***
Первой умирает миссис Гамильтон. Она лежит на полу, во лбу у неё отверстие от пули, а капитан Ретт смотрит на труп почти брезгливо. — Унесите это, — командует он. Это похоже на кошмарный сон, но это не сон, и хотя Абигайль уже приходилось видеть мертвецов и убийства, она все еще не может поверить. Только не миссис Гамильтон, всегда добрая и ласковая. Она казалась такой счастливой, когда они поднялись на корабль, и призналась Абигайль, что долго мечтала об этом дне. «Жизнь на Нью-Провиденсе не назовешь веселой. Несмотря на все тревоги я рада, что смогу увидеть другие места». — Тебе лучше уйти, Абигайль, — отец пытается выпроводить её из комнаты, вид у него потрясенный. Глаза миссис Гамильтон — мертвые, невидящие — широко распахнуты, и Абигайль хочется спросить, что та видит сейчас.***
Чарльзтаун после обстрела с корабля похож на выпотрошенный труп животного. Разрушенные здания, мертвые тела. На одной из улиц Абигайль видит женщину, которой снесло полголовы осколком кирпича: она лежит на земле, почти как миссис Гамильтон накануне, волосы слиплись от крови, мозговое вещество выступает из раздробленной черепной коробки, а его вторая половина разметана в грязи чуть дальше по улице. Единственный оставшийся глаз покойницы смотрит прямо на Абигайль. «Что ты видишь сейчас?» Абигайль заставляют вернуться в губернаторский особняк (она не может больше называть это место своим домом), даже не дают взглянуть на тело отца. Еще месяц назад она бы кричала и плакала, но после плена у Лоу и Вейна, после вчерашнего вечера у Абигайль не осталось на это сил. В конце концов, она не ребенок уже, чтобы рыдать, отстраненно думает Абигайль. Ей надо отдать распоряжения, подготовить тело отца к похоронам. Она цепляется за эту мысль, слишком практичную для прежней Абигайль, почти нелепую в воцарившемся в городе хаосе. Она ведь хозяйка дома теперь (пусть это и не её дом), она должна быть сильной и вести себя как подобает истинной леди. Этих мыслей хватает ровно до того момента, как за Абигайль закрывается дверь спальни. Рыдания сотрясают её подобно истерическому припадку, Абигайль вытирает слезы сначала носовым платком, потом простынями, подвывает на одной ноте, как потерявшийся щенок. Её щеки, верно, красные и опухшие, глаза тоже, и наутро будет видно, что она плакала, и никто не удивится: скорбь в данных обстоятельствах — дело естественное. Завтра в городе будет много тех, кто провел ночь в слезах. Абигайль хочется взять дневник и перо, чтобы записать свои мысли, но она вспоминает, что дневник остался на корабле, а потом его зачитывали на площади во время суда над Флинтом. «Обо мне будут сплетничать», — понимает Абигайль. Она чувствует себя оскверненной, выставленной на публичное обозрение. «Я просто больше не могу», — думает она и сама не понимает, к чему относится это «не могу». «Не могу смотреть, как люди умирают вокруг меня? Не могу слушать вранье? Не могу оставаться милой невинной Абигайль, какой мама хотела меня видеть?» Она еще не знает сама, но что-то надломилось в ней. С тех пор как Лоу захватил «Удачу», люди умирают вокруг Абигайль постоянно. Не как её мать, тихо и относительно мирно, от болезни, — внезапно и жестоко. Милли, её служанка. Она пыталась сказать пиратам, чтобы те не трогали Абигайль, и один из этих головорезов вонзил саблю ей живот. Кровь брызнула на лицо Абигайль, на палубу, на переборки. Милли упала на четвереньки, зажимая рану, и пират пнул её сапогом под ребра. Она закричала еще сильнее, а Абигайль, онемев от ужаса, смотрела. «Если будешь дергаться, с тобой случится то же самое», — мелькнула в голове трусливая мысль. «А ну, пошли» — грубо сказал пират и поволок её прочь. Крики Милли еще долго отдавались у Абигайль в ушах, даже на корабле Флинта она не могла полностью изгнать их из головы. Они все умерли из-за неё, весь экипаж «Удачи» — капитан, квартирмейстер, матросы. Абигайль не помнила их всех по именам, но