Словесный портрет

      — Тебе не кажется, — спросила Тина, разыскивая нужную папку в залежах архива, — что Грейвз изменился в последнее время?       Аврор Робби Рой, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу, рассеянно переспросил:       — Грейвз? С чего ты взяла?       — Мне кажется, он ведёт себя по-другому.       — Ты просто обижаешься, что он за тебя не вступился, — отмахнулся Робби. — Слушай, не мог же он постоянно тебя прикрывать!       Тина, наконец, нашла нужные документы и взмахнула палочкой, переправляя их Робби.       — Спасибо, — сказал он, готовясь умчаться. — И знаешь, что, — добавил он уже на выходе из архива, обернувшись и снисходительно глядя на неё, — выкинь Грейвза из головы. Надо уметь признавать свои ошибки.       Тина стиснула зубы и очень постаралась не запустить ему вслед сногсшибателем.       Дверь за Робби закрылась, а Тина поплелась на своё нынешнее рабочее место. Уселась за стол и задумалась — благо на новой должности у неё было много свободного времени.       Может быть, Робби прав. Может, она просто обижается на то, что Грейвз не защитил её в деле вторых салемцев. Да что там защитить — он ведь даже не поговорил с ней после этого! Что, в общем, было ему несвойственно: он любил, по выражению его подчинённых, «вынимать душу» после любой провинности.       После этого Тина и решила, что с мистером Грейвзом что-то не так. Но, может быть, роль и вправду сыграла личная обида?       Что она вообще знала о мистере Грейвзе?       Тина вспомнила, как шесть лет назад её впервые поставили перед ним, тогда ещё — старшим аврором. Тогда она не знала ничего, кроме того, что он только что вернулся с войны и любит стильную одежду.       — Ты новенькая? — спрашивает здоровенный румяный парень, который нёсся на всех парах по коридору и притормозил возле Тины. — Кому тебя дали? Грейвзу? Ооо, это такая сволочь, будешь рыдать от него! — обнадёживает он и несётся дальше. Тина растерянно смотрит ему вслед.       Позже она узнала, что здоровенного парня зовут Робби Рой, а кличка у него — «Шкаф». Кличку эту он получил, когда мистер Грейвз, выслушивая его отчёт, пробормотал себе под нос:

«…зачем ты создал прочный шкаф С таким убогим содержимым?»*

      Процитированное услышал Мидоуз, первый секретарь аврората, а то, что знал Мидоуз, знал и весь МАКУСА. С тех пор иначе, как Шкафом, Робби звали редко.       Про Грейвза говорили, что он трудоголик, сухарь, педант, язвительный ублюдок и человек с занозой в интересном месте. Во всём этом Тина убедилась на собственном опыте. Ей не спускали ни малейшей провинности, ни малейшей невнимательности.       Но в то же время, её и учили.       — Как выглядел этот человек? — спрашивает мистер Грейвз.       Тина весь день вела слежку за клиентами скупщика магических артефактов, и один посетитель показался ей подозрительным. Задерживать его было нельзя — велик риск спугнуть.       — Ну, — говорит Тина, глядя на галстук мистера Грейвза. — Он был… обычный такой. Мужчина. В костюме.       — Великолепно. Исключаем всех женщин и тех, кто не носит костюмы — и у нас остаётся всего полтора миллиона подозреваемых.       — Сэр, я… если вы дадите мне думоотвод, сэр, я могла бы…       Кажется, это она говорит зря. У мистера Грейвза на лице появляется выражение крайней заинтересованности — обычно он выглядит так в моменты, когда слышит нечто чрезвычайно глупое.       — Я представляю нас с вами на задержании, — говорит он. — Я спрашиваю у вас: который из них, мисс Голдштейн? А в ответ вы швыряете в меня думоотводом. А потом мы с вами любезно просим преступников подождать, и я начинаю рыться в ваших воспоминаниях.       Тина чувствует, что краснеет до ушей. Сказать ей нечего.       — Словесный портрет, мисс Голдштейн, — говорит мистер Грейвз. — Вам придётся учиться описывать людей словами, если вы хотите преуспеть на этой работе.       Следующую неделю она тренируется описывать людей.       — Серафина Пиквери, — говорит мистер Грейвз, шагая по коридору. Он всегда ходит быстро, поэтому Тине приходится чуть ли не бежать за ним вприпрыжку.       — Женщина, на вид — около тридцати, темнокожая, высокая, телосложение стройное… — тараторит Тина, едва успевая за ним.       — Неплохо. Но вы совершенно забыли про особые приметы. Клайв Мидоуз.       — Мужчина, на вид — около тридцати лет, белый, среднего роста…       В отличие от многих коллег, Тина не считала, что мистер Грейвз «вынимает душу», когда вызывает после очередной провинности к себе и начинает обстоятельно расспрашивать, почему произошло то, что произошло, и как этого избежать в дальнейшем. Ей совершенно очевидно было: он делает это, потому что ему не всё равно.       