История одной грустной девушки

      Элен сидела на крыше дома, облокотившись об дверь, через которую вошла. Голубые глаза, обрамленные короткими накрашенными ресницами, смотрели в пустоту поднимавшегося вдали солнца. Тёмные брови нахмурены. Светло-русые волосы были убраны в небольшой хвостик на затылке. Если бы не сбритые бока, было бы не так холодно. Маленькие чёрного цвета губы держали сигарету.             –Да пошло оно всё к чёрту,– засмеялась девушка. Тёмные ряды улочек, серые дома. Никого. Лишь пара машин, да небольшая группа прохожих. Тишина. Совсем не хочется никого видеть. Элен достала из чёрного рюкзака бутылку водки. Большой плюшевый серый кит лежал на клетчатом пледе подле девушки.             –Ну что, Дэйви, поздравь меня, я облажалась. Лишь ты не предаёшь.       Элен посмотрела на баночку с названием *сильнодействующее снотворное*. Нет, на трезвую голову она точно этого не сделает. Сделав пару больших глотков водки, девушка поморщилась. Не впервой алкоголь конечно, но учитывая трёхмесячную завязку... Водка приятно обожгла горло, и с негромким бульканьем спустилась в желудок. Он заурчал. Конечно. Элен же не глупая, за неделю готовилась. Не ела, очень мало пила. И всё ради того, чтобы быстрее опьянеть, быстрее забыться. Вторая сигарета за эту ночь, третья. Глоток спиртного. И так до тех пор, пока половина двухлитровой бутылки не оказалась у девушки в желудке, и не закончилась пачка синего Винстона. В рюкзаке валялось ещё три пачки и одна бутылка Jack Daniel`s. Девушка посмотрела на левую руку. Она вся была в шрамах. На запястье красовалась чёрно-бело-голубая косичка, которую ей подарила её лучшая подруга. Лучшая. Элен хмыкнула. Тогда мы были ещё друзьями. Тогда я не знала. Каждый раз, когда что-то происходило, я всё рассказывала Эстер. Она была проверенным человеком, который не мог ничего сказать моим родителям, как я тогда думала. Что бы ни случилось, я всё рассказывала ей. Родители часто говорили мне о таких вещах, которые присутствовали только в наших с ней переписках. Сначала я их винила за то, что они читают мои переписки, потом я всё поняла сама. После одного момента я действительно начала подозревать Эстер. Тогда я здорово разозлилась на мать, и написала Эстер в чате, что хочу отравить свою мать. Через пару дней мы с Сильвией поссорились, и она крикнула *ты хотела отравить меня, вот и отрави! Убей меня!* Тогда я стояла в недоумении, а у неё был такой вид, будто она наступила на гвоздь, и до конца этого ещё не поняла. Но подозрения быстро спали. Потому что не может она, как я тогда думала, так ужасно со мной поступить. Столько всего мы пережили, столько всего я ей рассказала. А она-ничего, как бы я её не уговаривала. Как Эстер тогда говорила, *Не хочу грузить тебя своими проблемами*. Но конечно, как я могла ей верить, когда она пересылала всё содержание нашей переписки моим родителям? Когда я об этом узнала, я сразу же ей позвонила. Она сказала, что это ради моего же блага. Я на неё дико наорала, и бросила трубку. Не смогла я справиться со своей яростью, и разнесла всю квартиру. Вся посуда, вазы, окна были выбиты. Полки, шкафы, комоды были разломаны. В этом мне помогла папина бейсбольная бита. Мои вещи были собраны в три больших сумки, а вещи родителей- выброшены в окно, и одна комната дедушки была не тронута, потому что он не виноват. Позвонила одной знакомой, которая живёт на другом конце города, чтобы пожить у неё какое-то время, но не успела уйти. Мать с отцом пришли после лекции и вставили мне ужасающих люлей. Все ноги, спина, руки были в синяках– от отца и в царапинах– от матери, добрая половина волос на голове была выдрана. На следующий день меня