Больно

Подвалы давили на психику своей мрачностью и темнотой. Ньют медленно открывал в себе клаустрофобию. Хотелось бежать, бежать без оглядки и немедленно. Но… Властный голос окликает его, когда Тина выводит Ньюта из пугающих помещений. Попытка сбежать не срабатывает. — Ньют, постойте-ка на секунду. Голоса подозрительнее он не слышал. — Что-то не так, мистер Грейвс? Он испуганно оглядывается. — Что за символ на вашем запястье? Нервное одергивание рукава. ____________________________________________ Это происходило который час. Наверное, второй. Может быть, третий. Истошные, полузадушенные крики молодого человека расходились эхом из самого глубокого подземелья Американского Министерства Магии. Никто не знал про происходящее, кроме тех двух людей, что находились в комнате для особо строгих допросов. Никто не знал об этом. Никто не мог это остановить. Никто их не слышал. А именно — жертву и её мучителя. Потолки в помещении были невысокими. Это больше напоминало минималистичный магловский кабинет для собеседований — металлический холодный стол, привинченый к полу, два стула, один из которых с кожаными кандалами для рук и ног, на стене — несмываемый кровавый след от допроса, что был когда-то очень, очень давно. Персиваль Грейвс, высокий, статный мужчина благородного телосложения и с сединой на висках, стоял перед закрытым чемоданом средних размеров и высокой потрепанности. Чемодан лежал на столе, пальто и пиджак Ньюта валялись в углу, небрежно сброшенные. Ньют Саламандер, обладатель очаровательных кудрей и красивых зеленых глаз, ещё не совсем муж в полном смысле этого слова, но уже и не юноша, был прикован к стулу для допрашиваемых особыми, зачарованными кандалами и с ужасом смотрел на Грейвса. На правой скуле исследователя магических животных виднелся отчетливый кровоподтёк, а переносица была достаточно глубоко рассечена. И пара мелких струек бордовой крови уже давно стекли к подбородку и губам, оставив засохшие красные следы. И неизвестно, сколько еще следов от ударов Грейвса было на коже Саламандера. Персиваль давно сбросил тяжелый пиджак и стоял с развязанным галстуком. Мужчина дышал как после продолжительного бега или драки. Ньют был в полурастегнутой рубашке, что придавала особую пикантность его виду. Виду избитой жертвы. Хотя почему «виду»? Он и был избитой жертвой. — Я не имею права вам н-ничего говорить! — Ньют в отчаянии срывал голос, пытаясь докричаться до Персиваля. — В вас же ещё осталась хоть капля здравого смысла, отпустите, умоляю! — Я… Персиваль вновь замахивается волшебной палочкой, словно намереваясь нанести смертельный удар хлыстом. — Хочу… Глаза его — как два алых пожара, и они сжигают Ньютона дотла. — Знать! Магический пасс завершается резким ударом заклинания, что проходится прямо по шее Ньюта и оставляет ярко-красную полосу. Ньют резко вдыхает, морщась и опуская голову. — Откуда у тебя, паршивец, этот символ! Холодная сталь скользит в голосе. — Я… Я давал клятву… — Мне плевать на клятвы, говори про символ на твоем запястье! — Я н-не имею права говорить… В глазах Грейвса всколыхнулся пламень ярости. — Тогда я заставлю тебя. Руки на долю секунды чувствуют свободу от крепко прижимающих кандалов. Ньют со страхом смотрит на Грейвса. Со страхом, на который он имел достаточно оснований. Оснований в виде безграничной жестокости. Его прижимают за шею к стене, палочка мучителя — у виска. Дыхание Ньюта — напуганный кролик, частое и резкое. — Анстад. Персиваль проводит палочкой по пуговицам рубашки Ньюта, расстегивая ее и касается заклинанием кожи. Рука на шее веснушчатой жертвы