Плей-лист

      – Почему ты сделал это? – Слова простые жгутся и вертятся на языке непослушными птицами.       У Филиппа вопросительный взгляд и нервы-ниточки, натянутые под тонкой кожей. Глаза темные-темные – карие океаны, удивительные космосы. Лукас тонет в них и не особо хочет отвечать.       – Почему?.. – Переспрашивает задумчиво, загружаясь, как старый компьютер. Филипп слишком красивый в этом лунном свете, чтобы думать сейчас о чем-то кроме его волос, шеи и чуть припухших губ. – Потому что мне не нужна девушка.       Фраза роится, складывается из кирпичиков-мыслей в его мозгу, строится сама собой – и да, вот так правильно. Действительно правильно.       Ему не нужна девушка.       Потому что Филипп Ши заменяет ему целую вселенную.       Лукас снова тянется к его губам, но мокро мажет по линии скул. Филипп отворачивается чуть вбок, смеется хрипло, немножечко пьяно, протягивает ему наушники.       – Подожди-подожди... Что мы собираемся слушать?       – Я создал для нас плей-лист.       Валденбэк щурится и недоумевает: его вселенная состоит из стороннего шума и тех восхитительных звуков, с которыми Филипп рвано берет дыхание между их поцелуями. Из его тихого смеха и гула мотоцикла, что способен унести их вдаль от невзгод и чужих пытливых глаз.       – Это так мило.       Лукас улыбается уголком губ, убирает руку с плеча Ши: у него на сегодняшнюю ночь другие планы, но музыка, звучащая только для них – это нечто умопомрачительное. Филипп хмурится, перебирает пальцами чёрные бусины наушников, вынимая длинные проводки, но Валденбэк ловит его ладони на полпути.       – Оставь их. Я попытаюсь попасть в ритм.       Звучит слишком двусмысленно, пошло, игриво, искрится в сознании так, как искрились ярко-синие диски на танцполе в том гей-клубе, куда привел его однажды Филипп. Этот очаровательный Филипп.       Лукас тонет, задыхается в неописуемом чувстве влюбленности: теперь, когда он не боится больше призрачного силуэта убийцы за своей спиной, он может ощущать его сполна. Ощущать каждой клеточкой тепло внутри от легких прикосновений, от нежных взглядов и самозабвенных поцелуев, что дарит ему Филипп. Этот замечательный Филипп.       Лукас понимает, что никогда не перестанет восхищаться им. Он намного чище, светлее, лучше него, и Валденбэку стыдно и сладко одновременно от того, что такой, как Ши, выбрал его. Низкого, лживого, трусливого. Всплывают под веками гадкие слова, летящие в чужой адрес, его, Лукаса, грязные и злые слова. Они горючим растекаются по венам, выжигают огненное клеймо у него на груди. Въедаются в сознание шрапнелью.       Он недостоин Филиппа. Совсем-совсем недостоин. От слов "вообще-никогда-однозначно".       Но Лукас искренне надеется, что сумеет исправить свои ошибки. Что и он – такой, какой есть – сможет заслужить прощение. Он чётко помнит, как в далеком детстве мать твердила ему похожие слова: "любая оплошность – путь к совершенствованию", и мысленно шепчет их как молитву, повторяет из раза в раз. Конечно, вряд ли сделанное им можно назвать только "оплошностью", но... Лукас всем сердцем хочет верить, что однажды любые отголоски дурного прошлого забудутся для них.       Филипп смеется искренне, легко и чудесно, а сено колется, щекочет и отпечатывается неглубокими бороздами на коленях и ладонях. Лукас дышит им – полной грудью, до соленого привкуса на языке – и опускается вниз, боком съезжая по прелой макушке высыхающей листвы.       – Это ты так грехи замаливать собрался? Сразу хочу предупредить: я...       В ответ Лукас молча нашаривает плеер посреди копны сена и нажимает кнопку, включая. Набирает воздух в лёгкие, начинает расстегивать ширинку на чужих джинсах. И улыбается – широко, спокойно, уверенно. Так, как улыбнулся бы Рик Андертон, будь он на месте Лукаса.       Какой-то частью души Лукас и есть тот самый Рик, и сейчас он прикрывает глаза, мысленно обращаясь к своей сути. Как поступил бы Рик Андертон? С чего бы начал? Как бы продолжил?       В голове пусто, гулко, и гуляет ветер, а в горле череда невысказанных фраз. Валденбэк теряется: ему столько надо сказать, объяснить, сделать, но тело, его собственное тело, ведет его, и смывает стену неуверенности странная волна жара, расползающегося прямо под ребрами.       Вот о какой боли говорил Филипп тогда, у заброшенного дома.       Жар нарастает, оплетает пламенными нитями сердце, заставляя его биться в учащенном, взволнованном ритме, переплавляет остатки мыслей и здравого смысла. Уходит куда-то Рик Андертон, исчезает безвозвратно, а на его место черным по белому всплывают слова: «я никогда не пользовался… я ношу с собой, но никогда». Никогда. Ни разу до этого.       Он будет первым.       И Лукас втайне даже от себя надеется, что единственным.       Ткань под кончиками пальцев мягкая на ощупь, но не такая приятная, как кожа, и Лукас торопится, подныривает ладонями под футболку, стягивает джинсы, хватает худое колено. А потом открывает глаза, ловит встревоженный, неверящий взгляд – и целует округлую косточку.       