Хрустальные слёзы

      Главное здесь — порядок. Так думает Юри, рассматривая белый коридор: его белые стены и белый потолок, истоптанный грязными ботинками белый пол; белый столик, белую кушетку, на которой они сидят; белый халат бледного медбрата, вышедшего из белой комнаты и прикрывшего за собой белую дверь. Стерильность, пахнущая спиртом, режет глаза, и Кацуки опускает голову, снимает очки, массирует переносицу. Как же он устал.       Сколько он не спит? Сутки? Кажется, уже идут вторые. А сколько он сидит здесь? Несколько часов так точно. Его голова раскалывается от боли, привкус кофе во рту вызывает тошноту. Но он держится. Должен знать результат, должен дождаться врача и услышать от него долгожданные слова, подтверждающие, что всё хорошо.       Он так надеется, что всё будет хорошо.       Выпрямляя спину, потягивается и поворачивается в сторону. Чуть щурится, дабы сконцентрировать зрение, и замечает Юрия. Тот, чуть спустившись на своём месте, мирно спит: скрестив руки, опустив голову, пряча лицо за капюшоном. Юри не трогает его, не пытается раскачать — знает, что тот устал не меньше его самого. Ведь мальчишка пробыл здесь с самого начала, в отличие от Кацуки, сорванного с места, примчавшегося в госпиталь.       И всё из-за одного звонка, вогнавшего его в немой ужас.       «Виктор, он... его забрали в реанимацию»       Прячет лицо в ладонях, потирает глаза. И громко выдыхает, глядя перед собой. Поднимается с места, вытягивает ноги, разминая их. Юри страшно устал — нужно было сходить за кофе. Стянув с себя толстовку, накрывает ею спящего Юрия, а сам двигается вдоль по коридору. Вглубь больницы, по лестнице вниз. Оттуда — через левый корпус и до кафетерия. Идёт он почти на автомате, а мысли его витают где-то вне. Он думает: когда же что-то пошло не так?       Он вспоминает, пытаясь уловить моменты изменения. Но ничто не идёт в его голову. Последние дни, что они провели вместе... Никифоров никак не проявлял признаки чего-то подозрительного. Он продолжал улыбаться, продолжал весело хохотать и настраивать своих учеников на лучшее. Виктор вселял надежды, разрушая их реальными фактами, и подбадривал, когда кто-то в его окружении падал духом.       Последний раз они виделись вчерашним вечером. Последними их словами было «Спокойной ночи». После этого Юри не видел своего кумира прошлого.       Горячий кофе обжигает язык. Горький. Он заставляет японца скривиться. И, не придумав ничего лучше, Юри выкидывает целый стаканчик прямо в урну. Горечь в горле вызывает тошноту, и ему наплевать на потраченные деньги. Главное сейчас — не упасть. И он держится, просто потому что должен.       Возвращается обратно, устало шаркая ногами. Протирает глаза, широко зевает. И замирает, глядя на то, как Юрий разговаривает с мужчиной. Кажется, то был один из местных докторов.       Подросток агрессивен — он кричит на того, хватает за халат и, кажется, вот-вот ударит. Но Юри быстро вмешивается в их разборки, подбегая, окликая маленького приятеля.       Плисецкий останавливается и поворачивается к Кацуки. И тот замирает, замечая, как глаза его, блестящие, наливаются слезами.       — Юри! — говорит он, впервые, кажется, обращаясь к нему по имени. Подросток кривит губы, отступает от врача, пытаясь выхлестнуть всё на японце: хватает того за кофту, сжимает ткань в кулаке. Ударит? — Юри! Ю... ри...       Голос его вконец стал тихим, хриплым, и Юрий, не зная себя от горя, цепляется за Кацуки руками. Обхватывает его, крепко прижимаясь, сминая ткань пальцами на спине. И начиная реветь в голос, не в силах сдержать той боли и скорби, что заполнили его душу.       Юри испуган, Юри не знает, что делать. Он лишь поднимает растерянный взгляд на доктора и замирает, стоит тому произнести одну лишь фразу.       Виктора больше нет.       Горячие слёзы обжигают щёки, и Юри не стесняется — заливается плачем вместе с мальчишкой, крепче прижимая того к себе. Он смотрит перед собой невидящим взглядом, молчит, слушая громкие всхлипы с правого бока. Почти не верит, но понимает, что это — та страшная и гнилая правда, та жизнь, которую он не замечал за безграничным счастьем.       Столь длинное, но такое короткое. Оборванное, оставившее за собой лишь пепел воспоминаний.       И счастье это проносится перед глазами. Все те улыбки и нелепые ситуации; все те тренировки. Кацуки воспроизводит в памяти то, как его идеал кружит на льду, отдавая всего себя этому искусству. Не спорт — данную красоту таковым назвать было просто оскорбительно. Виктор был художником, очаровывавшим сердца своих фанатов.       Очаровательный ледяной цветок, растаявший под жарким солнцем.       Он сильный, он справится с этим.       А сильный ли он? А справится ли?       Юри прикрывает глаза, слышит размерное дыхание Юрия. Тот больше не кричит — плачет молча, не видя ничего, не слыша никого. И Кацуки желает что-то сказать, приободрить, вселить надежду. Ту самую, которой уже был обделён.       Но молчит. Не может проронить и слова.       Зажмуривается, крепко-крепко, и открывает глаза лишь тогда, когда слышит давно знакомую усмешку. Испуганно поднимая голову, Юри замирает в неверии. И уже успевает обрадоваться, как разрывает все надежды собственными догадками.       Человек перед ним — не Виктор. Лишь плод его воображения.       Он в своём любимом костюме. Буквально сияет, особенно в белых тонах больничного коридора. Виктор всегда был бледен. И только сейчас Юри понимает, что кожа того похожа на снег, а волос — на острые льдины. И как же холодна его улыбка! А взгляд оставляет лишь снежную бурю на душе у фигуриста.       Настоящий ледяной король.       Виктор просит тишины, приставляя палец к губам. Это — главное для них сейчас. Он делает шаг в сторону своих учеников и внезапно расплывается в улыбке. На его глазах — слёзы, прозрачными каплями спадающие на пол. И разбивающиеся на сотни осколков, ведь слёзы его — самый настоящий лёд. Фигурист выглядит счастливым, даже тогда, когда его охватывает пламя белого света. Даже тогда, когда он, прикрывая глаза, полностью растворяется в нём, не оставляя после себя ничего.       И немо шепчет одними губами то, что Юри будет помнить всю свою жизнь.       Спасибо.