Верить, ждать и любить

      Виктор никогда не умел возвращаться и никогда не умел ждать. Никогда не помнил важные даты всех своих многочисленных пассий, а потом, почти сразу после очередного привычного расставания, забывал и имена.       Наверное, ему всегда некуда было возвращаться. Родной и преданный всем своим большим собачьим сердцем Маккачин всегда ездил вместе с Виктором по всему миру. Не каждая собака может похвастаться такими приключениями.       Да, Виктору не к кому было возвращаться. Родителям было достаточно звонка по Скайпу и круглой суммы с очередного гонорара на банковском счёте, а какой-нибудь пассии... Чаще всего они не дожидались. Чаще всего просто не думали о том, что Виктор — не вечно улыбчивая звезда с толстым кошельком за пазухой и симпатичной мордашкой, а просто человек, который ищет то самое место, где его будут ждать.       Сам Виктор никогда не ждал. Ему некого было ждать, даже тех, кто угадывал его желание, кто пытался залезть в душу и выцарапать оттуда что-то хрупкое и очень дорогое. Потом бы это наверняка разбилось на мелкие осколки. Таким людям Виктор уже сам говорил не возвращаться. А они в ответ кидались упрёками, что он не умеет любить.       А ведь он и не пробовал — до встречи с Юри. Виктору жутко и неловко было это признать, но, наверное, до встречи с Юри он и жить-то не пробовал по-настоящему. И как-то слишком поздно начал. Потому что страшно, очень страшно — делать вот такие первые шаги по тонкому льду.       Юри не пытается прорваться к тому вот самому ценному и хрупкому напролом — он терпеливо ждёт, пока Виктор сам приоткроет ему душу, и неловко улыбается на любое прикосновение или нежное слово. Он не просит дорогих подарков и громких слов — всего лишь быть рядом, хотя бы на то время, пока он ещё может выходить на лёд, и Виктор без раздумий готов разделить с ним всю жизнь.       Виктор впервые в жизни кого-то ждёт в аэропорту, и всё-таки да — это немного страшно. Но тёплый бок Маккачина греет ногу, и это немного успокаивает. И вид Юри, немного усталый и такой родной, плавит что-то в груди, расплывается мягким жаром. Так же, как и собственное отражение в его глазах — окрыляет. И расстилает перед Виктором твёрдый лёд, по которому совсем не страшно скользить вдвоём.       Пока они едут в отель, Юри сбивчиво, словно не зная, чем поделиться сначала, рассказывает о каждой минуте прошедшего дня. Обиженно шмыгает носом, вспоминая, что занял четвёртое место, и говорит об этом совсем тихо и отводит взгляд.       — Прости, я... Не до конца я справился, хоть и обещал. Подвёл... — он не успевает договорить. Виктор обнимает его так крепко, что чужие рёбра, кажется, врезаются в грудь сквозь толстую куртку и пальто.       — Я подвёл. Это я... Мы с Маккачином больше не оставим тебя одного, Юри, — выдыхает он в горячую щёку, и Маккачин радостно стучит хвостом по полу такси. Наверное, таксист их уже ненавидит, но как же на это всё плевать. Как ещё минут пятнадцать назад, посреди шумного аэропорта, Виктор готов отдать Юри всё, вытащить сердце из груди и вручить его в эти небольшие осторожные и ласковые ладони.       И чуть позже, уже в отеле, он медленно тянет ладонь Юри к своей груди. Подрагивающие пальцы чутко ведут по коже, дыхание Юри — оглушающе громкое, под стать собственному сердцебиению, и Виктор снова прижимает тут же прильнувшего Юри к себе и тянет на них обоих одеяло.       Теперь ему есть, куда вернуться.       Теперь ему есть, кого ждать.       Теперь ему есть, в кого верить.       Теперь Виктор умеет любить.