Своим светом он выбрал тьму.
И эта тьма его погубила.
«Мистер Грейвс, Вы считаете меня сумасшедшим?» «Нет, Криденс. Я считаю тебя особенным», — шепотом отвечал аврор, бережно обнимая юношу за плечи. И этот голос был таким родным и теплым, окутывающим сознание, заботливым, как изрытые морщинами руки родной матери, которой у него никогда по-настоящему не было. Этот голос ближе, чем любой другой, гораздо ближе, неприлично интимный. Так близко, что можно почувствовать это горячее дыхание на своей белоснежной коже шеи. Можно податься вперёд и наткнуться на чужие мягкие губы, которые шепчут этим приятным мягким тембром. Прикоснуться руками к синему атласному шарфу, сжимая его тонкими пальцами, словно пытаясь удержать. Учуять незнакомый запах дорогостоящего мужского парфюмера и его собственный, родной. «Твоя мать опять тебя била?». — Он по-особенному бережно держит за руки, проводя пальцами по свежим шрамам на ладонях. «Н-ничего страшного…» «Не бойся, сейчас все пройдет». — Осторожно проведёт ещё раз, и они медленно затянутся, словно ран никогда и не было. Это ли та самая магия, которой он может научить? Светлая и совсем не страшная. Отличная от той, что тихо бушует внутри. Гораздо приятнее и свободнее. Одним словом — другая.***
Темные переулки всякий раз пугают, но ради него вновь и вновь хочется туда возвращаться. Ждать, когда над головой заискрится воздух и он внезапно появится — волшебно, словно он летит сюда маленькой птицей. Медленно подойдет ближе и накроет ладонями юношеские скулы, которые столь заметно необычно выступают. Сделает это столь же аккуратно, как и раньше, будто боится порезаться о них. Аврор заставит его посмотреть себе в глаза, перестать сутулиться и слушать, внимать каждому слову, которое он скажет. А чуть позже. Его рука достает из кармана небольшую подвеску, которую он завязывает на шее Криденса. Чужие и такие желанные губы вновь шепчут у самого уха. Вновь так близко и так неприлично интимно. «Я хочу, чтобы это было у тебя. Никому бы я больше не доверил эту вещь, Криденс. — Шепот вскруживает голову, и он слушает дальше, слушает внимательно, чтобы не упустить ни единого слова: — Все потому, что ты особенный, помни об этом. Если коснешься этого медальона — я обязательно приду». Грейвс нежно обнимает, и юноша кладет голову ему на плечо, чувствуя заботу и тепло. Еще пару секунд, и он отпускает, отстраняется, несмотря на то, что Криденс жаждет продолжения, не в силах озвучить свои желания. Он поддается вперед с закрытыми глазами, но стоит их открыть — и никого уже нет. Этот человек приходит так поздно и уходит так быстро.***
Когда мать ругает Криденса, его руки дрожат в ожидании наказания. Что снова придется снимать ремень, придется отдавать его, чувствовать, как кожа хлестнет по его рукам. Нет возможности возразить или кричать, чтобы не получить еще сильнее. Мэри замахивается, нанося следующий терпкий удар. Окровавленная рука юноши машинально тянется к медальону на груди. Если он дотронется до него, придет ли мистер Грейвс? Стоит ли ему? Ты ведь особенный, Криденс. Ты справишься. И он стерпит этот удар, а следом и следующий, как и все остальные, которые уготовила ему приемная мать. Он стерпит, не решаясь прикоснуться к медальону, потому что верит мистеру Грейвсу, как тот верит в него.***
Вера — это такая хрупкая вещь. Ты ищешь ее так долго, но можешь потерять быстрее, чем думаешь. Что значит для Вас вера, мистер Грейвс? Значит ли она для Вас что-нибудь еще? «Я думал, Вы мой друг». — Слезы идут по щекам, а голос не переставая дрожит. Когда единственная самая родная рука сжалась в кулак, неприятно ударяя по лицу, то внезапно оказалось, что не такая уж и яркая Ваша магия и что не такая уж и правильная Ваша вера. Позвольте я покажу Вам? «Криденс, ты можешь контролировать это!» «Только вот не хочу, мистер Грейвс». Тьма, что когда-то была светом, окутает. Освободит от невидимых оков, приоткрывая завесу невозможного. Он закроет глаза, а когда откроет их вновь, то вместо него на мир посмотрит кто-то другой. Черный дым плотно сомкнется, не подпуская больше к себе никого. Не пропустит этот мягкий голос, что был так обычно близко и был таким неприлично интимным. Больше никогда. И, несмотря на это, когда яркая и сильная магия этих жестоких людей пробьет брешь в этом щите, когда тело охватит невидимый огонь, когда захочется кричать, но не будет возможности, рука вновь потянется к таинственному заветному медальону. В самый последний раз.