† Бил её я плетью, хотя считал её я лучше всех.
— Как, говоришь, погибла мама? — Авария. Врезалась в дерево. Доктор сказал, насупила мгновенная смерть. — Да? Почему тогда в деле написано, что это было самоубийство? Между отцом и сыном повисло молчание, которое было, впрочем, нарушено последним. — У самоубийства всегда есть причины. — Тебя раньше это не волновало. — Волновало, да только ты молчал. — Молчал! Потому что ни в 8 лет, ни в 10, да ни в каком возрасте ребенку не нужно знать, что его мать — самоубийца. — Только дети взрослеют и хотят знать правду!
— Ты снова задержался. — Я работаю, уж прости. Работаю для того, чтоб ты могла надевать хорошую одежду, чтоб ты могла есть нормальную еду и посещать приличные заведения, — гневно выплюнул он, ослабляя галстук и расстёгивая верхнюю пуговицу идеально белой рубашки. Девушка сидела на пуфике у трюмо, подперев голову одной рукой. Ее волосы спали на ее лицо, и потому от него укрылись украдкой пророненные слезы. Она устала от всего этого. Ей не нужны были ни дорогие подарки, ни брендовая одежда, ни что-либо другое, чем он пытался заткнуть ей рот, когда она в очередной раз упрекала его в позднем возвращении домой. Ей не хватало его. Того внимания, которое она получала несколько лет назад, поцелуев без причины и объятий его сильных рук. — Мне нужен ты, — тихо прошептала она, почти всхлипывая, проводя ладошкой по холодному лицу, но не решаясь взглянуть на него. — Что? — нахмурившись, скептически спросил он, даже не удостоив ее взгляда. Она промолчала, понимая, что не расшевелит его холодное сердце и разум, думающий только о деньгах и каких-либо собственных эгоистичных желаниях. Она не хотела размышлять о том, пропадает ли он на работе или нет, единственная ли она женщина в его жизни или в каждый из таких вечеров он удовлетворяет свои потребности в компании других девушек. Она и без этого чувствовала себя забытой, брошенной, совершенно ему не нужной. Порой ей казалось, что их брак держится только на сыне, хотя она делала все для того, чтоб уберечь их хрупкий тесный мирок от боли и невзгод. Но с каждым днем, с каждой прожитой минутой боли и невзгоды увеличивались в двукратном размере, нещадно давя под собой то, что некогда звалось их очагом и любовью. Но знала ли она, что холод и грубость мужа — не самое страшное, что может быть? Когда что-то пошло не так в его делах, сила, разрушающая их отношения, поминутно росла. <…> — Я, кажется, уже все сказал. Настолько вы безмозглые чтоли, чтоб я повторял одно и то же по несколько раз? Даже не смейте беспокоить меня впредь по этому же вопросу! Телефонная трубка с характерным грохотом ударилась о поверхность стола, и мужчина, шумно выдохнув, провел руками вдоль зачесанных назад черных волос, откидываясь на спинку стула. Казалось, его могло сейчас разозлить все, что угодно, и по иронии судьбы свидетельницей его гневных бурь стала она. — Я просил тебя не заходить в мой кабинет, пока я работаю? — Ты не выходил отсюда уже несколько часов, и я подумала, что тебе стоит выпить хотя бы чай, — пролепетала девушка, несмелым шагом подойдя к его столу и аккуратно поставив рядом с рукой супруга чашку с ароматным жасминовым напитком. Но он не оценил ее заботливого жеста. Порывистое движение сильной руки — и кружка отлетела в неизвестном направлении, разбиваясь впоследствии об пол. Содержимое было разлито по паркету, наполняя терпким запахом весь кабинет. — Если я не выхожу, значит, черт возьми, я не хочу никого видеть, в особенности тебя! — Но… — Идиотка, — гневно процедил он, поднимаясь со своего рабочего места и, хватая девушку за белокурые волосы на затылке, повел ту к выходу, но совершенно неаккуратные и грубые движения привели к тому, что мужчина швырнул ее на пол, прямо в осколки фарфоровой чашки и в то, что ранее было горячим чаем. Она вскрикнула, с ужасом осматривая свою руку и колено, что кровоточили