***
— Это ещё чё за улыбальник? — это прозвучало негромко, но вполне грозно. Но у Чонгука, за время совместной жизни с Юнги, инстинкт самосохранения атрофировался вместе с чувством юмора, поэтому улыбка на его лице стала ещё шире. — Я нашёл нечто фантастическое, хён! Клянусь новой коллекцией Гуччи, что подобного тебе не дарил ещё никто! — Да хоть руку на Коран положи, всё равно твои клятвы сплошной пиздёж, — проворчал сидящий в кресле Юнги, но в его тёмных глазах промелькнуло нетерпение и любопытство — Давай мне мой подарок уже. — Приготовься удивляться, ибо достать ЭТО было воистину трудом непосильным и… — Если не заткнёшься и не покажешь мне мой подарок, то я покажу тебе фокус с распиливанием с твоим непосредственным участием. — Алле-оп, — почти пропел Чон, доставая из-за спины и открывая небольшой подарочный пакетик пред носом своего парня. Сначала Юнги ничего не понял. Потом опять ничего не понял. А через пять долгих секунд напряжённого анализа увиденного, в воздухе запахло хорошо прожаренным пиздецом. Мин Юнги осатанел в рекордные пять секунд. А Чонгук, радостно запищав, решил вовремя ретироваться до того, как в него полетела только что подаренная кружка, на которой была изображена качественно отфотошопленная фотография самого Юнги с большим округлым животиком. Не попал. — Я тебя крысам скормлю, пиздюк кощунственный! — кричал Мин, в ярости размахивая несчастным пакетиком и бегая за шустрым и счастливо смеющимся младшим по всей квартире. Небольшим дополнением к основному «подарку» стал…апельсин. Одинокий-одинокий апельсин, лежащий на дне пакетика. Мину ничего не стоило швырнуть его прямо в тёмную макушку мелькавшую там и сям. Попал. — Аааа, хён, я же любяяя… — кричал, заливаясь хохотом, Чон, когда его всё-таки сбили с ног и теперь оседлавший его хён нещадно избивал брюнета первым попавшемся под руку предметом — подушкой. А в другой комнате, на полу, лежали одинокие-одинокие осколки дурацкой шутки Чонгука, которые этой же ночью загадочно исчезнут. И только спустя год, перебирая вещи Мина, Чон отыщет среди них аккуратно склеенную кружку, которая лежала в том же самом подарочном, местами дырявом, пакетике.***
Сообщение. Кому: Юнги. От кого: Чонгук. Тогда ты не разговаривал со мной целую неделю, хён. Ахах, прости меня, я знаю, что с чувством юмора у меня и правда всё не так хорошо. Но твоё настроение было таким плохим в последнее время. Поэтому я хотел помочь тебе тем, чем мог. Помнишь, когда к нам пришёл Хосок-хён? Мне стыдно за то, что я тогда сделал. Но ты простил меня, ты ведь всегда прощал.***
— Опять хандришь, хён? Зачем тогда за работу сел? — спросил Чонгук, ставя кружку горячего какао рядом с лежащей на столе растрёпанной головой Мина. — Тоска — моё любимое состояние, в котором можно писать. Поэтому не отсвечивай и создай как можно более депрессивную атмосферу, — пробубнил аки дедуля Юнги не поднимая головушки. — Каким это, интересно, образом? — Просто съебись отсюда, молю. Твоя гиперактивность наводит на мысли о солнечном луге и скачущих зайчиках. А я хочу грустить. — Ты же знаешь, что я всегда буду бесить тебя своим хорошим настроением, Юнги. Поэтому я сейчас пойду сделаю себе какао и потом займусь этим, — усмехнулся Чон и поцеловал своего парня в макушку, прежде чем выйти из комнаты. Поэтому он не услышал тихого хёновского «знаю»… В дверь позвонили. Юнги услышал Чонгуково «Я открою!» и звук открывшийся двери. Следующий звук, который он услышал, предпочёл бы не слышать вовсе. «А вот и конь пожаловал» — невесело подумалось ему. — Привет придурку, влачащему жалкое и