заставили идти в школу. С этого момента прошло тридцать две недели, но я каждый раз, когда вспоминаю об этом чудовище, казавшимся мне верным другом, хочу убить Эстер. Обида на единственного человека, поддерживающего меня все эти четыре года, заполнила меня от и до. Первые пару недель я плакала по каждому поводу. Я перестала делать уроки, и впала в глубокую депрессию. Я сильно похудела, потому что не ела около трёх недель, не скажу точно сколько. Потому что не помню. Перестала ходить в школу. Дедушка уходил в полвосьмого, отец с братом в восемь. Я уходила с ними в сторону моей школы, но ни разу не вошла туда. Гуляла, много курила. Когда наступили холода, сидела в кафе возле дома. В десять уходила мама, так что без десяти десять я уже шла домой, и засыпала под грустную музыку со взрывными припевами. В конце концов, я однажды встретила маму, когда она выходила из дома. Тогда на меня орали так, будто это я глухая, а не они. Мать с отцом сильно ругались, потому что отец две трети моего детства провёл на сборах, а мама растила нас с батом одна. Глухим людям сложно найти хорошую работу, поэтому отец у меня был художником, и в то же время играл в хоккей, что отнимало у него много времени, но ему за это платили. Мать работала домработницей. Денег было мало, она жаловалась, что отец уделяет ей мало внимания, а я что? До появления на свет младшего брата я была единственным ребёнком в семье. Отец со мной много рисовал, выжигал, лепил, делал подделки. В общем, я привыкла, что любят меня одну, и отдают всё внимание только мне. К моим пяти годам появился младший брат, которого назвали Тайлером. Всё внимание родителей переключилось на Тая. Банальная ревность, но как же меня это бесило. У отца с Таем появился общий интерес- хоккей, и всё, был брат и нет брата. Ушёл полностью в папин мир. В течении пяти лет мы с мамой немного сблизились. Они уезжали на сборы почти каждые три-четыре месяца, мама начала ворчать как я не знаю кто.       Алкоголь здорово ударил в голову. Элен закурила первую сигарету из второй пачки.             –А знаешь, я ведь даже не жила. Всё что я попробовала в этой жизни, никак не улучшило моё представление о том, что я из себя представляю, что могу, а что нет. На моём теле две татуировки: лист марихуаны на солнечном сплетении пятнадцать на пятнадцать и силуэт ножа на предплечье примерно пять на два. Это было в декабре пятнадцатого года. Мы договорились с Эстер на классный новогодний сюрприз. Я купила нам дорогущую бутылку вина Screaming Eagle 1992 года, на которое я копила целую вечность. Пятьсот тысяч долларов! Это же просто упасть и не встать. Могла бы купить на такие деньги очень даже неплохую трёхкомнатную квартиру, но я потратила эти деньги на неё. Она же подарила мне купон на бесплатную татуировку любого размера. Я набила себе марихуану. Было больно, но боже, как она мне нравилась. Почему марихуана? Потому что тогда я была ярым фанатом Боба Марли. Первые полгода родители ничего не замечали, но когда мы поехали в аквапарк, в раздевалке, когда я надевала совместный купальник, мама заметила её. Опять же, ору подняли на весь торговый центр, мы сразу же поехали домой, и отец живьём хотел вырезать из меня этот кусок кожи. Сначала он меня побил, я лежала на полу, корчась от боли. Он начал орать, и в его руке сверкнули ножницы, взятые из стакана неподалёку. Он только-только поднёс их к моему телу, я начала извиваться, орать, в итоге он ушёл из комнаты, а я проревела всю ночь в подушку. После этого со мной родители не разговаривали целый месяц. Понятно, спрашивали, мол, *есть будешь? Нет? Ну и иди лесом*. Это пофигистическое отношение ко мне просто убивало, и мне было дико