от нанесенных ран. К счастью, их сына не было дома, иначе бы смышлёный мальчик, души не чаявший в своей матери, прибежал на ее крик и стал свидетелем звериной свирепости и жестокости собственного отца, истязающего самое дорогое, что есть в его жизни. — Оставь. Меня. Одного, — прочеканил он, равнодушно разворачиваясь и возвращаясь к своему столу, занимая привычное за ним положение. Он начал просматривать бумаги, делать звонки, изучать документы в компьютере… Все, что угодно, но только не смотрел на нее. Он не хотел видеть, как она, совладав с болью и обидой, сквозь слезы смахнула со своей кровоточащей коленки остатки осколков, как ее худое тело поднялось с жесткого пола, как она, прихрамывая и безмолвно рыдая, прикрывая рот ладошкой, покидала его кабинет. Никогда прежде он не поднимал на нее руку. Никогда прежде он так не калечил ее. Когда-то он сдувал с нее пылинки, охранял от всех напастей и невзгод. Малейшая угроза — и он был готов уничтожить все, что могло нанести его любимой женщине вред. А теперь? Теперь он сам был для нее ужаснейшим и опаснейшим человеком, способным сделать с ней все плохое, что только возможно. И теперь никто ее не мог защитить, потому что единственный спаситель обратился в чудовище. <…> Тот день запомнился ей надолго. Она больше никогда не смела тревожить супруга, когда он находился в рабочем кабинете, а прежде чем он возвращался домой, девушка по обыкновению уже спала. Она уделяла все свое время сыну, потакала всем его желаниям и прихотям, практически ни в чем не отказывая сорванцу, словно чувствовала, что вскоре все должно круто измениться. Она простила любимого мужа, даже несмотря на то, что теперь он потерял все человеческие качества и стал для нее настоящим садистом. Но одного она не смогла ему простить. И пережить это не смогла. Внизу захлопнулась входная дверь, а сон девушки был чуток. Она вздрогнула и приподнялась на локтях, прислушиваясь к его размеренным шагам. Он поднимается по лестнице и идет в соседнюю комнату, где спит их ребенок, день которого прошел как нельзя лучше — поход в кино, магазины и прочие радости сделали его счастливым и вместе с тем выбили из сил. В комнате сына мужчина пребывает недолго, теперь он направляется в спальню. Она поспешила лечь в прежнее положение, отчего-то опасаясь, что он будет недоволен, застав ее бодрствующую. Он снимает пиджак, рубашку, брюки. Звук сообщения его телефона заставляет ее напрячься. Он недолго набирает ответ и покидает комнату, желая освежиться в душе, и в этот миг девушка решила сделать низкий, но, как ей казалось, верный поступок. Пароль от его айфона она, конечно же, знала. Но стало ли ей легче от того, что она увидела после того, как сняла блок? По щекам неконтролируемо потекли слезы, когда она поняла, что ее самые худшие опасения стали правдой. Она даже не шевельнулась, когда муж вернулся, застав ее читающей смс-сообщения в его телефоне. — Ты что делаешь? — гневно проговорил он, подлетая к ней и выхватывая трубку из рук девушки. — Как ты мог, — процедила сквозь сжатые зубы она, не веря тому, что это происходит с ней. — Ты предал меня, нашу семью… Она не решалась поднять на него взгляд. Слезы продолжали скатываться одна за другой, а руки нервно сжимали простынь. Но он не просто не собирался смягчить ситуацию. Он решил все только усугубить. — А ты, я смотрю, крайне не воспитана, раз лазаешь в чужих телефонах. — А ты, я смотрю, крайне лжив и ничтожен, раз посмел размениваться на каких-то шлюх. Тыльная сторона массивной мужской ладони с размаху ударила ее по щеке, и девушка вскрикнула, падая на кровать всем телом и прикладывая к больному место свою ручку. Боль удара отдавалась по всей голове, но, пожалуй, она не могла сравниться с той болью, которую причиняла ей вся эта ситуация ее искренне любящему сердцу. Любящему этого ужасного садиста, который раньше был мечтой любой