Все чего хотел Криденс, это просто ощутить на себе тепло солнечных лучей. Закрыть глаза и чувствовать, как по коже разливается тепло, прогоняя холод, что застыл в его венах, кажется, с рождения.
Так случилось, что в его жизни не было место теплу. Криденс не жил, а пытался удержаться на тонкой нити над пропастью тьмы, которая билась в его сердце и смешалась с кровью. И каждый день он все хуже удерживался из-за дождя ненавистных слов и боли, что прочно укоренилась в его теле и сознании.
Она была его мрачным другом. Единственным, никогда не покидающим.
Так случилось, что ни в чем не повинный мальчишка внутри был еле живой куклой, с кривыми и огромными швами, сделанными неумелой рукой. Каждый день одна из ниток лопалась. Каждый день в образовавшиеся дыры проникала тьма, заполняя его пустоту.
А ему ведь просто хотелось солнца. Ему просто хотелось взглянуть вверх, прищуриться, наблюдая за облаками, и улыбаться. Он большего и не смел просить.
Но он не удержался. Тьма поглотила его. Криденс упал в пропасть черного тумана. Надежда, бившаяся слабым лучом где-то среди ребер, погасла. Покалеченная душа осыпалась черным пеплом на рельсах.
И вот именно тогда. В тот самый момент. Когда все посыпалось прахом. Когда мальчишеская душа окончательно отдала себя тьме. Когда Криденс сдался. Именно тогда первый луч солнца пробился через черную стену ярости в виде парня, который говорил совершенно незнакомые для Криденса слова. Что-то про помощь, спасение. Про то, чему в его жизни не было места.
/
Ньют говорит, говорит, говорит. О животных, о безопасности, о Хогвартсе, о какой-то нелепой истории. С Криденсом никогда так много не разговаривали. Бэрбоун слушает, слушает, слушает и слабо улыбается, все еще не зная, имеет ли на это право.
Но Ньют никогда не давал не единого намека на то, что не имеет. Или на то, что ударит. Или прогонит. Казалось, это слишком хороший сон, который греет лучше всякого одеяла в холодную пору.
Иногда Криденс уверен в том, что если он моргнет, то все исчезнет. Но нет, все как прежде. Ньют все также что-то рассказывает, Криденс все также слушает, наблюдая за Пикеттом, а Нюхль все также пытается удрать в поисках очередной блестяшки.
Все это, кажется, и есть тепло, которого так жаждал Криденс. Каждое слово, что он слышит внутри этого живого мирка пробуждает его внутренний свет. Каждое прикосновение Ньюта оседает пушистым теплом облаком на его коже. Каждая его улыбка - солнечный луч.
Ньют его солнце.
Вот только его преследует вязкое чувство, тянущееся по позвоночнику морозом, что он та самая туча, которая приглушает солнечный свет. Портит все прекрасное. Омрачает все светлое.
Однажды, когда Ньют сидит и пишет очередную главу к своей книге, Криденс садится рядом с ним. Он любит просто сидеть рядом и молчать. Это приносит ему какую-то легкость, к которой он еще привыкает. В такие моменты его плечи не сковывает многолетний груз. Ньют лишь иногда поворачивает голову к Криденсу, улыбается и снова принимается писать. А Бэрбоун гладит Нюхля, который всегда приходит к нему и пытается стянуть с его жилета сверкающие пуговки. Ньют не переставляет удивляться тому, как Нюхль, противореча своему вечному непослушанию, прикипел своей жаждущей блестящих приключений душой, к этому мальчику.
— Вокруг тебя все цветет, — неожиданно даже для себя произносит Криденс, глядя на светлеющее наколдованное небо Ньюта. — Ты их солнце. Я никогда не видел, чтобы человек излучал так много тепла и света.
Ньют слушает Криденса и нервно улыбается, чувствуя волнение после его слов. Не смотря на то, что он приручил так много животных, он не отличается умением общаться. Даже идя на контакт с кем-то из своих "детей", он по началу делал что-то не то. Например, ронял корм в самый ответственный момент из-за дрожащих рук.