Филипп словно задыхается: у него такой милый, ошарашенный вид, губы чуть распахнуты, и он закрывает смущенное лицо руками, чтобы не видеть того, что будет дальше. Что абсолютно точно будет дальше.       Лукас скользит языком по кости, по бархатной бледной коже, поднимается до внутренней части бедра – и чуть прикусывает, зализывая ранку. Проводит свободной ладонью по резинке боксеров, чуть оттягивает и…       – О боже… – Филипп стонет, кусает губы, когда пальцы обхватывают головку и медленно, мучительно-медленно ведут вниз, едва надавливая плотным кольцом.       А в голове у Лукаса мерцающим заревом полыхает пожар. Горячо, душно, бесконечно тесно. Он чувствует себя безвозвратно потерянным, когда смотрит на выгибающегося в спине Ши, на его красивую шею и родинку у правого уха.       Да уж, он не гей. Совсем не гей.       Валденбэк прикасается снова, одновременно губами, языком и пальцами, откровенно дразнит и заводит, при этом сипло и судорожно дыша. Воздух отчаянно бьется в клетке легких, тает где-то в глотке, и Лукас натурально давится каждым вдохом. Потому что смотрит, смотрит, не отрываясь, запоминая движения, изгибы, дрожь длинных ресниц.       Господи боже, Филипп Ши – это какое-то ходячее порно.       Лукас начинает считать: ему самому интересно, насколько хватит терпения не дотронуться до этих губ, не притянуть к себе, не прижать, поднимая, не взять – торопливо и жадно. Когда-то давно он считал таким образом секунды прыжков, сейчас же копит в сознании стоны и гортанное шипение Филиппа.       Да он, однако, конченный мазохист.       – К черту наушники, – Филипп срывается на «пять», и Лукас благодарен ему за это, потому что больше невмоготу: они сталкиваются зубами на полпути, отбрасывают прочь плеер и лихорадочно ищут губы друг друга.       Валятся на сено, и ноздри щекочут запах дерева и почти ощутимый аромат секса. Между ними все полыхает бликами яркого пламени, и Лукас удивлен, как оно до сих пор не прожгло тонкую сеть нервов и не вырвалось наружу, круша все на своем пути.       Что-то шершавое ложится в ладонь, и парень без подсказки цепляется пальцами, рвет упаковку презерватива. И забывает себя в притягательном омуте расширившегося зрачка, тонкой радужки цвета крепкого кофе напротив. Глаза у Филиппа просто изумительные.       – Если ты сейчас ничего не сделаешь, Валденбэк, я сам себя…       Лукас затыкает этот невероятный рот поцелуем. У него и самого не осталось сил ждать.       Филипп мрачнеет и молчит, на лбу его пролегли глубокие морщинки, а между бровями видна очаровательная складочка. Лукас рад бы сцеловать эту тягучую боль с его скул, забрать, защитить его от нее, но он честно верит, что скоро она пропадет сама по себе, и ни следа от нее не останется.       Так писалось в умных книжках. Да, Лукас читал. Нет, он не скажет, зачем.       Всхлип на грани слышимости и срывающимся шепотом «еще раз» звучат в тишине ночи как гром посреди ясного неба. Эти два слова – звук спускающегося курка, звук старта, звук его, Лукаса, окончательного падения в бездну под именем Филипп Ши.       – Потерпи, Фил, – в голосе сплошная нежность, доверие и душа нараспашку.       А внутри тесно и до фейерверков в висках хорошо. Лукас толкается на пробу, пытаясь поймать нужный угол, и замирает, едва услышав хриплое «боги-и». И двигается снова, забрасывая ногу себе на плечо, ловя губами чужие стоны, втягивая в глубокий, страстный поцелуй.       Подумать только, неделю назад он был не-геем.       Филипп трется, насаживается, с долей отчаяния тянется навстречу, и Лукас собирает подушечками пальцев крапинки слез с его щек. И целует, целует, целует. Извиняясь, принимая, связывая воедино. Раз и навсегда.       Потому что это и вправду то, что ему нужно.       А не какая-то там Роуз.       Темп нарастает хаотично, виляющими зигзагами, и, твою мать, все, что происходит сейчас между ними, куда круче мотокросса. В ушах нарастает гул, хлопки взрывающихся цветных шариков, и Лукас смутно улавливает, понимает, что он близко. Близко к своей крошечной личной вечности.       Филипп вздыхает, вдруг резко подается вперед, обхватывая его плечи, придвигается максимально ближе и кладет его ладонь на свою грудь. Туда, где бешено под доспехом костей и мышц бьется сердце. Бьется для него.       И Лукас кончает, вскрикивая и до крови закусывая губу. Следом за Филиппом.       А после опадает сверху, готовый бесконечно слушать этот мерный ритм, эту удивительную, ни с чем не сравнимую мелодию.       – Сердцебиение в унисон – главная песня в нашем плей-листе. – Выдает он охрипшим голосом и мимолетом касается языком выпирающей ключицы.       И Филипп смеется, снова – смеется так радостно, неповторимо и фантастически, как умеет смеяться только он. А Лукас отпечатывает в памяти каждую миллисекунду.       Потому что он, черт его дери, безумно любит этот смех. Безумно любит Филиппа Ши.