женщины. — Пожалуйста… — пролепетала она, пытаясь приподняться, но тут же почувствовала еще большую боль в области спины. Кажется, он ударил ее кулаком, заставляя оставаться в былом положении. — Закрой рот и слушай меня, — он обошел кровать и встал с противоположной стороны, чтоб она могла видеть его, но перед глазами все плыло — она все еще помнила первый удар по лицу, который, кажется, заставлял ее проститься с сознанием и провалиться в небытие. Дальнейшие его слова о том, чтоб она знала свое место и прочие мерзости, она уже плохо слышала, и, кажется, он это заметил. — Эй! — крикнул он, накручивая ее волосы на кулак и дергая вверх, заставляя ее поднять на него глаза. Она вскрикнула, так как выгнувшаяся спина словно вспыхнула — ведь туда пришелся второй удар мужчины. Другая его рука тут же легла поверх рта девушки, заставляя ее не выдавать ни звука. — Молчи и не заставляй сына просыпаться из-за твоих воплей. От обиды она вновь разрыдалась, пытаясь сказать, чтоб он ослабил хватку, но получалось лишь сдавленное мычание в его крупную ладонь. Он откинул девушку в центр кровати, размещаясь с краю оной. — Значит так, — начал он, пытаясь умерить свой гнев. Он не желал избивать ее до изнеможения. Он понимал, что попросту не может этого. Стараясь не смотреть на супругу, она разъяснял ей то, что она может делать с его вещами, а что нет, но она не слушала, отвернувшись от него и рыдая в мягкую подушку. — Все ясно? — спокойно проговорил он, наконец переведя взгляд на девушку. Только сейчас он заметил, какой она была измотанной, исхудавшей, разбитой. Он не верил, что мог сотворить с ней такое, и потому впервые за все это время он почувствовал вину. — Ну хватит, — холодно молвил он, призывая жену успокоиться. Кладя поверх ее плеча руку, он заставил ее лечь на спину, чтоб видеть ее лицо. Глаза ее блестели от слез и смотрели на него то ли с ненавистью, то ли все с той же безграничной любовью в купе с нестерпимой болью. — Не трогай меня больше, — прошептала она. — Я очень хочу спать. <…> Измена, рукоприкладство, равнодушие. Что ему нужно сделать, чтоб искупить вину перед ней? Как вернуть все то, что было ранее в их браке, а именно любовь, взаимопонимание, заботу? Он не знал, что предпринять, но отчетливо понимал, что хочет этого. И потому, возвращаясь с работы, он чувствовал уверенность в себе и неимоверное желание прижать к себе хрупкое создание, которое он чуть было не уничтожил своей грубостью. — Милая? Ты дома? — спросил он с порога, заметно насторожившись. С самого начала ему показалось, что в доме слишком пусто и тихо. Сын был в гостях, но дело было вовсе не в отсутствии сына. Оставив пальто на вешалке, мужчина напрягся, чувствуя, как его сердце сковывает страх. Страх за то, что он может потерять самое ценное, что есть в его жизни и чем он в последнее время непростительно пренебрегал. Ее нигде не было. Ушла? Двери шкафа распахнулись — вещи на месте. Нет, она не покидала дом в попытках сбежать от супруга. В чем же тогда дело? Так заманчиво была приотворена дверь ванной комнаты. Мужчина сглотнул и неспешно направился именно туда. Его виски пульсировали от того, насколько натянуты были его нервы. Дверь отворяется окончательно. Он включает свет. И в этот момент он чувствует, как ком в горле заставляет его задыхаться от боли, обиды и гнева. Гнева на самого себя. Он познал, что такое бессилие, когда остывшее окровавленное тело супруги, лежащее в ванной, он был не в силах вернуть к жизни.— Так что, пап? Может наконец расскажешь мне правду?! — Не ори. — Я не ору. А ты не ври. Ты мне всю жизнь врал. Ты хотел, чтоб я стал честным ментом? Я им стану. И, будь уверен, до истины я доберусь. Молодой человек поднялся с места и покинул ресторан, оставляя отца наедине с воспоминаниями. Воспоминаниями, о которых он не забыл и за которые он не в силах себя простить. Они были так явственны, словно это случилось вчера.