«Статистические данные показывают, что так называемые парные метки появляются примерно у двадцати процентов населения планеты. Но по поводу их истинно парной связи до сих пор возникает множество споров и дискуссий. Поскольку, несмотря на наличие многочисленных сайтов и служб, помогающих людям в поисках их соулмейтов, не больше трёх процентов "отмеченных" действительно находят свою пару. Примеры же тех, кто...»
Так и не дочитав статью до конца, Юра звучно хлопает крышкой ноутбука и вымученно потирает веки. ─ Дьявол! Ну и что теперь со всей этой херней делать? Несколько часов, потраченных на зависание в бескрайних просторах интернета, отдаются неприятной резью в глазах и давящей головной болью. За последнюю неделю где он только не вычитал, что найти своего соулмейта не то что сложно, а практически невозможно. «Ага, как же», ─ Юра сейчас даже и не знает, радоваться ему или плакать. Потому что, чёрт его дери, сразу понял, кому принадлежит абсолютный клон той метки, которая на днях появилась у него самого. Он прямо как сейчас помнит ─ ещё там, на источниках в Хасэцу, чуть не сломал глаза, пытаясь беспалевно рассмотреть у Виктора пикантное тату рядом с бедренной костью, выполненное на манер гербовой лилии. То, что это и не тату вовсе, Юра догадался уже чуть позже, когда при более ярком освещении тёмно-синий цвет заиграл неоново-серебристым отливом. Кто бы мог подумать, что и месяца не пройдёт после его возвращения из Японии, как странная зудящая сыпь, не дающая покоя в районе седьмого шейного позвонка, проявится замысловатым узором ─ как под копирку срисованным с того, что красовался у Виктора внизу живота. И вроде любой здравомыслящий человек должен сойти с ума от счастья. Но Юру лишь сильнее кроет безысходным отчаянием и паникой. Хочется к херам выжечь этот злосчастный кусок кожи, бесконечно напоминающий о том, что у его второй половинки даже и в мыслях никогда не было рассматривать его как возможного партнёра. ─ Да за что ж мне всё это? ─ Юра стискивает в кулаки свои волосы и до боли жмурит глаза. От собственных воспоминаний становится настолько гадко, что даже разреветься нет сил. Он ведь и без этого грёбанного клейма принадлежности сбился со счёту, сколько попыток предпринял, стараясь привлечь внимание Виктора ─ от неумелого флирта, замешанного на безропотном восхищении, до хамской дерзости и поступков от обратного... Но даже ни на крупицу не смог вызвать тот заинтересованный блеск в глазах, который увидел там, на Кюсю. Вот только интерес этот был далеко не в его адрес. Юра сразу понял, какого рода увлечённостью всё это попахивает ─ уж научился узнавать за всё то время, что становился невольным свидетелем многочисленных романов Виктора. И Юра, наконец, признал, что был полным идиотом, сорвавшись за ним в Японию. Решил, что хватит. Что тот всегда будет в нём видеть лишь несмышлёного, но талантливого ребёнка, вызывающего не больше, чем отеческое желание нравоучать... ─ Вот почему ты появилась именно теперь, а? Когда я уехал. Когда я решил, блядь, наконец-таки сдаться...***