неприятно. Вторая татуировка была сделана там же, но уже летом шестнадцатого. Я сделала её одна, потому что на тот момент было три месяца как я узнала о лжи Эстер. На тот момент моей единственной поддержкой был Филдермон. Я его звала Филом. Мы с ним познакомились в августе, когда я была в лагере. Он был влюблён в меня как первоклассник, но я его оставила во френдзоне. Он был очень здоровским другом. Мы с ним в лагере не особо ладили, потому что он был слишком навязчив, но если бы не его навязчивость, мы бы не продолжили общаться. После окончания лагеря прошло четыре месяца, но мы всё так же хорошо общались, созванивались каждый вечер и болтали обо всём на свете. В один вечер он мне сказал, что у него температура тридцать девять градусов. Всё, подумала я, грипп. Мы договорили, я пожелала ему сладких снов, и никогда больше не слышала его голос. Три дня подряд он не отвечал ни на звонки, ни в чате. Я подумала, что он на меня обиделся, ведь я обещала ему бросить курить, и проговорилась о том, что покурила. Или он вовсе не хочет со мной общаться. Я много раз ему звонила. Потом вспомнила о его ужасном самочувствии во время нашего последнего телефонного разговора, ведь он постоянно кашлял, и когда вдыхал, в трубку доносился странный свист. Додумалась всё-таки позвонить его сестре. Она ответила. Я спросила, что с Филом, она мрачным голосом сказала, что мне надо прийти к восьми утра к их дому. Я в недоумении на следующее утро пришла, и обомлела. Его родители были все в чёрном, у Инки были заплаканные глаза. В тот момент я потеряла счёт времени, забыла где я нахожусь, кто я такая и что я такое. У меня что-то внутри сжалось, и я не смогла дышать. Я упала на колени и залилась слезами. Если бы я могла тогда кричать, думаю, оглох бы весь мир. Я впала в истерику. Инки обняла меня, и провела в его комнату. В комнату Фила. Я была там впервые, и вообще впервые находилась в его доме. Единственное, что я заметила, это была картина. Моя картина, которую я нарисовала специально для Фила. На этой картине были изображены две держащиеся друг за друга руки на фоне звёздного неба. Я будто впала в транс. Очнулась я только тогда, когда я ехала с Инки в машине. Мы приехали на кладбище. Могильщики открыли гроб, и я увидела его. Фил был совершенно иным. Уголки губ были опущены, лицо было бледно-розовым из-за тонального крема. Волосы были аккуратно уложены. Впервые за всё наше общение я увидела его прилизанным, а не с растрёпанными волосами. На его похороны пришло слишком много людей. Я ждала до конца, и подошла самой последней. Поцеловала его в лоб, держа за руку и потом ещё долго на него смотрела. Вот, тогда я хоронила своего лучшего друга, который собрал меня по кусочкам после предательства Эстер. И в то же время я развалилась, как неправильно сложенный шалаш. Ведь когда волшебник умирает, все его чары спадают, верно? Вот и Фил умер, и его клей, которым он склеил меня по кусочкам, как разбитую вазу, ушёл в землю вместе с ним. В тот день я ни с кем не разговаривала. И в ту неделю. И в тот месяц. На уроках молчала. Уроки делала, в школу ходила, но молчала. Потому что мой голос напоминал мне о нём. О том, как мы с ним разговаривали по телефону. И чтобы меньше обо всём думать, практически всё свободное время я спала. И я винила себя за то, что не встретилась с ним в последний раз, когда была возможность, а пошла гулять с одноклассницей, которую вижу каждый день.             —И пирсинг я тоже пробовала,— сказала заплетающимся языком Элен, допивая бутылку водки. Как-то решила я проколоть себе нос. Зимой шестнадцатого это было модно. Я сделала себе септум, и пришла домой с серьгой в носу. Родителям было всё равно. Они уже привыкли к этим странностям, так что папа просто осуждающе посмотрел, а мама даже не взглянула в мою сторону.             —Также я попробовала наркотики. Лёгкие, конечно, но последствия с них были тяжёлые. В общем, был у меня один знакомый, который продавал по дешёвке наркотики, давно он мне предлагал всякий гашиш, героин. И я в один момент согласилась, но сказала ему, что буду только лёгкое. Он показал указательным и большим пальцами знак *окей*, и дал мне какую-то маленькую картинку под названием *марка*. Я положила на язык две такие марки, и меня понесло. Около двух часов, как мне рассказывали, я сидела как овощ. Ребята играли в теннис, и я наблюдала за игрой. Тогда мне казалось, что слева бьёт ракеткой ананас, а справа Дональд Трамп. После этого, у меня ужасно разболелась голова, и я половину дня провела в обнимку с унитазом. Мне не понравилось.             —А что такое настоящая жизнь?— спросила Элен, смотря на Дэйви, который кажется, стал больше,—А настоящая жизнь— это путешествия, это любовь и окружение из тех или того что нам нравится. Ни разу у меня не совмещались все эти пункты. Только по отдельности. Приключения. Забавно, но я почти всю свою жизнь в приключениях, потому что в какие только ситуации я ни попадала, я из них всегда выбиралась. Это ли не приключения? Что могу сказать о путешествиях? Путешествовала только с семьёй. Если прогулки в одиночку по моему городу считаются, то тогда я путешествовала ежедневно и по нескольку часов. Я изучала каждую станцию метро, каждую улочку в городе, всё исходила, везде на всех выставках побывала, на всех фестивалях, сходках. Любовь? Не уверена, что я когда-либо любила. Были сильные чувства, это точно. Но любовь ли это? Не знаю. Был один парень, в которого я была влюблена. Но он публично меня унизил, и тем самым разбил мне сердце. Была также девушка. Если это была любовь, то она была моей первой и самой сильной любовью. Нам было по двенадцать-тринадцать, и это были ещё детские чувства, но они были достаточно убедительными, чтобы назвать их взрослой влюблённостью. Мы проводили много времени вместе, но потом она ушла к другому парню, а я осталась ни с чем. Окружение из того что мне нравится? Такого пункта никогда не было, потому что мне не нравилось место, где я живу. Потому что оно напоминало о родителях, бывшей девушке, Эстер и в конце концов о Филе. Окружение из того кто мне нравится? Та же история.             —О чём я сейчас думаю, спросишь ты,— грустно сказала Элен, нахмурив брови. Она обхватила ноги руками. Холодный ветерок прошёлся по её телу. Короткие чёрные шортики, большой такого же цвета свитшот, чёрные чулки, заканчивающиеся выше колена. Ничего не спасало от холода. Но чувства настолько захлестнули девушку, что ей было уже наплевать. Вздрогнув, Элен положила подбородок на колени и вдумчиво заговорила:             —А зачем я вообще с тобой разговариваю? Ты же не живой.— она улыбнулась. Помнится тот день, когда Дэйви у меня только-только появился. Я взяла свою старую толстовку серого цвета с кирпично-красным внутренним капюшоном, и что-то мне не понравилось то, как она на мне сидит. Перерыв весь интернет в поисках того, что можно сшить из старой толстовки, я наткнулась на выкройку кита. Лицевую сторону я срисовала, а хвост сделала сама. Шила его целых два дня, слушая самые любимые песни, чтобы наполнить его своей любовью. Красно-кирпичной частью его тела оказался рот. Мои первые слова, сказанные этому китёнку, были: *Ну что-ж, здравствуй Дэйви. Теперь ты мой единственный лучший друг.