* * *
Это уже отточенное действие, почти привычное и знакомое: Гена делает глубокий вдох, поправляет толстовку и выходит на сцену, стараясь не щуриться от яркости освещения. Еще недавно, там, в гримерке, была полутьма, и клубы табачного дыма мягко обволакивали пространство. Полная концентрация. Максимальная отдача. Публика для него как наркотик, и дело не в приписываемой ему самовлюбленности: эта чертова толпа, состоящая процентов на сорок из разношерстных девочек лет восемнадцати, будоражила сознание, заставляла и подталкивала к новым ебанутым решениям. Хотя самое ебанутое решение в своей жизни он принял добровольно. Взгляд в сторону Альфы, и какая-то кривая усмешка остается на лице. Я точно поехавший. Душно, и усталость накрывает волнами. Кто-то хлопает по плечу, одобрительно и восхищенно что-то говорит. Гена не слышит — все как сквозь толщу воды, и хочется просто броситься на улицу, упасть на снег и забыться. Когда сознание становится четким, и шум в ушах сходит на нет, желания резко и кардинально меняются, но кого это вообще ебет. Никого. Вот именно. И Гена удрученно вздыхает, собирая свои вещи. Чертов табор отправляется дальше.* * *
Чем ближе в списках была Москва, тем сильнее нарастало напряжение. Они почти не общались — незначительные общие темы не в счет. Очередной вокзал встречал предзакатным заревом, пожаром разливались по небу оранжевые оттенки. Маленький пластиковый стаканчик с чаем остывал, струйка пара неуверенно и витиевато ползла вверх. Толпы людей, спешащих по своим делам, нарастающий гул колес отходящих от перрона составов, и голос, до тошнотворного лаконичный и искусственный, все повторяющий цифры. Над грязной лужей реагентов кружили городские крысы, стайки голубей грелись у закусочных, рылись в помойках бомжи. Центр города — ни больше, ни меньше. Гена разочарованно проводил взглядом такси. Хотелось уже залезть в свое купе и забыться сном или, на крайний случай, дочитать подаренную кем-то книгу. В последние дни одолевала бессонница. Воспаленное солнце уже закатывалось за горизонт, и ночное покрывало рассыпалось первыми звездами; в парке напротив неуверенно загорались фонари, и словно бы становилось тише. — Ген, ну это пиздец. — Из собственных мыслей вырвали друг и резкое прикосновение к плечу. — Что на этот раз? — Внутри уже зарождалось липкое и вязкое беспокойство.* * *
Искать гостиницу вечером, сидя в задрипаном кафе, где нет Wi-Fi — это малоприятное занятие. Особенно когда нервы и так на пределе, и хочется встать, наорать на кого-нибудь и напиться до беспамятства. — Не, не спи. — Никита улыбается, но Гена его игнорирует, отводит глаза и пытается успокоить демона внутри. — Ваш кофе. — Девушка в дурацкой форме ставит перед ним чашку, Гена провожает ее точеную фигуру заинтересованным взглядом. Ночь жадно пожирает город.* * *
Все, на что остаются силы — упасть на кровать, игнорируя ветер, врывающийся из приоткрытого окна. До утра нужно дожить — там будет легче. В коридоре кто-то громко смеется. Хостел недалеко от вокзала, кажется, пользуется спросом. Этажом выше кто-то ругается, двумя ниже, на улице, лает пес. Региональная романтика. Дверь открывается почти бесшумно, лишь свет тонкой полосой ползет по кровати; развернувшаяся пасть закрывается, впуская гостя. — Спишь? Вязкий ком застревает в горле; прогибается кровать, ладонь ложится на спину. — Ген? — Никита шепчет куда-то в шею, и сонливость быстро сменяется другими чувствами. Внутри что-то борется само с собой, и ветер за окном лишь сильнее путает мысли. — Посмотри на меня. — Прием почти запрещенный. Никита пальцами очерчивает позвонки, заставляя Гену развернуться, закинув руку за голову. — Ты сегодня немногословен, но так мне даже нравится больше. Гена не видит — чувствует, как шеи касаются чужие губы. Он ничего не делает, просто считает секунды между ударами. Пиздец как всем интересно. Никита не спешит: холодные пальцы медленно проскальзывают под футболку, пересчитывая ребра, с нажимом, чтобы ощутимо кольнуло между пятым и шестым. Гена лишь неоднозначно шипит и напряженно выгибает спину. — Тебе нужно отдохнуть. — Альфа прекрасно его знает; ногти царапают ключицы, пока язык скользит вдоль мочки. Гена не двигается, чувствует себя полным бревном и лишь незаметно сжимает край одеяла; закатывает глаза и концентрируется на том, чтобы не спустить с цепи собственные больные мысли. Блять. Этажом выше перестали ругаться; неприветливый зимний ветер стучался в окна, и тени рыжих фонарей пятнами резали пространство. Кто-то в этом захолустье все еще спешил домой. Самообладание медленно покидает, и несколько месяцев неприглядной и тяжелой работы сказываются ноющей болью во всем теле; руки сами тянутся к близко знакомому телу. «Ненавижу», — проскальзывает где-то на задворках сознания. Гена отталкивает это, прячет куда подальше, целуя обветренные губы. — Ты приходишь только тогда, когда тебе это нужно, — конечно же, это не вслух. Гена приподнимается, позволяет стащить с себя футболку, чтобы уже согревшиеся руки слепо и жадно блуждали по его телу. Блять, да сколько вообще можно? Выгляжу не лучше, чем ебанутые фанаты. И Фарафонов правда хочет так думать. Пальцы путаются в застежках чужой рубашки, сбивается дыхание, ноющее возбуждение плавит сознание. Просто секс. Секс по дружбе, и плевать, что все это почти насквозь