Юра не знает, настырная гордость ли им движет или же панический страх быть отвергнутым даже после такой издёвки судьбы, но из своего гардероба напрочь искореняет все вещи с открытой горловиной. Он избегает общественных душевых и переодевается только тогда, когда в раздевалке остается один. В общем, делает всё возможное, лишь бы ни одна живая душонка не прознала о его маленькой тайне, перевернувшей с ног на голову всю его жизнь. «Мало. Всё ─ не то. Нужно ещё. Нужно лучше...» Стараясь хоть немного заглушить скребущие взбесившейся кошкой мысли, Юра, как обезумевший, вкалывает изо всех сил на катке. Последние недели перед стартом «Кубка Ростелеком» он буквально живёт там. И даже Яков с заметной тревогой во взгляде теперь всё чаще повторяет: ─ Юра, береги себя. Всех наград разом не завоюешь, а вот травму, ставящую крест на карьере, получить можешь запросто. ─ Поберегу, когда уделаю одного узкоглазого поросёнка, ─ в который раз презренно цедит Юра. Что и кому он доказывает, занимаясь полнейшим самоизмором ─ загадка, на которую не знает ответа и сам. Возможно, таким образом он убеждает себя, что сможет и без Виктора... Или же хочет своим прогрессом показать ─ какую ошибку в выборе тот совершил? А может, просто Юра так сбегает сейчас от собственного отчаяния? Скорее всего, последнее. Потому что абсолютно не подходящая его темпераменту Агапе внезапно оказывается единственной отдушиной и спасением. Агапе словно уносит его в другой мир: тёплый, нежный, легкий и светлый ─ возвращаться из которого совершенно не хочется. Ведь стоит только выйти из образа, как он тут же становится одичалым, загнанным в угол зверьком ─ тем сильнее, чем ближе подкрадывается время проведения Кубка.***
Рассмотреть Виктора в стайке журналистов не составляет никакого труда. Он всё так же до невыносимости притягательно искрится уверенностью и позитивом. Юра не хотел сталкиваться ни с ним, ни с Кацуки раньше времени, но, видимо, сегодня просто не его день. ─ Юрио, ─ окликает его Виктор. И Юра тут же ощущает себя припёртым к стенке. Подходить нет ни малейшего желания, но ноги сами несут на приветливый голос, будто попавшие под действие мощнейшего магнита. На расстоянии в несколько сантиметров кажется, что исходящие от Виктора волны доброжелательности и вовсе могут утопить. Тот вдохновенно рассказывает прессе, как поставил ему короткую программу. А Юру почему-то начинает коробить от каждого тёплого слова в свой адрес. Странный зябкий холодок пробегает вдоль позвоночника, и стоит только руке Виктора оказаться у него на плече, как метку словно прошибает мощнейшим разрядом тока. По телу мгновенной отдачей прокатывает острая боль ─ будто сотни маленьких иголок одновременно вонзились под кожу. Юра шарахается от Виктора, как от огня. Он не оцифровывает, какую грубость выплёвывает, прикрывая свой шок и мандраж. Но сейчас сойдёт что угодно, лишь бы скорее ретироваться. ─ Юрио, да постой же. Я ведь хотел рассказать, насколько прекрасна стала твоя Агапе, ─ совершенно не меняясь ни в интонации, ни в лице, вслед бросает Виктор. Но Юра его уже не слышит. Усмирить взбесившиеся ощущения не так-то просто, учитывая, что подобное с ним творится впервые. Метка жутко ноет, продолжая отдаваться очагами едких колик по коже, а в голове полный хаос от кислотой въедающихся мыслей. В одной заумной статье, кажется, писали, что у людей, связанных парными метками, в зависимости от обстоятельств может проявляться способность ощущать эмоции друг друга. Юре теперь остаётся лишь безысходно теряться в догадках: либо Виктор хороший актёр, умеющий просто мастерски скрывать свою неприязнь, либо сам Юра какой-то бракованный соулмейт. И первое, и второе звучит как приговор. И как бы он себя до этого ни убеждал, что «Плевать», но щемящая сердце боль выдаёт его истинные желания с потрохами. ─ Какой же я кретин... всё-таки на что-то надеялся, как полоумный.***