* На месте нормального рта у него была ярко-бордовая молния в знак того, что он никому ничего не скажет. А вместо глаз у него были две пуговицы в форме сердца, и в тот момент, кажется, они сверкнули. Я желала ему спокойной ночи перед сном, спала с ним, желала ему доброго утра, укутывала его в плед и шла с ним в школу. Питался он моими добрыми словами, обращёнными к нему. В общем, я придумала нам новый мирок, в который помещались бы только мы вдвоём. И нам было весело. Я ему выплакивалась, рассказывала всякие анекдоты, мы вместе над ними смеялись. Смотрели фильмы, слушали музыку. В общем, он был вечно молчащий друг, о котором нужно заботиться. И в один день маму начало бесить то, что я ежедневно в школу таскаю пакет, где лежит ни в чём не повинный укутанный в плед Дэйви. Хотя как казалось бы, какое ей дело? Не суть, она сказала мне, что он не настоящий друг. Просто *тупая игрушка, которая создаёт иллюзию верного друга*. А сказать он никому ничего не сможет, потому что *он из старой толстовки и её остатков*. Я её в этот момент почти ударила. Так хотелось, но решила не рисковать.             —А думаю я о том, что не успела сказать близким. Максу я не успела сказать, что он-самый лучший в мире друг. Эстер была хоть и предательницей, но она умела поддерживать и рассмешить. Сильвию я ненавижу всем сердцем. Отца более-менее не ненавижу. Дедушке не знаю, что я бы сказала. А вот Тая жалко. Он маленький, не сможет этого пережить. Будет много обо мне думать. Хоть я его в детстве много била, мы очень много ссорились и орали друг на друга в открытую матом, но мы друг друга всё равно любим, ведь я за него горой всегда стояла.—Элен кинула бутылку водки вниз, через пару секунд послышался звук битого стекла. Где-то вдали разносились звуки сирены пожарной машины, или скорой, а может и всё вместе. Её это не волновало, потому что ужасная боль в животе и отрешённые мысли отвлекали её.             —Я не успела дописать свою долбанную книгу. Книга-то хорошая,—слеза скатилась по её щеке,— про любовь и дружбу. Она не для этого мира, а для меня. Потому что у меня такого никогда не было, а читать о таком-дело завораживающее. Что этот мир сделал для меня? А ничего Я запомнила этот мир как окончательно сгнившее от лживого хохота общество, предательское сборище ничтожных людишек, которые испортили мне всё представление о прекрасном, и именно благодаря им моё эстетическое удовольствие к прекрасным людям, пропало.—сказала с ненавистью девушка,—Я начала ценить материализм, то бишь вещи. Единственное хорошее, что мир сделал для меня- это обеспечивающая меня семья и Фил.             —Ох Дэйви, что же будет после смерти, как думаешь?—Элен затянулась первой сигаретой из последней пачки. Бутылка Jack Daniel`s была на треть пуста. Я никогда не верила ни в рай, ни в ад. Я думаю, что когда я умру, меня унесёт куда-то в космос. И я буду как призрачное нечто, лететь куда-то наверх, мои волосы будут развеваться, и я вся буду светиться. И так до тех пор, пока меня кто-нибудь не вспомнит. И лишь тогда я буду возвращаться на Землю, обнимая того или иного человека, скучающего по мне. Затем, когда меня совсем забудут, я улечу в пространство, где нет ни галактик, ни чёрных дыр, и просто буду бороздить белое полотно, как показывали многие фильмы. Элен была пьяная в хлам. Она стояла на краю крыши с бутылкой в одной руке, и с Дэйви, аккуратно укутанным в плед, в другой. Чтобы они всегда были вместе, Элен привязала его пледом к себе. В голове девушки пронеслась фраза *И я терпела столько лет, чтоб наступил этот момент*. Она шагнула вниз. Ни крика, ни писка, ни даже звука. Просто упавшая с тридцать шестого этажа девушка шмякнулась об асфальт. Когда приехала скорая, работники обнаружили сжатого в объятиях плюшевого кита, запачканного её кровью.