сжимается в бессильной ярости. — Сектумсемпра минима. Больно. Глубокий алый порез — на обнаженном ребре Ньюта. И ещё один. И ещё. Ещё. Саламандер плотно сжимает губы, стараясь не дать ни единому звуку прорваться сквозь его гордое молчание. Гордое ли? Скорее, напуганное. Грейвс говорит четко и резко, буквально на ухо этому поганцу, который никак не сломается. — Откуда у тебя эта метка? Знак Даров Смерти на запястье всегда вызывал много вопросов у знающих людей. О, нет, он не расскажет. Он давал клятву крови, когда наносили эту сокровенную метку, этот маленький шрам, это напоминание. Резкий удар в солнечное сплетение, Ньют, задыхаясь, ловит ртом воздух и цепляется за рубашку Грейвса, чтобы не упасть. Второй удар. Ноги подкашиваются, глаза зажмурены, тело напряжено. — Говори! Полузадушенный сиплый шепот. — Нет… Глаза в глаза. Ньют понимает, что не только звери могут утробно рычать. Сильная рука начинает просто душить его. Он цепляется за сильную руку, взглядом умоляя это прекратить. — Говори сейчас же, паршивец, или твоя жизнь закончится тут, а твоих тварей я уничтожу всех до единой. Саламандер собирает в себе последние силы, вновь закрывая глаза. Сиплый крик. — Я не могу ничего сказать! Грейвс прикрывает глаза, медленно выдыхая. Внутри у Ньюта всё сжимается. Его резко кидают грудью на стол, перехватив за волосы. Хватка уверенная, жесткая — такая, какой способен брать только обученный пыткам человек. Только Персиваль Грейвс. Чемодан с размаху сбрасывают на пол. — Я заставлю тебя говорить, сукин ты сын. Порез за порезом появляются на спине Ньюта под тканью рубашки, выступая кровавыми пятнами. Он почти скулит, зажмурившись. Магия усиливает жжение новых ран до выступающих слез и скрежета зубов. Порезы идут следом за палочкой. Это очень, очень больно. И он будет помнить об этом всегда — уродливые шрамы от этой пытки определенно останутся. — Нет… Их там десять, может быть, пятнадцать. Только сейчас насытившийся Грейвс останавливается. Болезненное жжение с каждым ударом сердца окатывает всю спину, а белая рубашка Ньюта теперь в красных пятнах. Сердце бьется до невыносимости часто. Грейвс тяжело дышит, оглядывая свою жертву. Часто вздымающаяся грудная клетка, страх, скулеж, вскрики, всхлипы вместо былой самоуверенности и странной ухмылки… Такой Ньют Саламандер нравился Персивалю Грейвсу гораздо больше. Такой Ньют Саламандер просто нравился. Шея жертвы ныла, у него жгло спину, ему было тяжко дышать. — Инкарцеро. Теперь предплечья овивала чертовски прочная веревка. Наверняка натрет. Ни единого шанса на сопротивление. Ни единого шанса на побег. Только страх от того, что это лишь начало. Грейвс плавно оглаживает шею Ньюта, на момент отстранившись. — Расскажи мне про символ на твоем запястье, Ньют. Он слышит его голос, вновь не разбирает слов, сжимает челюсть, отводит взгляд. Среди потока невнятных мыслей и чистой, неподдельной ярости, к Персивалю медленно приходит осознание того, что его это возбуждает. Сопротивление, попытки не сломаться, попытки противостоять… — Я… Не… Ньюта притягивают за волосы и вновь наносят удар по лицу. Резко швыряют обратно на стол, вышибая разум и дыхание. — Не хочешь говорить? Хватит игр. Жизнь Персиваля зависела от того, что ответит это ничтожество. Грейвс отпускает его. Ньют обессилено падает на пол, сжимаясь. Мучитель всегда добивается своего. Из носа избитого мага тонкой алой ниточкой течет кровь. — Ты сам напросился на это, паршивец. Инсендио Максима! Ужасный, разрушительно-уничтожающий огонь из палочки направляется Грейвсом на чемодан. Даже огнеупорные чары не спасают — это абсолютное, чистое пламя. Ньют теряет способность дышать. Языки огня вырывают у него сердце и разрывают на мириады мельчайших кусков. Крик его истошнее крика феникса, что находит разрушенное гнездо. Так кричат матери, чьих детей убивают у них на глазах. — Нет!!! Умоляю, пожалуйста, нет! От чемодана остается лишь пепел. Грейвс не смотрит на кучку пепла. Он смотрит на Ньюта. Вернее, любуется. Наслаждается, как наслаждается хорошей картиной или прекрасной сигарой. Как наслаждается тонкой талией хорошенькой девушки. Сломанные люди всегда выглядят гораздо более привлекательно. Слезы стекают на холодный пол с изящных скул. Ньют Саламандер молча содрогается в истерике, стараясь сжаться сильнее. Закрыться, забыть, проснуться, это же сон, да, просто плохой сон? Нет. Его смысл жизни, его душу, его суть уничтожили в огне. Тихий скулеж. — Говори, откуда символ на твоем запястье? — Н-нет… И тогда пламя ярости, разожженное отказом, возбуждением и гневом, сжигает изнутри уже Грейвса. Он внимательно смотрит ему в глаза. В восхитительные, заплаканные и чистые зеленые глаза. Он хочет видеть этот момент — момент слома, падения, медленного догорания огонька души Саламандера. И, Мерлинова борода, как же это заводит. Грейвс надавливает на спину Ньюта, прижимая того к холодному, враждебному полу. — Говори. Ньют скулит, зажмурившись от боли, которой за последнюю минуту стало слишком много. И Персиваль хочет подбавить ещё, не слыша от жертвы ничего связного. Он смотрит на пальто в углу. Оттуда словно бы пробивается какой-то мелкий росток… Персиваль это замечает. Тварь. — Нет, стойте, умоляю, остановитесь!!! Грейвс ухмыляется. На возбуждение неприятно давит ширинка. Почему бы не обратить ситуацию в свою пользу? Персиваль уверенными, тяжелыми шагами подходит к пальто и буквально выхватывает оттуда маленького и беззащитного Пикетта, что брыкается в пальцах волшебника. Зеленые глаза наполняет ужас по мере того, как Персиваль направляет палочку на личурку. Цель «узнать происхождение символа на запястье Ньюта» отходит на второй план. На первом — что поинтереснее. — Вы… Вы не посмеете… — Раздевайся. Приказ отдан жестким, не терпящим никаких возражений тоном. Взмах палочки — и веревки с тихим хлопком исчезают. — Попытаешься сопротивляться — я сожгу его в медленном огне. На конце палочки появляется язык пламени, как от зажигалки. — И ты насладишься его страданиями сполна. Ньют рвано выдыхает, стараясь не заплакать. Страшно. Да, да, да! Ещё чуть-чуть, Персиваль, и он будет раздавлен. Уничтожен. Затравлен. Грейвс подносит палочку ближе к маленькому существу. Казалось, это душа Ньюта — маленькая, зеленая и отчаянно отпирающаяся. Но, в отличие от личурки, Саламандер был разломан и сожжен. — С-сейчас… Ньют поднимается с трудом, стараясь не упасть — его сильно шатает от пережитого стресса. Сначала он медленно снимает рубашку, опираясь на стену. Тело Ньюта изящно-нескладное, худое и в кровоточащих порезах. Очень красивое, многочисленные путешествия сыграли свою роль. После он стягивает всё до нижнего белья, затравленным зверенышем смотря на Персиваля. Грейвс сжимает в пальцах личурку, указывая на Пикетта палочкой. — Снять. — Я… — Сейчас же. Ньют, сжавшись, снимает, отчетливо ощущая, как сдается. Тело Ньютона наполнено эстетикой, едва ли уловимой для стороннего, неискушённого наблюдателя. Но Грейвс — настоящий ценитель и видит, насколько он красив. Да, рыжие кудри у него везде. Даже внизу. Руки в каких-то непонятных порезах, следах от когтей и ожогах. Небольшая родинка на левой ключице. Веснушки идут ровной россыпью по