ночами ей снились их лица — мертвые, посиневшие, с тусклыми, глядящими в никуда глазами. «Простите, — шептала она, — я не хотела». Как и положено мертвым, они не отвечали ей. Потом была команда Лоу. Абигайль не видела этого, её опоили опиумом, но ей рассказали, что произошло: команду «Каприза» вырезали подчистую ради того, чтобы губернаторская дочка перекочевала из рук одного жестокого пирата к другому. Абигайль слышала, как пираты на корабле Флинта шептались об отрезанной голове Лоу. Она не испытывала сожаления — этот человек получил то, что заслужил. Мрачное чувство жестокого удовлетворения, прежде неведомое Абигайль, посетило её. «Это тебе за Милли», — думала она, представляя мертвого Лоу, его голову, насаженную на палку, и невидящие глаза. Абигайль казалось, этому кошмару пришел конец, когда она оказалась в Чарльзтауне, но смерть пришла за миссис Гамильтон, а затем за её отцом. Она надеялась, что Вейн жив — в конце концов, он ей ничего плохого не сделал ей и спас её от Лоу. Абигайль даже молилась о нем. «Пожалуйста, Господи, я устала, что люди умирают из-за меня». Бог услышал её молитвы, но капитан Вейн и его люди разрушили и сожгли Чарльзтаун. «Это я привела Смерть сюда», — мелькает у Абигайль в полусне абсурдная мысль.***
Вскоре после похорон отца до Чарльзтауна доходят слухи о новых злодействах капитана Флинта. О сожженных городах и убитых служителях закона, о захваченных кораблях. Говорят, Флинт объявил Англии войну. Смерть продолжает свое шествие по английским колониям в Новом Свете, и богобоязненные горожанки Чарльзтауна при каждой свежей новости о Флинте крестятся и возносят молитвы. У Смерти множество лиц, она может принимать самые различные обличья — теперь Абигайль знает это, хотя в детстве ей представлялся скелет с косой. Когда Абигайль впервые увидела её — по настоящему, не так, как с матерью, — у Смерти было лицо Неда Лоу, рассеченное шрамом, с безумным давящим взглядом. Смерть была капитаном Вейном (Абигайль помнит его горбатый нос и многочисленные косички) и той светловолосой женщиной, Элеанор Гатри. В темном тоннеле под фортом, в неровном свете факелов, Абигайль, казалось, чувствовала рядом Её холодное дыхание. Она была слишком напугана, чтобы молиться, и могла только слушать и ждать. Ей казалось, Смерть прошла мимо той ночью. Позже до Чарльзтауна доходят слухи о том, что Чарльз Вейн убил Ричарда Гатри. «Влиянию Гатри из Бостона на Нью-Провиденсе пришел конец — теперь, когда Ричард мертв, а его дочь арестовали», — шепчутся люди, стараясь, чтобы Абигайль не услышала. Но она не может больше не слушать, она слишком долго была глуха. Люди продолжают умирать из-за неё. По утрам она смотрит в зеркало и пытается представить, как выглядела в тот момент, когда была Смертью сама. «Если б я осталась в форте той ночью, миссис Гамильтон и мой отец были бы живы». Абигайль не может не думать об этом снова и снова. «И капитан Флинт не жег бы колонии сейчас». Она часто представляет Смерть в облике мужчины с рыжими волосами и пронзительно-зелеными глазами. «Капитан Флинт — хороший человек», — вспоминает она слова мисс Гатри, и ей хочется смеяться. На набережной Абигайль порой останавливается и смотрит вдаль, туда, где за пределами Чарльзтаунской гавани небо смыкается с водой. Если долго смотреть, начинается казаться, будто видишь что-то за линией горизонта. Нью-Провиденс, где сейчас не осталось даже относительно цивилизованной власти, корабль Флинта, продолжающий своей кровавое шествие по Новому Свету, даже Англию — корабли в устье Темзы, Лондон, Вестминстерский дворец. Никогда прежде Абигайль так остро не ощущала себя частью большого мира. Словно какое-то из случившихся с ней за последние месяцы событий — захват «Удачи»? тот момент, когда она приняла предложение Элеанор Гатри бежать из форта? резня в Чарльзтауне? — сделали её частью истории, намного более важной, чем её жизнь. Эта история не дает Абигайль