***
Он никогда, почти никогда, не позволяет себе прикасаться к Чешир без согласия. Холмс не помнит, когда это началось или как. В один день он просто обнаружил, что уже не одну неделю, месяц или больше делит сон с Китти. Они вместе спят. Просто спят. Иногда желают спокойной ночи, скорее из вежливости. Иногда разговаривают. Этого достаточно. Не было ни нежности, ни страсти. Только потребность засыпать вместе или по отдельности.***
Чешир всё ещё вырывается. Уже без усилий и рвения. Она, когда-то не остановилась. Не накричала. Не потребовала. Иначе они сейчас сидели бы порознь с разных концов стола, выискивая все подробности смерти некоего лица. Отсутствовал бы любой тактильный контакт, а Китти не шептала что-то неразборчивое. Только не рухнуть, снова, перед Холмсом. Это далеко не последняя преграда на пути к... В голове всегда борятя два желания - абсолютной свободы от кого-либо и невозможность не принадлежать. Невозможность не принадлежать... Пуговица за пуговицей вынимаются из отверстий. Пиджак падает к ногам. Манжеты остаются без внимания. Рубашка оказывается на столе. Китти тоже. Бюстгальтер, ботинки, брюки. Преграда за преградой рушатся. Носки, мужской пиджак, молчание разбивается о поцелуй. Требовательный. Архив госпиталя - не самый удачный выбор. Хотя, из посетителей здесь только детективы и патологоанатом. Но если минутами ранее волновало - зайдет ли ненароком сюда Молли Хупер, Джон Ватсон или инспектор Лестрейд, то сейчас ни одна мысль не помещалась в сознании. Ледяные пальцы блуждают по выступающим ребрам, линии позвоночника. Ничто не останавливает. Ничто и не может. Однако брюки, носки, бюстгальтер возвращаются на место, скрывая доступное только детективу-консультанту. Ботинки, пиджак, рубашка водружаются на плечи, шнурки завязываются в тугие узлы, пуговицы снова стягивают ткань, скрывая бледную, уже изборожденну отметинами кожу. Даже Китти не остается на столе. Она не остановилась. Не накричала. Не потребовала. Осталась только пелена, туманящая взгляд. Но это, скорее, просьба, чем преграда.