пропитано какой-то двойственностью. Гена заебался искать во всем скрытые смыслы. Читать между строк осточертело. Дыхание срывается окончательно, когда Альфа заваливает его обратно на кровать, и держит за горло, почти ощутимо сдавливает, и медленно расстегивает молнию на джинсах. — Ну же, посмотри на меня. — Этот чертов шепот достает до самых темных уголков души — Гене почему-то так кажется, и эта дебильная просьба заставляет ощутить страх. «Будто бы, если взгляды встретятся, это пиздец как изменит их отношения». Гена знает, что происходит, и не хочет придумывать лишнего, как-то совсем по-блядски облизывая губы и сдерживая стоны, когда ладонь собственнически ложится на член. — Так ты хочешь, чтобы я продолжил? — Улыбка лишь уголком губ — чертов Чеширский кот. Гена собирается с мыслями (если такое вообще возможно), смотря на своего гостя. «Ну все, пиздец». И почему-то от этого становится непростительно смешно. А ночь заметает, воет скорая, застрявшая на светофоре, и становится ясно, почему отменили их поезд. Какое-то безумное снежное месиво за окном укрывает, прячет, бьется в стекло, швыряя искры северных буранов. Не понимая, что между ними происходит, Гена тянется ближе, выгибается в спине и позволяет продолжить. «А стоило бы злиться, послать его куда подальше. Блядство». Но тянет непростительно, и горячие шершавые губы на шее заставляют вздрогнуть. Флешбэк в липкое и душное лето. Альфа не спешит, смотрит внимательнее, чем врач на приеме, наощупь запоминая незамысловатые изгибы. И Гене очень интересно, почему он трахает его, «провинциального парня не с самой спортивной фигурой», когда на него всегда смотрят самые лучшие суки. Этот вопрос остается за скобками. Никита губами касается внутренней стороны ладони, прикусывая чувствительную кожу. — Я скучал, — то ли констатация факта, то ли признание. Гена сейчас не в силах разобрать: ноющее возбуждение нестерпимо бьет по нервам. Он весь как натянутая струна, и слышен каждый вздох. Никита неотрывно следит за ним, тяжело дышащим и лежащим под его телом. Хочешь продолжения — проси. Гена смеется куда-то в подушку и чувствует, как подкатывает истерика. А Альфа совершенно серьезен: поворачивает голову, и свет из окна режет резкие тени. — Проси. Сегодня все заходит как-то слишком далеко. И Гена, черт возьми, готов его даже умолять, хоть беспомощность злит. В легкие проникает кислород, он открывает рот, чтобы сказать хоть что-то, когда его резко тянут на себя, заставляя обвить руками. — Идиот. — И черт знает, кто произносит это вслух. Неуверенные пятна света бездумно просятся в окно, и проезжает, шурша шинами, очередная иномарка. Аскетичность комнаты на пару мгновений окрашивается красным, а потом все вновь скатывается к всепоглощающей пустоте. Душно. Гена запрокидывает голову, почти ударяясь о картонную стену с идиотскими обоями. Альфа не позволяет этому случиться: мягко перехватывает, зарывается пальцами в волосы. «Чуть больше, чем дружба». Гена скрывает стон, прикусывает собственное запястье и окончательно осознает, что самое ебанутое решение в жизни он принял добровольно. И от простых ассоциаций в голову ударяет не хуже дорогого виски. Нет сил и желания строить недотрогу, слышно, как опять лает чертова собака, и дыхание — сорванное, надрывное. Чужое или свое. Получается не как обычно: поцелуй слишком грубый, лишенный других эмоций, отчего-то хочется металлического привкуса крови, который острым лезвием остается в глотке. И от него явно не ожидают подобной яркости эмоций, а Гена просто заебался принимать все не таким, каким оно является. Ночь медленно ползет к своему финалу. Надрывно прогибается матрас, издав старческий всхлип. Прикосновение грубее, и все выходит не как всегда. Плавит сознание, и каждый участок горячей кожи сейчас — оголенные провода; он весь полон какого-то дикого животного экстаза. Сегодня можно позволить немного больше, зубами прикусывая бьющуюся под кожей артерию. Никита сдержанно матерится, шепчет на ухо: «Значит, теперь такие правила?», и грубо раздвигает его ноги, входя без подготовки. Не показывая эмоций слишком ярко, но царапая плечи, Гена просто пытается поймать внутреннее равновесие и вспомнить, наконец, почему все это вообще происходит. Всплывает в голове та официантка из закусочной и доступные суки, с которыми они пили пару городов назад. И тянет куда-то назад — сложно удержаться, но Альфа с какой-то особенной мягкостью переплетает их пальцы, продолжая плавно втрахивать его в эту чертову икеевскую кровать. Словно пытаясь вывернуть наизнанку, выпотрошить или добить, он шепчет бессвязный бред. Снегопад унимается, и диск порезанной луны выползает на свою небесную арену. Этого не хватало, но каждая подобная ночь отдается болью не только в теле, и неопределенность их статуса безжалостно уничтожает нервы. Но подрагивающие пальцы вновь скользят вдоль позвоночника, и Гена подается вперед, прижимаясь всем телом. И хочется знать все ответы наперед, но сдержанные стоны и сбитые покрывала — это все, что ему остается.* * *
Никита привычно уходит под утро, бросая на стол полупустую пачку. А впереди Москва, новые знакомства и случайные связи, не остающиеся в памяти. Маленькие номера, чужие квартиры и рвущая изнутри Муза, питающаяся всеми этими скрытыми эмоциями. Мегапалисадник умело закружит и со временем сотрет все из памяти.