Он уже месяца два никого не вызывал к себе в кабинет, чтобы устроить такой разбор полётов. И все, кажется, только радовались этому. Никому это не казалось странным.       Если человек, которому раньше было не всё равно, становится вдруг равнодушным — это что-то да значит. И дело не только в личных обидах Тины.       Она взяла листок бумаги и разделила его на две части. Над одной написала «Мистер Грейвз тогда», а над другой — «Мистер Грейвз сейчас». В первую колонку написала «неравнодушный», во вторую — «ему всё равно».       Следом во второй колонке появились слова «не конфликтует с Пиквери».       Раньше у них регулярно случались стычки, притом, что мадам Президент ценила его очень высоко. Тем не менее, спорили они регулярно, и Мидоуз в красках описывал, как мадам Президент расхаживает по кабинету и всё больше раздражается, а мистер Грейвз сидит за столом и только любезно улыбается, задаёт вопросы и вкрадчиво подаёт реплики вроде: «А потом, разумеется, мы начнём наказывать всех, кто посмел хотя бы купить хлеб в булочной у не-магов, верно?».       «Выйдите из моего кабинета, мистер Грейвз», — говорила мадам Президент в конце концов. И мистер Грейвз выходил, продолжая всё так же улыбаться, поправлял лацканы своего моднейшего пиджака и отправлялся по своим делам, а через полчаса мадам Президент посылала за ним Мидоуза, и всё повторялось заново. В особо сложных случаях цикл, состоящий из изгнания мистера Грейвза и его последующего возвращения в президентский кабинет, мог повториться несколько раз за день.       Теперь же никто не слышал, чтобы мистер Грейвз перечил ей. Возможно, дело было всего лишь в том, что в такой тяжёлой ситуации не было времени и места для споров по мелочам, но Тине в это верилось слабо.       Что ещё?.. Ах, да. Женские слёзы. Он перестал их бояться.       Раньше Тина была уверена: боггарт мистера Грейвза выглядит, как плачущая женщина. То, как он боялся женских слёз, было почти забавно.       — Мисс, я вынужден попросить вас немедленно перестать плакать, — говорит мистер Грейвз хорошенькой юной ведьме, отца которой подозревают в связях с фанатиками Гриндевальда. Разумеется, услышав это, ведьма начинает рыдать ещё горше, и мистер Грейвз поспешно встаёт из-за своего стола и подходит к Тине.       — Сделайте что-нибудь с ней! — говорит он, и это звучит почти нервно. Тина, стараясь сохранить каменное лицо, говорит «да, сэр» и идёт утешать девушку, а мистер Грейвз всё это время стоит у окна, делая вид, что происходящее его никак не касается. Возвращается он только тогда, когда бедняжка перестаёт плакать. Да и то всё время смотрит на неё с подозрением — вдруг она опять?       …Тина рыдает, сидя на подоконнике в пустом и тёмном коридоре. Она не думает, что кто-то может её здесь увидеть — все давно ушли, рабочий день у волшебников, как у всяких уважающих себя людей, заканчивается в шесть, и громада Вулворт-билдинг почти опустела. Но вдруг она слышит изумлённое «Тина?» и поспешно пытается вытереть лицо рукавом, принять нормальную позу и вообще, сделать вид, будто не она тут только что рыдала, как маленькая девочка.       Это мистер Грейвз. Разумеется, это он — кто ещё может быть на работе в такое время, кроме него и дежурных авроров?..       Он смотрит на Тину с некоторой опаской.       — Что вы тут делаете? — спрашивает он.       Тина хочет ответить, но не может, слёзы опять текут по щекам ручьём, и всё, что у неё получается выдавить из себя — это «И-извинииитеее».       Мистер Грейвз, поколебавшись, садится рядом, вздыхает и протягивает ей белоснежный носовой платок. Потом слегка похлопывает её по плечу и говорит:       — Ну-ну, успокойтесь.       Тина думает, что для него это — огромный шаг навстречу своим страхам, и ей становится смешно, хотя она всё ещё очень расстроена. Она вытирает лицо платком, а потом говорит:       — Я так хотела стать аврором, сэр…       — И вы им стали, Тина.       — Да, но… — слёзы опять начинают течь, и у мистера Грейвза на лице появляется страдальческое выражение. — Я всё время… всё время что-то делаю не так! — говорит Тина и опять разражается рыданиями, хотя изо всех сил пытается сдержаться. — А вы… а вы меня… руга-аете!       Это звучит уже совсем по-детски, но именно в этом и суть проблемы. Он её ругает и отчитывает, Тина каждый день слышит колкие замечания о своих умственных способностях, манере вести допрос и чём только не. И сейчас ей очень хочется бросить всё и уйти из аврората, желательно куда-нибудь, где её смогут съесть дикие звери, а мистер Грейвз потом обо всём пожалеет, но будет уже поздно!       — Тина, — говорит мистер Грейвз, и это звучит почти ласково, — вы отличный аврор. Я скажу вам больше: вы одна из самых лучших учениц, которые у меня были. У вас есть редкая способность слышать и воспринимать то, что вам говорят. Вы умеете учиться, Тина, а это дорогого стоит. Поэтому я вас и… ругаю, по вашему выражению. Если бы я не считал вас перспективной — я бы давным-давно оставил вас в покое.       Тина продолжает всхлипывать, но уже реже. Неужели он только что её похвалил?..       — Успокаивайтесь, — говорит мистер Грейвз. — И идёмте. Вам давно пора домой.       Он помогает ей слезть с подоконника, и они вместе доходят до выхода. Тина уже почти спокойна, когда они расстаются. И возвращается домой, улыбаясь.       «Вы отличный аврор, Тина…»       Нынешний мистер Грейвз просто прошёл бы мимо, Тина была уверена в этом. Он изменился, соплохвост всех побери, изменился! Неужели это видела только она? Как будто общие черты остались теми же, но вот мелочи стали иными. Как в словесном портрете: сколько не описывай рост, вес и форму морщин человека, живой образ это не заменит. Мистер Грейвз стал будто бы словесным портретом самого себя — и никто этого не замечал, кроме неё.       С другой стороны — а кто ещё мог бы это заметить? Мистер Грейвз жил один, о его личной жизни и друзьях ничего не было известно. Слухов по аврорату, конечно, ползало множество, но ни один из них не имел под собой оснований. Мидоуз уверял, что мистер Грейвз не любит женщин, и добавлял с похабной улыбочкой: «Если вы понимаете, что я имею в виду». Кто-то утверждал, что у Грейвза роман с Пиквери. Кто-то говорил даже, будто у Грейвза роман с Тиной, что было уж вовсе абсурдом: она не была в него влюблена в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово.       Но факты оставались фактами: он жил один, никто ничего не знал о его друзьях или возлюбленных.       А значит, с ним могло случиться, что угодно, и никто бы этого не заметил.       Вопрос был в том, действительно ли что-то случилось, или Тина обижалась, что на неё махнул рукой тот, кто раньше её опекал.       Год назад была эта история. Когда Тина, преследуя преступника на людной улице, отвлеклась на не-мага, решившего кулаками поучить уму-разуму свою жену.       Преступника она, разумеется, упустила, да ещё и не успела стереть память всем свидетелям, потому что кое-кто сбежал раньше, чем она применила Забвение. Едва она вернулась в МАКУСА, как её потребовали к Президенту.       Вместо неё к Президенту отправился мистер Грейвз.       Тина ждала его под кабинетом, прекрасно зная, что когда он выйдет, от неё клочки полетят. Но она знала и то, что в кабинете мадам Президента Грейвз защищает её, как русские — Москву.       Мидоуз потом на хвосте разнёс всем, что мадам Президент назвала Тину «несдержанной сумасбродкой», на что Грейвз ответил: «Может, она и сумасбродка, но она — моя сумасбродка, и только я имею право решать, что с ней делать».       Это стало ещё одним поводом для сплетен, разумеется.       И ещё одним поводом для Тины обожать его.       Конечно же, потом он устроил ей такой разбор полётов, что она чуть не расплакалась. Конечно же, он заявил ей, что если она через два дня не принесёт ему голову упущенного преступника, он подаст её саму на блюде мадам Пиквери: «с яблоком в зубах, Тина, и с петрушкой в ушах».       Но она не лишилась должности и даже не испытала на себе гнев мадам Президента.       Теперь же, когда она заступилась за парня из вторых салемцев и прокляла его чокнутую мать, Грейвз не сказал ей ни слова.       Он вообще игнорировал её.       Словно не он когда-то назвал её лучшей ученицей.       Словно не он назвал её «своей сумасбродкой».       У Тины слёзы выступили на глазах, и она скомкала в руках исписанный лист бумаги.       — Инсендио! — и лист вспыхнул, сгорел в мгновение ока, а пепел разлетелся над её столом.       И о чём только она думает?       Разумеется, это личные обиды. Больше всего её задевает то, что она больше не «отличный аврор» мистера Грейвза, а разочаровавшая его ученица…       И потом... даже если это не фантазии. Стоит только представить, как она врывается на очередное ужасно важное совещание мадам Пиквери, чтобы сказать… что? Что главу департамента магического правопорядка подменили?       Она представила, как Мидоуз разносит эту новость по всей МАКУСА, и её передёрнуло.       Что ж, возможно, Робби «Шкаф» Рой в кои-то веки был прав. Ей стоит выкинуть мистера Грейвза из головы и заняться своей работой.       Так она и сделала, хотя где-то в глубине души у неё всё ещё звучали эти слова.       «Отличный аврор».       «Лучшая ученица».       «Моя сумасбродка».