Скамандер и не знает, что сказать. Он не ожидал такое услышать от Криденса, который говорит обычно мало. Лишь слушает и помогает Ньюту со зверушками, постепенно занимая место их "папы", что очень радует Скамандера. Но Ньют замечает тень грусти в глазах Криденса. К слову, он всегда все замечает, даже если пристально не смотрит.
— Тогда почему ты угасаешь?
— Я не рожден для света, — Криденс снова сжимается и пытается убежать в свой холодный мирок, который создали для него окружающие и внушили, что там ему и место. Бэрбоун опускает голову, а его инстинкты испуганного ребенка, которые Ньют старательно пытался из него вытравить, вот-вот процарапают себе дорогу обратно.
Ньют вдруг улыбается, только так как он умеет, придвигается к Криденсу ближе и накрывает своей рукой руку парня. Ньют чувствует, что должен сделать это. Чувствует, что Криденс уже готов принять такую невинную близость, не чувствуя парализующего страха. Но тот все еще по привычке отдергивается. Не так резко как раньше. Уже скорее не потому что боится боли, а от неожиданного тепла, которое окутывает его холодную кожу. Он пытается научиться не ждать боли. Он пытается научить себя чувствовать что-то новое. Криденс знает, что руки Ньюта не плети, а спасающие нити, которые вытаскивают Бэрбоуна из темной пропасти.
- Криденс, знаешь, что я тебе скажу?
Бэрбоун, до этого смотрящий на их руки, переводит взгляд побитого щенка на Ньюта. В его глазах снова извинения за то, что Ньют тратит на него время. Вдруг он скажет, что Криденсу и тут больше не место.
Но другая часть Криденса. Окрепшая, познающая доверие и спасение, просит послушать. Ведь эти блестящие глаза, веснушки /будто его отметило само солнце, осыпаясь россыпью крапинок/ и улыбка не могли навредить. Нет. Никогда.
В такие моменты в голове Криденса всплывает момент, когда Ньют обещает, что с Криденсом больше ничего плохого не случится. И каждый вечер Криденс проматывает этот момент в своей голове в мельчайших подробностях, не сдерживая слез благодарности.
Никто и никогда ему ничего такого не обещал. Никто и никогда не тратил на него время.
У Криденса ведь не было
н и к о г о
и
н и к о г д а.
— Если я солнце, то ты тогда небо. Неизведанное, яркое и безграничное. И поверь, я постараюсь познать тебя.
Ньют подмигивает и пушистая челка падает ему на глаза. Криденс чувствует, что внутри что-то расцветает, на фоне душевных развалин его юношеских чувств, которые обломками навалились на его сердце, не позволяя ему полноценно биться.
И так случилось, что спустя долгую борьбу с прошлым, борьбу с демонами, которые сковывали своими оковами желание жить, душа Криденса излечивается. Смехом Ньюта, выходками его любимчика (кстати, Нюхль взял моду прятаться от Ньюта в комнате Криденса), маленькими, но цепкими ручками-веточками Пикетта, который любит обнимать его, выпечкой Ковальски.
Жизнью, которую подарил ему Ньют.
Искренней улыбкой, теплыми прикосновениями, крепкими объятиями.
Так случилось, что теперь душа Криденса заштопана почти невидимыми нитями. Ровными и прочными швами. Теперь он позволяет себе улыбаться чаще и не бояться.
Так случилось, что мальчик, наконец-то, видит солнце. И не то, которое сейчас обжигает линию горизонта на его глазах. Нет. Оно ближе. Совсем рядом. Прямо сейчас Криденс закрывает глаза и позволяет себе насладиться необходимым теплом, что заполняет его огромным пушистым облаком.
Криденс любит солнце.
А Ньют, наблюдающий за Бэрбоуном, когда тот наконец вдыхает жизнь, вдруг чувствует себя ужасно смущенным и переводит взгляд на небо, где мириады звезд в рисунках созвездий сменяют облака, подсвеченные цитрусовыми оттенками небесного светила.
И солнце всегда будет освещать небо. Всегда будет дарить ему свой свет после темного времени суток.
Ньют всегда будет рядом с Криденсом.
Ньют любит небо.