Наблюдая за выступлением Кацуки, Юра осознаёт, что чувство собственной ущербности начинает крыть ещё больше. Да уж, с момента их последней встречи Юри действительно до неузнаваемости изменился. Можно сказать, стал совершенной противоположностью тому невзрачному закомплексованному пареньку, которым был ещё совсем недавно. Хотя рядом с Виктором разве может быть по-другому... ─ Видимо, по-другому с ним может быть только у меня одного, ─ отвечает Юра на свой же вопрос. И, отсчитывая последние секунды перед выходом на лёд, молится всем святым, которых только знает: «Лишь бы продержаться, лишь бы не сорваться, лишь бы не слить в сточную канаву все труды и старания». Ведь сколько бы он морально ни готовился, но, видя воочию, как Виктор становится перед Кацуки на колено, как целует его конёк, как эти двое наполняют всё окружающее их пространство флюидами счастья ─ чувствует, что последние крупицы выдержки ускользают, будто песок сквозь пальцы. Внутри словно срабатывает спусковой механизм. Мир вокруг одним мигом сереет, тело наполняется свинцом, а реальность заволакивает надрывной пеленой отчаяния. Вылететь из образа в самом начале выступления оказывается проще простого. Месяцы трудов и изнуряющих тренировок ─ просто ничто, перед напором желчной злости, переполняющей сознание. Да какой он на хер сейчас Агапе, он уязвлённый, раненый зверь, только и способный из последних сил пытаться вытянуть собственный номер. Борющийся с единственным желанием ─ скорее откатать программу и исчезнуть. Забиться в укромный уголок и тихо скулить, зализывая раны на сердце.***
Когда Виктор узнаёт, что с Макачином случилась беда... Юре рядом с ним даже дышать становится не то что сложно, а до невыносимости невозможно. И вроде надо хотя бы выразить сочувствие, но и это тоже, увы, невозможно... Потому как гадкая оскомина от понимания, что даже к собаке у Виктора трепета и привязанности гораздо больше ─ не даёт произнести ни звука. ─ Докатился, полудурок, уже завидую питомцу при смерти, ─ бурчит Юра, осматривая раздевалку на наличие непредвиденных присутствующих. Он так и не смог дождаться развязки разговора Якова и Виктора. Ушёл практически сразу. Решил, что, наверное, так будет даже лучше ─ если тот улетит сейчас в Японию. Может, тогда хоть немного попустит от всех этих сыплющихся кирпичами на голову приступов эмпатии. «Хах. Неужели и правда только меня одного рядом с ним ломает, как конченого наркомана?» ─ негодует Юра, пытаясь спешно стянуть костюм. И, словно в ответ на поставленный вопрос, как гром средь ясна неба сзади тут же раздается до боли знакомый голос: ─ Юра, как же хорошо, что ты ещё здесь. А то перед тем, как ле... теть... Пойманный с поличным Юра замирает, как вкопанный. Клясть себя за то, что так глупо потерял бдительность, не проверив, захлопнулась ли дверь ─ поздно. Повернуться и заглянуть в глаза Виктору ─ страшно. Ибо всем телом сейчас ощущает, как тот напряжённо сверлит его обнажённый затылок немигающим взглядом. ─ И как давно она появилась? ─ Интонация Виктора мгновенно приобретает металлический оттенок. Словно позади и вовсе уже стоит совершенно чужой человек. Юра снова начинает ощущать себя загнанным в угол зверьком. Он понимает, что бить по больному низко, но уж лучше грубость, чем показывать слабость. Уж лучше презрение, чем неприязнь и игнор: ─ Расслабься, зря паникуешь. На чужое место я не претендую, так что вали скорее к своим поросятам, собакам и прочей живности. Ты и так уже должен быть на полпути к аэропо... ─ Юра! ─ наперебой рявкает тот. ─ Не юли, я, кажется, задал вопрос. И Юра не выдерживает: ─ Витя, а с чего вдруг столько интереса? Если учесть, что тебя воротит от одного моего присутствия. И не говори, что это не так, я теперь всё прекрасно чувствую. Абсолютно. Всё. ─ Так значит, мне действительно не показалось, что там, на