бессмысленное существование в этом сером и унылом мире, — поприветствовал Юнги вошедшего в комнату Хосока, тот лишь заулыбался ещё больше — Мне всегда было интересно, как из тебя только вырываются все эти громкие звуки. Когда-нибудь я подам на тебя в суд… — Мир дому вашему и тебе, унылому хмырю, который только и знает, как ныть и прогибаться под малолетками, — так же вежливо поприветствовал его Хоби. На возмущённое Чонгуково «Эй!» со стороны кухни он пожал плечами, мол, не в обиду сказано. — Ладно, пиздабол, давай за работу… — Хоби-хён, будешь чего-нибудь? — заботливо поинтересовался Чонгук, заглядывая в комнату. — Кусочек хлебушка для живой лошадки, — ответил за него Мин. Хосок лишь пихнул его локтем. — От бутера не откажусь, спасибо, Куки, — улыбнулся младшему Хобс. Следующие несколько часов Юнги и Хосок провели за компьютером, работая над новой совместной песней. Пока Хоби трудился за самим компом, Мин пытался набросать на бумаге нужный текст. Правильные слова были очень важны, потому что Юнги хотел посвятить их одному особенному человеку. Тому самому, который несколько часов наблюдал за работой хёнов, а теперь мирненько посапывал на диванчике. Неожиданный приступ кашля Юнги пытался подавить, зажав рот платком, чтобы не разбудить младшего. Но от этого начал только больше задыхаться, сотрясаясь всем телом в судорогах. Спящий Чонгук поморщился, но не проснулся. А сидящий рядом Хосок с жалостью покосился на Мина. — Он выглядит слишком счастливым, Юнги, — почти прошептал он, возвращаясь к работе — Надо думать, что ты не… — Нет. Сначала он должен услышать песню, — резко отрезал Мин холодным тоном, откладывая платок в сторону и также возвращаясь к тексту. — Ты просто ебанутый, знаешь? — обречённо вздохнул Хоби. Юнги проигнорировал. Потому что молчание — знак согласия. Чонгук проснулся, когда уже почти стемнело. В комнате никого не было. Плед, которым его кто-то накрыл, мягко скользнул на пол, когда Чон поднялся, всё ещё не очень соображая со сна. С кухни доносились громкие смех и голоса, обсуждающие что-то очень интересное. «Когда Чимин и Намджун успели притопать? Я так долго спал?» — подумалось ему. И тогда его взгляд упал на оставленный на столе открытый блокнот, испещрённый мелким, но аккуратным почерком его любимого. Это было странно, ведь Юнги всегда-всегда прятал его как только заканчивал что-либо писать. И поэтому младший, оглядевшись, не смог устоять перед соблазном взглянуть на последнюю страницу, на которой писал хён. И стал вчитываться. Очень внимательно. С каждым словом всё внимательнее и внимательнее. — Серьёзно, ты ведёшь себя как последний котохуй с той девчушкой, — настаивал темноволосый Чимин, сидя в это время на кухне с Намджуном, Хосоком и Юнги, и попивая холодное пиво — Ты либо брось её, либо перестань пудрить ей мозги своими выебонами. — У тебя, заднеприводный, спросить забыл, как с девушками ладить, — огрызнулся сидящий на полу Намджун, что-то набирая в телефоне. Чимин обиженно фыркнул, а Хоби лишь рассмеялся. Юнги никак не отреагировал. — Поч тогда такой злой? — усмехнулся Хобс, тыкая в надувшегося на весь свет Кима ногой — Если не хочешь слушать советы от него, то послушай от натурала. А натурал в моём лице скажет тебе то же самое, так что заткнись и пригласи её на свидание. Намджун что-то невнятно пробормотал, но, задумавшись, вновь начал что-то кому-то набирать. — Почему наш свэг-я-лань-шус молчит? — повернулся Чим в сторону лениво жующего чипсы Мина — Если ты не заметил, Юнс, то наше голубое племя сейчас ужасненько оскорбили. Не хочешь навалять этому