгоценным поцелуем. А затем шептать ему, как сильно он влюблён, каким счастливым делает его этот человек — его проводник света. Но вместо этого он стоял, продолжая осыпать Джона различными оскорблениями и в своей излюбленной манере высказывать все напрямую, что он думает о сложившейся ситуации, не сдерживаясь, не смягчая выражений. А потом он развернулся и ушёл, несмотря на обжигающую боль в груди, на собственный голос, эхом отражающийся на подкорке сознания, на тысячу и одну причину, по которым он должен был остаться, а не отворачиваться от единственного человека, которому он готов был доверить собственную жизнь. Наверное, оттого, что вся его жизнь заключалась именно в нем. Это было так же естественно и логично, как вдыхание кислорода в лёгкие: Джон, словно раскалённые потоки воздуха, медленно проникал внутрь, заполняя собой все его существование. Так естественно, так необходимо, но в то же время невероятно сложно и необъяснимо недоступно. Он не мог позволить своему сердцу взять верх над разумом, поступив опрометчиво и необдуманно, разрушив тем самым хрупкие крупицы того, что люди обычно называют витиеватым словом «дружба». Дружба, любовь. В обоих по шесть букв, понятия, стоящие буквально друг за другом, но если подойти ближе, то можно увидеть темную непреодолимую пропасть, над которой висит хлипкий веревочный мост — перейти на противоположную сторону удаётся далеко не многим. Сколько разрушенных судеб покоится там, в глубокой пучине неизведанности, откуда ещё никому не удавалось выбраться без раненого сердца и покалеченной души. И Шерлок, впервые выйдя на эту скользкую дорожку и столкнувшись лицом к лицу с таким неуверенно висящим мостом, не знал, насколько правильным будет сделать шаг на первую дощечку. Каковы были шансы, что она с треском переломится, и он повалится в бездну, запредельно долго падая вниз, ожидая глухого стука его мертвого сердца об каменистое дно, но не получая его. Для его души, впервые стряхнувшей детское оперение и расправившей крылья перед лицом любви, это казалось неизведанным экспериментом, провести который он не решался и с каждым днём откладывал в самую дальнюю папку в своих чертогах. Сравнений в голове всегда было слишком много: тыкаться носом, словно слепой котенок; ходить на ощупь, с туго затянутой чёрной повязкой на глазах; наступать на ноябрьскую кромку льда, не до конца застывшего на ещё кипящей жизнью речке. Чувства, фейерверком проносившиеся по его крови, заставляли его лишний раз резко отводить взгляд от Джона, поджимать под себя ноги во время завтрака, смущённо прикрывать лицо утренней газетой, чтобы тот не увидел улыбку, расцветавшую на его лице, словно ранний весенний цветок. С первого дня знакомства они образовали особе химическое соединение, способное правильно функционировать только момент полного единения. При отсутствии одного элемента абсолютно всё теряло какой-либо смысл. Но они балансировали на невидимой грани, не в силах её переступить. Это было похоже на двойные качели, на которых с радостным смехом качаются дети. Один ребёнок опускается вниз, иной раз больно ударившись об землю, в то время как второй взлетает вверх, чуть подпрыгивая над прямоугольной деревяшкой. Либо оба крепко вжимаются в сидения, застыв в равновесии. Именно это равновесие сумели поймать Шерлок и Джон, но для них оно не было желанным. Просто никто из них так и не решился сделать рывок и разрушить этот невидимый баланс. Затерявшись в собственных размышлениях, Шерлок снова вышел на протоптанную дорожку, выводящую к воспоминаниям того солнечного дня в Дартмуре, согретого взглядом Джона, но разрушенного его собственными словами. С тех самых пор та фиолетовая рубашка стала его любимой. Это так сентиментально — из последних сил вцепляться в вещи, с которыми связаны дорогие сердцу моменты. Однако сегодня это было для Шерлока в последний раз. «Я скажу те три слова, что так и не были произнесены при жизни».***
Шерлок бросил взгляд на телефон, перечитав последнее отправленное сообщение. Белые буквы на синем фоне, словно подрагивая от нетерпения, вырисовывали такую простую фразу: «Жди меня, Джон». Зажмурившись, то ли от накатившего наслаждения, то ли пьянящей боли, он медленно надавил на поршень и пустил по венам свой последний раствор. Мысленно он охарактеризовал его solutio reunification*. На лице при этом горела улыбка предвкушения, а рот быть чуть приоткрыт, словно растягивая удовольствие от последних секунд поглощаемого кислорода. Закончив вводить наркотик, Шерлок отбросил в сторону шприц, откинулся на подушки, закрыл глаза и стал ждать.***
Ещё какое-то время были слышны приглушённые хрипы, видна подрагивающая рука, упавшая с дивана, ощутимы судорожные сокращения мышц. А после этого наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь продолжающейся жизнью за окном. В конце концов, мы ведь все захлебнемся, в попытке ухватить наш последний хриплый вздох?