пресс-конференции... ─ Заткнись! Хватит. ─ С надрывом выплёвывает Юра. ─ Даже сейчас, ты, лицемерный, фальшивый... Не хочу тебя такого ни ощущать, ни знать. Не могу так больше. Прочь из моей жизни... Хах! Как же я ненавижу всё это... ─ Он непрекращающимся потоком безысходно-сломлено продолжает что-то кричать, чувствуя, как его всё больше несёт в неконтролируемом приступе истерии. Как разум застит паника. Как воздуха в лёгких отчаянно не хватает. Но остановиться уже не может. Пощёчина прилетает оглушающей вспышкой, буквально вышибая искры из глаз. Юра потерянно потирает место удара и только сейчас осознает, что уже некоторое время у него в три ручья текут слёзы. Виктор теперь стоит совсем близко ─ внимательно ловит каждую его эмоцию с неподдельной болью во взгляде. А через мгновенье сгребает в свои объятия и нежно-нежно шепчет куда-то в висок: ─ Ну, тише-тише, успокойся, ну же... ты ведь сильный мальчик, я знаю. ─ Он мягко водит ладонью по спине и, обжигая кожу дыханием, начинает выцеловывать мокрые от слёз щеки. Юра бы и рад отмахнуться, снова послать, оттолкнуть, сделать больно в ответ на всю ту боль, что испытывал сам. Но какая-то неведомая сила теперь не отпускает, заставляет его лишь сильнее прижиматься всем телом и, громко всхлипывая, жадно вдыхать такой родной запах Виктора. Желать только одного ─ чтобы ни за что и никогда его больше не выпускали из кольца этих крепких рук. ─ Господи, какое же ты ещё дитё, понапридумывал себе глупостей. Да и я сам дурак великовозрастный, столько лет лез на стену и не мог догадаться, что к чему. ─ Почему? ─ единственное, что может выдавить из себя Юра. ─ Потому что привык, ─ ни секунды не медля, отвечает Виктор. ─ Потому что ощущать себя последним извращенцем, железно так возбуждающимся от невинного флирта ребёнка, сложно только первые несколько месяцев... А потом, волей-неволей, учишься держать себя в руках. Юра совестливо утыкается Виктору куда-то в подмышку, потихоньку начиная понимать... Из-за шквала новых ощущений он действительно мог неверно истолковать все те его чувства. Ведь спутать неприязнь со стремлением подавить желание ─ вполне возможно. Вот только остаётся ещё одно очкастое «но»: ─ И что теперь? Будешь со своим поросёнком до тех пор, пока я не стану достаточно взрослым? ─ Ну, точно дитё ты мелкое, ─ беззлобно усмехается Виктор. ─ Оставь ты эту пустую ревность к Юри. Да, мы друг друга прекрасно понимаем и поддерживаем. Но его поиски своего соулмейта уж точно не имеют никакого отношения ни ко мне, ни к нашей с тобой связи. Ошеломлённо хлопая глазами, Юра, было, силится что-то сказать, но Виктор снова тянет его на себя, не давая произнести ни звука. Его поцелуй неглубокий и лёгкий, но сердце Юры всё равно пропускает удар. Он мгновенным откликом послушно подаётся навстречу и просто выпадает из реальности. В ласке таких опьяняюще тёплых и мягких губ Виктора хочется растворяться бесконечно. От их невыносимой нежности знойный жар разливается по коже, наполняя каждую клеточку тела невероятным трепетом и... чувством тревоги? Да уж, поддельным спокойствием Юру теперь не обманешь. «Макачин», ─ тут же вспоминает он, теперь и без слов понимая, что Виктору уже действительно пора ехать. Но как же не хочется его отпускать. Словно стоит только тому скрыться из виду, как всё здесь произошедшее схлынет, точно наваждение. ─ Теперь всё будет хорошо. Юр, просто поверь мне, ─ будто читая мысли, с непоколебимой уверенностью в голосе бросает Виктор. И хоть внешним спокойствием Юру теперь не обманешь, но в этот раз он искренне верит, что именно так всё и будет.