спать по ночам, напоминает о себе пульсацией крови в венах и зудом в кончиках пальцев, рвется наружу, когда Абигайль вежливо кивает сочувствующим. Иногда Абигайль смотрит на дневник, который вернули ей, но она больше не может делать в нем записи. Эта вещь осквернена: потаенные мысли зачитывали прямо на площади, любой мог слышать их. Иногда — через силу — Абигайль заставляет себя перечитывать записи. Слова девочки, которая встретила чудовищ из страшных историй и увидела в них божественный свет. Ошибалась ли она? Абигайль покупает новую толстую тетрадь для записей, но не спешит открыть её и взять в руки перо. Она не уверена, что именно хочет туда писать. Ей нужно ехать к тетке в Саванну, здесь у неё не осталось ничего, и все-таки она медлит, откладывает отъезд. В Чарльзтауне полно дурных воспоминаний, но здесь можно увидеть море, ощутить запах соли и водорослей, глядя на отплывающие и прибывающие корабли. Здесь лазурное небо смыкается вдалеке с такими же синими волнами. Здесь — иногда, в те редкие моменты, когда удается забыться, — Абигайль чувствует себя свободной. В Саванне — далекой от моря, окруженной лесами, — она будет жить под присмотром женщины, которую не видела никогда в жизни, и звать её тетушкой. «Путешествие к устью Саванны сейчас небезопасно, — отговаривается она. — Неизвестно, где Флинт появится в следующий раз». Ей понимающе кивают — конечно, бедняжка боится еще раз встретиться с этими ужасными пиратами. Флинт жжет города, в Чарльзтауне опять кого-то вешают. Люди стекаются на казнь, как на праздник, — порадоваться смерти одного из тех, кто оставил в жизни города неизгладимый след. До сих пор не все дома отремонтированы, на кладбище много свежих могил. Пусть Чарльзтаун живет дальше, но шрамы остались. При каждой новости о Флинте в глазах горожан вспыхивает ненависть. «Проклятый Флинт», — шепчет новая горничная Абигайль. Что тут можно сказать? Абигайль молчит. Она бродит по городскому кладбищу — это одно из немногих мест, где никто не беспокоит её. Казалось бы, здесь, среди могильных камней, ей должно быть особенно тяжело, но на кладбище царят тишина и покой. Смерть ничего не может забрать у людей под надгробными плитами, все уже свершилось, осталась только вечность до Страшного суда. «Вы простили меня?» — спрашивает Абигайль, останавливаясь у могилы отца. «Вы простили меня?» — повторяет она у надгробного камня миссис Гамильтон. Её похоронили в бедной части кладбища — женщина пирата, потерянная душа, но Абигайль настояла на том, чтобы оплатить все расходы. В кои-то веки некому было ей запретить — её тетки нет здесь, Абигайль одна и относительно свободна. Еще одна причина, почему она не хочет в Саванну. Время идет, скоро прибудет новый губернатор Южной Каролины, и Абигайль ничего не остается, как начать готовится к отъезду. Она может напроситься к кому-нибудь в гости, сославшись, скажем, на нездоровье, но нельзя же жить в чужом доме бесконечно. Пора набраться смелости и оставить это место позади. В ночь перед отъездом Абигайль снятся её мертвецы: Милли и капитан «Удачи», Нед Лоу и миссис Гамильтон, отец. Они проходят перед ней все: «Как же их много!» — думает Абигайль. Одних она знала и любила, других не помнит по именам, а кого-то — даже в лицо. Помнит только, что они умерли из-за неё. «Простите меня», — шепчет она. Но мертвые ничего не могут сказать ей. Она просыпается, едва свет начинает пробиваться сквозь щели в занавесках. Какое-то время — десять минут, полчаса? — лежит в кровати, затем встает, открывает новый дневник и начинает писать. Потом, в Саванне, у неё будет много времени, но эту историю надо начать рассказывать здесь. Абигайль пишет о путешествии на «Удаче», о Милли и Лоу, о Чарльзе Вейне и Элеанор Гатри, о миссис Гамильтон, капитане Флинте и даже том парне, Билли. Возможно, однажды у неё хватит смелости написать о дне, когда Смерть пришла в Чарльзтаун, и о том, что за этим последовало.