кощунственному созданию? — Нет. — Крыса на корабле! — взвыл Хосок, заливаясь хохотом, потому что Намджун вдруг резко подскочил и бросив краткое «У меня…дела, увидимся!» изволил быстренько ретироваться, при этом глупо улыбаясь. — Не оскорбляй крыс! — Усмехнулся Пак, услышав звук хлопнувшей двери — Ого, как быстро наш драгоценный Эмо-протеже подорвался! Наконец то за ум взялся. Может, даже ебланом быть перестанет…я ещё верю в чудеса. Хосок не переставал радостно повизгивать, А Юнги, казалось, не заметил ухода друга. Пак не оставил этого без внимания. — Эй, хён! — широко улыбнулся он — Как у вас с Чонгуком дела-то? Вы уже четыре года вместе, и я уже хочу надраться на свадьбе! Не будь таким ебанатом, как Намдж. — Чим… — настороженно проговорил Хосок, косясь на резко замершего и побледневшего Мина. — Весь мир катится к ебеням, а вы двое всё ещё вместе. Я до сих пор удивляюсь, как мелкий тебя терпит — ты же ебаная заноза в заднице, — простодушно улыбнулся хёну Пак. — Рот свой нахуй закрой. Тишина. Лицо Чимина окаменело, а обида застряла в горле. Хосок поспешил встать из-за стола и поднять за собой замершего и непонимающего Пака. А Юнги всё так же сидел, со злостью и холодом глядя на Пака, хоть и знал, что тот ни в чём не виноват. «Ему не сказал. Забыл. Не хотел» — подумалось ему. — Пойдём Чим, пойдём, — торопил его Хосок, подталкивая смертельно обидевшегося Чимина к двери, и, обратившись к Юнги, сказал — Прости его, он… — Идите уже, — пробормотал Мин, поднимаясь со своего места только когда услышал звук уже хлопнувшей двери, чтобы запереть её. — Ты проснулся? — зайдя в комнату, Мин не мог сразу разглядеть силуэт младшего, сидящего за его рабочим столом и склонившего голову. Низко-низко. — Чонгук? — подойдя ближе, Юнги смог, наконец, увидеть то, над чем склонился Чон и что так крепко сжимал сейчас в руках. И ему захотелось вдруг крепко приложиться головой к стене раз эдак дохуя. Потому что младший должен был узнать обо всём не так. Совсем не так. — Почему не сказал мне? — тихо-тихо прошептал Чонгук. — Прости. Так надо было. Прости. — Насколько? — Уже поздно, Чонгук. Уже поздно. Тишина. Кажется, начинается дождь. — Я не смогу. — Ты сможешь. — С чего ты взял? — Потому что так надо. Что-то в нём оборвалось. Или ему так просто показалось. — Почему я кровоточу? Почему это заставляет меня кровоточить? Будто изнутри разорвалось… Мне холодно. — Мне тоже. — Хочу согреть… — Согрей. И они грели друг друга очень долго, наслаждаясь теплом тел. Чонгук был ласков как никогда, нежно зацеловывая лежавшее под ним тело любимого человека, на белоснежной коже которого распускались бардовые отметины, так любезно оставленные им, которые, вероятно, ещё долго не сойдут. Обычно Юнги не любил, когда тот оставлял на нём засосы или укусы, но сейчас он был не против, выгибаясь навстречу Чонгуку. Смятые простыни, смешанный пот и губы, встречающиеся вновь и вновь. Юнги стонал протяжно и страстно, так, как обычно себе не позволял, зачастую прокусывая губы до крови, чтобы сдержаться. Но сейчас не так, сейчас он более чем охотно принимал в себя Чонгука, расцарапывая кожу младшего на спине до крови, и стонал громко, до хрипов, для них двоих. Они любили друг друга так долго, неторопливо, с нежностью и полной самоотдачей. До самого рассвета. А на полу, рядом с рабочим столом Мин Юнги, валялся скомканный и влажный от слёз платок со следами уже подсохшей крови.***