худым, бледным плечам. Ровная, аристократичная шея. Грейвс рвано выдыхает, наслаждаясь зрелищем. Он опускает маленькую тварь на стол и… — Остолбеней. Росток замирает. Он встает прямо перед своей жертвой и наслаждается видом загнанного и старающегося прикрыться Ньюта, вертя палочку в руках и внимательно рассматривая его тело. Ещё немного — и Грейвс сорвётся. Бесповоротно. Окончательно. — Откуда символ? Ньют, на грани истерики, отрицательно качает головой. Он всегда ненавидел показывать себя. Особенно таким людям, как Грейвс. И этого оказывается достаточно. Ньюта вновь резко и крепко прижимают за шею к холодному столу. — Раздвинь ноги. Сейчас же. И вот, тихий всхлип — слезы вовсю текут по щекам, Ньют мотает головой, пытаясь оттолкнуть Грейвса. Стол словно впивается в позвоночник. — Я сказал, сейчас же! Пощечина. Саламандер дрожаще-послушно раздвигает ноги, заходясь в плаче и хватаясь за придушивающую его руку. Просто великолепно. Щелчок пояса, Персиваль нетерпеливо стягивает брюки с бельем. Эрекция каменная. Ньют своим плачем заводит только сильнее. — Хватит реветь, паршивец. — В голосе скользит жестокая властность. Ещё одна пощечина. Магией можно решить многие проблемы. Например, факт отсутствия смазки решается тихим «лубрио». — П-пожалуйста… — Молчать. Персиваль входит жестко, неожиданно. Ньют вскрикивает и прогибается наверх в позвоночнике, при этом чувствуя, как лицо становится влажным от слез. Больно. Слишком больно и непривычно. Грейвс чертовски большой. Рвано выдохнув с каким-то стоном боли, Ньют попытался максимально расслабиться, чтобы это быстрее прошло. Быстрее забылось. Быстрее. Пожалуйста, пусть это закончится… Саламандер не любил жалеть себя, считая это занятие недостойным. Но сейчас, чувствуя себя донельзя обруганным, униженным и избитым, он думал, что в мире вряд ли найдётся волшебник более несчастный, чем он. Но ситуация стала ещё хуже. Персиваль начал двигаться, задавая ритм. Бешеный, беспощадный, жестокий и невероятно быстрый. Этот ритм желанен для него. Он наклоняется над плачущим Ньютом, отпуская его шею, но теперь оттягивая за волосы. — Откуда у т-тебя эта метка? Жесткий толчок. Ньют вскрикивает — это слишком жестко для первого раза. — Это… Это… Неожиданно Персиваль впивается в шею Саламандера зубами, оставляя вторую метку на его теле — метку похоти и грязи. Ещё один жесткий толчок. — Это Альбус Д-дамблдор! Вопль на последних силах, после этого всё, что может Ньют — сжиматься и рыдать. Теперь всё ясно. Можно было не сдерживаться. Грейвс вбивался в Ньюта до сдавленных стонов того и до шлепков бедер о бедра, безжалостно и… Страстно? Да, его заводил такой Ньют. Сломанный. Исковерканный. И плачущий. Он был объектом для него. Объектом для бесчинств. И только объектом. ____________________________________________ Ньюту было больно. Ему кончили внутрь и просто вывели из полубессознательного состояния жесткой пощечиной. Слезы уже текли без ведома остального организма. Его схватили за кудри вновь, когда Персиваль оделся и привел местность в порядок парочкой взмахов палочки — вещи Ньютона сложились в стопку, а следы спермы и слюны исчезли. Исчезли все следы. Кроме следов избиения на Ньюте. Палочка — к виску, Саламандера поднимают за подбородок. Неужели?.. — Я не сотру тебе память, даже не надейся. — Дьявольская улыбка. — Но я могу убить тебя или твою поганую личурку. Что выбираешь? Ньют просто заходится в рыданиях. Грудная клетка болит. Его отпускают и он обессиленно опускается на колени. — Х-хватит… — Обливиэйт. Геллерт Гриндевальд иногда проявлял милосердие к своим жертвам.