I donʼt want to swim the ocean I donʼt want to fight the tide I donʼt want to swim forever When itʼs cold Iʼd like to die
Его мать никогда не кричит. Ее голос звучит как скрежет металла об металл, а в глазах застывшая ненависть: «Снимай ремень, Криденс». И он подчиняется, трясущимися руками расстегивает пряжку и вытягивает ремень из шлевок, медленно растягивая мгновение, отдавая его в руки своей единственной любящей матери. У нее такие белые нежные руки. Он едва касается ее пальцев, но Мэри Лу Бэрбоун нервно отдергивает руку, недовольно глядя исподлобья и презрительно поджимая губы. Она разворачивается спиной и ступает на лестницу. Криденс послушно идет за ней наверх, словно к пьедесталу эшафота, раз за разом. Он честно старается быть хорошим. Но Мэри Лу говорит, что его ничто не исправит: «сказывается это богомерзкое происхождение». Его мать никогда не кричит, она лишь замахивается, что есть сил — кожа рассекает воздух со свитом — и бьет, как непослушную лошадь, с ощущением сладкого ликования, словно гордится своими радикальными методами воспитания. Ремень обжигает его руки, кусает за пальцы, как ядовитая змея, и этот жгучий яд расползается по телу, парализуя конечности, оставляя привкус крови во рту из-за прокушенной губы. Непрошенные слезы сдерживать бесполезно: глаза накрывает пелена. Еще мгновение — и второй замах. Мэри Лу не рассчитывает направление и удар приходится по шее, от чего Криденс сжимается еще сильнее, отчаянно пытаясь защититься, скрыться, раствориться, руками закрыть горящую от боли кожу. Почему она просто не убьет его? «Пожалуйста…» Мэри Лу Бэрбоун бьет всех своих приемных детей. Но Криденс для нее особенный. Мальчик ближе всего к ней, как выдрессированная собачка, готовая к любой команде, и ближе всего к бесконечному ужасному отчаянию. Его мать никогда не повышает голос, она лишь с блеском огненной ярости в глазах накрывает своей бешеной очищающей любовью.***
Криденс сидит в холодной комнате на своей кровати и качается в свой собственный такт, сминая тонкое ледяное одеяло. За окном завывает ветер, разбиваясь с дикой силой об стекло. Юноша смотрит в стену безучастным взглядом, стараясь загнать глубже нахлынувшие чувства и заглушить, импульсами проходящую внутри головы боль. Ладони горят огнем преисподней, а вчерашние кровяные подтеки на фалангах разразились с новой силой. Пальцами невозможно пошевелить, словно они в разы потяжелели и их тянет вниз. А может его тянут невидимые руки, на самое дно, хватая и разрывая в своем безудержном потоке. Криденс пытается разогнуть свои пальцы, но безуспешно: боль отдается в руке и сжимает в тиски с неумолимой силой. Мальчик устало падает на жесткую, пахнувшую мылом подушку, и когда ткань касается раненного места на шее, жмурится, невольно вытягивая руки и пытаясь закрыть поврежденный участок. Как же он чертовски устал от всего. От этой рутинной работы каждый день, бесполезной пропаганды, от унижений уличных прохожих и зевак с их презрительными комментариями «чокнутый» или «псих». Но он ведь не сумасшедший, так ведь? Хотелось бы ему верить в это. Мать смотрит на него холодно, как на бесполезную уродливую дворнягу. Говорит только приказывая. И касается только тогда, когда дело доходит до ритуала наказания. Он бы так хотел, чтобы она хоть раз сказала ему: «Ты молодец, Криденс, ты молодец» и тепло улыбнулась. Черная тягучая масса ненависти толкается внутри Криденса, вибрирует на кончиках пальцев, слетает с губ еле слышным шепотом. Этот порыв гонит его, кидает вглубь, и он падает в густой темный туман, закрывая глаза. Почему это просто не убьет его? Каждый раз оно приносит только боль, обжигая, и эта боль хуже выражения глаз его матери и жестокого отношения. Она разрушает изнутри, скребется своими звериными когтями с истошным воем. Раз за разом, он видит один и тот же кошмар без начала и конца. Криденс сильнее сжимает плечи под одеялом, сворачиваясь в кубок, желая обезопасить себя хоть ненадолго, и тело начинает предательски неметь. Дым накрывает Криденса, проходит через тело и душу, витает, как облако из пыли и песка, по маленькой комнате на чердаке. Как бы он хотел, чтобы это убило его. Но… Персиваль Грейвз — этот странный человек — ворвался в его жизнь сравнительно недавно, но перевернул в ней многое. Мистер Грейвз говорит с ним и смотрит на него по-особенному. Не так, как его мать и остальные. Он нежно и легко проводит пальцами по его искалеченной ладони, задевая шелковые струны хрупкой души, шепча заклинание низким голосом — и багровые полосы исчезают на глазах, словно их не было. Это так волшебно и сказочно. Криденс хочет улыбаться от подобной магии стоявшего перед ним человека, или хотя бы произнести тихое хриплое «спасибо», но не может, только продолжает любоваться, завороженно моргая, как заколдованный. Мистер Грейвз поднимает голову на согнувшегося в трепете юношу и касается взглядом карих глаз его лица, протягивает руку, вытирая большим пальцем собравшиеся слезы под ресницами. Бэрбоун боится двинуться или дернуться, иначе эта маленькая фантазия рассеется. Обернется осколками льда и осыплется в пыль. Но мистер Грейвз приятно улыбается и притягивает к себе мальчика, сухими и теплыми пальцами касаясь его шеи. Прекрасное чувство разливается внутри Криденса, тягуче омывая его всего. Он расслабляет побелевшие костяшки пальцев на плечах, и черный туман перестает качать мебель в комнате, прячась в за кромки под давлением таких теплых воспоминаний. Мужчина крепче сжимает его дрожащего в объятиях. Горячее дыхание обжигает ухо, и он краснеет, но льнет к этому свету, отчаянно, как жаждущий в пустыне перед водоемом. Сминает пальцами дорогой и изящный галстук Персиваля, о чем может потом пожалеть, но в голове птицами витают совершенно другие мысли, уводя землю из-под ног. Криденс медленно кладет голову на плечо волшебника, закрывая глаза в умиротворении: хотелось бы остановить время, продлить мгновение, а потом перематывать, перематывать, перематывать. Ведь должна быть такая магия, верно? Ведь этот мужчина такой чудесный, но он так иллюзорен, будто Криденс, разбитый и привязанный к месту, закованный в железные цепи, выдумал себе идеального друга. Его забота больно и тяжело отзывается в сердце. И что-то внутри Криденса предостерегающе напоминает ему, что это не вечно. Мистер Грейвз смотрит участливо, по-отечески, внимательно вглядываясь в мечущийся взгляд уставших глаз, гладит по щеке и шепчет прекрасные слова. Голос мракоборца переливается шуршанием листьев в душе. Но все это кажется таким ненастоящим. —Я сделаю тебя частью волшебного мира, Криденс, только ты должен мне помочь. И он слабо кивает, соглашаясь на все, веря каждому слову, словно во сне, только бы не порвалась эта тонкая нить.***
Его мать никогда не кричит. Она лишь окунает его в ледяной поток, который уносит в неизвестном направлении, заставляя сходить с ума. Но когда мистер Грейвз рядом с ним и нуждается в нем, Криденс не чувствует оков. И он — единственная причина бороться с неуправляемым течением жизни.