Сообщение Кому: Юнги. От кого: Чонгук Знаешь, хён, сегодня я видел в торговом центре кое-кого, когда ходил за твоим подарком. Я видел парня, который чертовски, ну невероятно похож на тебя, Юнги-хён. Эта походка, эти волосы. Я уже хотел окликнуть тебя, но не сделал этого, потому что тот парень — тобой не был. Мне просто показалось.***
Противный звук медицинского аппарата резал слух в полной тишине палаты. Белые стены, белый потолок, белая кровать, и почти такой же белый Юнги. Белый, белый, белый… За последние полгода Чонгук всей душой возненавидел этот когда-то любимый им цвет. Чистота и непорочность? Ха! Страдания и боль — так будет правильнее. Именно такова характеристика этого цвета. Белый забирал жизнь. Да сама Смерть ходит где-то рядом в белых развевающихся одеждах и дышит гнилостным дыханием прямо в затылок. В такой поздний час Чонгука здесь быть не должно. Но Чонгук здесь, потому что не мог больше один оставаться в тесной и пустой квартире, когда он, его воздух и смысл, его бледный и такой хрупкий сейчас Юнги, здесь, в этой белой палате. В гостях у Смерти. Они сидят в обнимку на кровати, которая заменила Юнги целый мир. В последние дни ему становилось всё хуже, поэтому он почти не вставал и постоянно спал. Кажется, и сейчас засыпает, положив свою голову на широкую грудь Чонгука. А тот снова тихо рассказывал ему что-то про вновь пролетевший день, перебирая пальцами ломкие и тусклые пряди Мина. — Знаешь, хён, я уже так давно не мыл посуду и не протирал пыль дома, — вздохнул Чон, тайно и наивно надеясь на то, что его честолюбивый хён сейчас подскочит и, как следует пнув Чона, с криком потащит его домой — убираться. Он надеялся. — Вот придём домой, — в тишине, прерываемой лишь писком аппаратуры, пронёсся шелестящий и едва слышный слабый голос — Ты у меня каждую пылинку, каждую соринку считать будешь во время уборки. Совсем уже освинел в край… Чонгук улыбнулся, чуть крепче прижав к себе тощее тельце. — Да, как скажешь, хён. Юнги коротко, прерывисто вздохнул. Слабо улыбнулся, прикрыв глаза. — Я так хотел написать тебе песню, которая заставит твоё сердце помнить меня. — О чём ты, Юнги? — неуверенно улыбнулся Гук — Мне не нужно это. Ты ведь рядом со мной. И будешь рядом ещё очень долго. Живой и тёплый. Я уверен…ты обязательно поправишься. Они замолчали. Надолго. До тех пор, пока тело Юнги окончательно не обмякло в руках Чонгука. Уснул? — Хён, а я научился-таки готовить твои любимые твинки, представляешь? — вновь с надеждой и горькой радостью сообщил Чон не так тихо, как хотел. Но Юнги ничего не сказал, не шикнул на него, прося быть тише. Казалось, будто он спал, низко-низко опустив голову. — Хён, я хочу приготовить их тебе. Хосок-хён и Чимин-хён были довольны и сказали, что тебе точно понравится, — Чон, терпя неожиданное щипание в глазах, сжал тонкую руку хёна. А она была так холодна — Пойдём домой? Пойдём прямо сейчас, хён? Чонгук уверял себя, что именно из-за темноты он не мог сейчас разглядеть то, как бьётся жилка на шее Мин Юнги. — Хён-а… — парень прижал к себе обмякшее тело Юнги так сильно, будто хотел спрятать его там навсегда — Пойдем домой…пойдем. Ночь была тиха. Тишина была приятной и привычной. И прерывали её лишь непрерывный и отвратительно-громкий писк медицинского аппарата и тихое, но ужасно тоскливое и отчаянное рыдание. В густых тёмных волосах совсем молодого ещё парня тускло сияли совсем не естественные и не красивые серебряные нити. *** Сообщение. Кому: Юнги. От кого: Чонгук Мне просто показалось. Тогда мне просто, блять, показалось. Сначала я улыбнулся. А потом засмеялся. И смеялся очень долго, не переставая. Наверно, я схожу с ума. Потому что даже спустя два года после твоей смерти, я всё ещё продолжаю видеть тебя.