Было немножко холодно, но до рези в глазах темно. Хотя нет, было очень холодно и светло, бушевала метель, а лампа на столе постоянно гасла, в остальное время освещая массивные руки человека, который щурился и плевался.
— Господи, ну и холод! — дверь распахнулась. Человек у светильника поднял свою голову, потер переносицу и тут же опустил глаза назад, продолжая писать что-то. Этот человек — Робин Крейг — был молчаливым и раздражительным.
Метель укрывала улочки и засыпала свет фонарей, дома спали, погруженные в свое молчание, и лишь редкие огоньки играли перед взором среди тьмы. Рождество. Через пару дней должно было наступить Рождество.
— Как же я замерз! — вошедший сразу снял пальто, не потрудившись даже стряхнуть с него снег.
— Дверь закрой, — равнодушно отозвался Робин, не отрываясь от бумаг.
Вошедшего звали Ник. Он уже давно работал в этом маленьком городке почтальоном.
Скрипнула закрываемая дверь, и наступило молчание, сопровождающееся тихим завыванием за стеклами и мутными отблесками снаружи. Фары? Возможно. Шел 1987.
— Если тебе нечем заняться, — Роб всегда мог бесцеремонно прервать любой момент. — То разбери те письма в корзине. Они все без адреса. Я думаю, большинство из них стоит отправить в топку.
Ник некоторое время сидел неподвижно, смотря в холодную бездну темного окна. Там, за ним… Что?.. Ужасы и убийства. Всего пять дней назад этот мирок с коротким названием Норд* сотрясся в страхе и ярости. Жители боялись, да и боятся выходить из домов, потому что все знают: это не случайно. Такого не случается просто так, по неосторожности.
В центре города, у одного из трех магазинов, стояла елка. Небольшая, примерно два с половиной метра, но она заметно придавала вид праздника всему окружению. После минувших событий к ней больше не решались приближаться, а красное пятно так и осталось в рассыпанном и застывшем снегу. Его не было видно, но каждый знал, что оно там было.
Двадцатитрехлетняя Сара Андерсон была убита в ночь с 18 на 19. Она лежала, широко открыв ясные, но навсегда застывшие дымчатые глаза, ее белая кожа была такой же холодной, как побагровевший лед, но нигде не было видно следов борьбы. Ничего. Только тонкий, ювелирный порез горла. Она была похожа на Рождественского Ангела: такая же хрупкая, спокойная и чистая. Падал снег. Оседал на ее каштановых волосах, коже, бледных губах, а алое пятно расцветало крыльями, пачкая чистейшее платье. Идеально. Белое. Она лежала под елкой, как фарфоровая кукла, и смотрела в глубокое звездное небо.
Преступника пока не нашли. Как все думали (знали) — не найдут.
Ник много думал над этой историей, и каждая ночь с того момента стала для жителей Норда маленьким кошмаром.
Рождественским кошмаром.
Его руки потянулись к корзине. Было видно, письма туда свалили небрежно, уголки конвертов были помяты. Первый конверт — от некто Джимми Филла к… Санта-Клаусу. Ник с минуту смотрел на кривые буковки, пока снег стучал в окно, а лампа пыталась погаснуть.
Почувствовав его замешательство, Робин поднял уставший взгляд и отложил в сторону заполненные бланки.
— И что ты скажешь на это?
— Мм… — Ник все еще смотрел на конверт, а желтый свет причудливо отражался в его глазах. — Жаль.
— Жаль? — Крейг встал, потянулся и тут же положил руку на поясницу, а затем начал одеваться. — Ты собираешься еще тут оставаться? — Его глаза метнулись в сторону настенных часов, почти скрытых темнотой, но он тут же вспомнил, что они стоят еще с начала декабря.
— Да, очень жаль. Не люблю расстроенных детей. — Ник отложил письмо на колени и достал следующее, а там: Санта-Клаусу, Северный полюс. — Думаю, я останусь.
— Уверен? — Робин посмотрел на руку, чтобы удостовериться, что и сегодня он часов не надел. — Уже поздно.
— Да ничего.
— Ну, бывай, — они обменялись взглядами, и каждый понял это «будь осторожнее».
***
Ник Томплинсон пару раз стукнул по мигающему освещению и сел за столик, поставив перед собой корзину с письмами без адреса. Некоторое время провел в нерешительности, смотря за темное-темное окно, где прятались белые (или красные) снежинки, ожидая чего-то, потом осмотрел мрачную комнату, взял в руки ручку и потер замерзшие кончики пальцев об стержень, не решаясь начать писать. Начал.
«Дорогой Джимми!..»
***
Прошло уже порядком двух часов, метель угомонилась, и Ник откинулся на спинку стула, жмуря глаза и глубоко вдыхая. Осталось последнее. Аккуратные буковки заставили почтальона содрогнуться: Трей
Андерсон. Он сглотнул и аккуратно вскрыл податливую бумагу. Обычное письмо, если не считать строк:
«…скажи Саре, что я люблю ее! Скажи, что она самая лучшая в мире сестра!»
За окном снова падал снег. Дрожащей рукой Ник взял ручку и несмело вывел:
«Дорогой Трей!». Еще раз посмотрел в бездну окна, встречаясь глазами со своим отражением, и продолжил.
***
Рождественская ночь. Улицы полны шума, сверкающих огней, а зловещую елку догадались заменить на новую. Падает крупный снег, но небо глубокое и ясное, где-то проглядываются звезды, слышится смех. Ник стоит на улице, смотрит в небо и тоже улыбается, подхваченный общим весельем. К нему подбегают дети, он здоровается с их родителями и перекидывается парой слов, но неожиданно его привычно дергают за рукав, вручая белый конверт. Мальчик тут же убегает.
Под светом мельтешащих салютов он различает всего пару слов:
«От Сары Андерсон для Ника Томплинсона (Санта-Клауса)». Ниже подписано торопливой детской рукой:
«От Трея — Санте!»
Его пальцы дрожат. Снег сыпет сильнее, людей становится меньше, а бумага не слушается, отказываясь рваться.
«Дорогой Санта! С Рождеством! Спасибо, мы так давно не могли увидеться с Треем, но Вы — настоящий волшебник…» — дальше прочесть он не может, ветер вырывает бумагу из онемевших рук, и Ник безучастно смотрит, как снег относит его все дальше. В глубокую, бесконечную темноту, к ногам белоснежной девушки с мраморной улыбкой, и мальчика, держащего ее за легкое платье.
Где-то слышится крик. У главной улицы толпится народ, кто-то вопит, визг и крики. Среди прочего он разбирает только «Мертвый мальчик! Боже!». Ник поворачивается к девушке, и та прикладывает палец к застывшим губам, улыбается и уходит, держа призрачный силуэт ребенка за руку.
Вокруг гораздо больше вопросов, чем мы могли бы задать. Гораздо больше.
Рождество. 1987.
