Услуга молчанием

      Юрий Плисецкий тоненький, изящный и грациозный. На льду он двигается порхающей бабочкой, кажется, что любое движение, даже самое сложное, для него полная ерунда — его крылья подхватит ветер и поможет ему повернуться нужное количество раз, прочно встать на ноги и получить заслуженные овации. Когда смотришь на Юрия на катке, то невольно сравниваешь его с маленьким воздушным эльфом из сказок, прочитанных в детстве.              Жан-Жак смотрит на его тренировку, облокотившись на бортик, и не может сдержать довольной и немного мечтательной улыбки.              — Чего вылупился?              Иллюзия трескается и разваливается, как стекло в старом окне. Стоит Плисецкому открыть рот, как он из эльфа превращается в гоблина. Нисколько не милого и волшебного.              Жан-Жак разочаровано морщится, потому что рассчитывал понаблюдать за сказкой дольше, но не может сдержать себя от того, чтобы не протянуть, пошло усмехаясь:              — Может, трахнемся?              — Иди на хуй, — тут же отвечает Юрий, выставляя средний палец, и гордо удаляется в раздевалку. Жан-Жак смотрит ему вслед, склонив голову набок. Взгляд направлен на маленькую задницу, которую обтягивает тренировочное трико. Чудный вид. Почти божественный.              Плисецкий — невыносим. У него даже фамилия невыносимая. Жан-Жак ни разу не смог её выговорить и не ошибиться.              Но именно из-за этого его так хочется прижать к любой вертикальной поверхности и облапать, не слушая возмущённые вопли. А потом переместиться на горизонтальную поверхность, чтобы продолжить начатое, потому что Юрий сопротивляется уже не так рьяно.              Жан-Жак знает толк в том, как доставить удовольствие. Тело Плисецкого он уже успел изучить так хорошо, что помнит, где и какая у него родинка на теле, какие шрамы, и в какой момент губы приоткроются для стона.              Плисецкий любит быстро, рвано, чтобы член входил в него не до конца и тут же выходил. Чтобы дрочили ему — или он сам — в том же темпе. Чтобы было почти больно. Жан-Жак не понимает эту тягу к мазохизму, но иногда поддаётся ей.              Сам он любит растягивать происходящее. Любит долго скользить языком по шее, чувствуя, как под кожей часто бьётся пульс. Любит вдыхать аромат чужого тела, отдалённо похожий на что-то морозное, хвойное. Любит цеплять зубами выступающие тонкие птичьи ключицы и считать губами рёбра, неспешно переходя на впадинку пупка.              Любит, чтобы Плисецкий под ним выгибался, цеплялся пальцами в его волосы, царапал ногтями плечи и стонал. Сначала тихо, осторожно, переступая через себя, а после уже открыто, наслаждаясь происходящим.              Жан-Жак знал, что Плисецкого нельзя ломать, но надо заставлять. Этот упрямый идиот никогда не пойдёт навстречу просто из принципа, потому что считает себя донельзя великолепным, чтобы прогибаться под чужие желания. Жан-Жаку всё время приходится вскрывать собственные желания Юрия, каждый раз.              Стонет Плисецкий здорово. Он не боится своего голоса, не чурается наслаждения, а голос у него такой, что только от его звука можно кончить — чуть хриплый, с надрывом. Иногда Жан-Жак видит на его губах лёгкую самодовольную ухмылку и думает, что Плисецкий прекрасно знает о действии своих стонов.              Ну и к чёрту.              Кожа у Юрия ровная, гладкая, белоснежная, словно её никогда не касалось солнце. Жан-Жак любит оставлять на ней следы, видеть, как они растекаются розовыми кляксами, и хищно улыбаться. Плисецкого засосы раздражают, потому что вызывают ненужные вопросы, но он уже перестал с этим бороться и просто позволяет Жан-Жаку его маленькую слабость.              Жан-Жак любит поднимать одну его ногу, сгибать в колене и обводить языком выступающую щиколотку, вести выше, пока не доберётся до паха. Плисецкий смотрит, приоткрыв рот и шумно сглатывая. Его возбуждение сложно не заметить. Жан-Жак чувствует, как сам довольно урчит, разводя чужие ноги в стороны.              Задница у Плисецкого шикарная. Маленькая, упругая, идеальная, чтобы уместиться в ладонь. Жан-Жак разводит ягодицы, касается пальцами прохода и оглаживает его. Юрий шумно дышит и, кажется, кусает губы в нетерпении. А потом вскидывает бёдра, но молчит.              Он всегда молчит во время секса. Жан-Жак очень просит его об этом, потому что знает, что не выдержит потока ругани и просто перевернёт Плисецкого вниз лицом, заставит заткнуться и трахнет так, что тот взвоет. Жан-Жак так не хочет. Плисецкого хочется иметь долго и медленно, а не как клубную шлюху, снятую после очередной победы.              Внутри Плисецкого узко, гладко и горячо. Жан-Жак двигается неспешно, глядя в чужое лицо излишне внимательно. Но он наслаждается каждым изменением в его мимике. Каждым слабым подёргиванием ресниц и выступающему румянцу — не от стеснения, от возбуждения. Жан-Жак тянет руку и обводит пальцами его губы, толкаясь глубже, дальше, чтобы почувствовать, как туго его обхватывают мышцы.              Юрий приоткрывает рот сильнее, обхватывает пальцы и скользит по ним языком в том же темпе, в каком двигается Жан-Жак. От этого сносит крышу, где-то в груди теряется стон, а в голове мелькает мысль, что и Плисецкий успел его неплохо изучить.              Подбираясь к финишной прямой, Жан-Жак ускоряется, переходя на тот темп, который так нравится Плисецкому. И того сразу выгибает, стоны липнут к стенам, оседают на них вместе с пропитавшим всю комнату возбуждением.              Вожделением.              Они кончают всегда в разное время. Никогда — одновременно. Сначала Жан-Жак изливается внутрь чужого тела, чувствуя, как сокращаются мышцы. Потом Плисецкий, царапающий плечи или спину Жан-Жака, оставляя на нём уже свои следы. Не в отместку. А просто забываясь.              Жан-Жак целует, успокаивая и не давая разораться просто по той причине, что секс закончен и теперь можно открыть рот. Он целует долго, забирая воздух, проникая языком в чужой рот и выделывая им то, от чего хочется кончить повторно. Жан-Жак благодарит. А потом смотрит, как спешно одевается Юрий после душа. Одевается и уходит, иногда что-то буркнув на прощание.              На следующий день он снова его посылает. И через день тоже.              Жан-Жак не обращает внимание, его это даже забавляет, потому что знает, что и сегодня — чуть позже — Плисецкий будет послушно молчать.              И всё-таки Жан-Жак хочет хоть раз услышать в свой адрес что-то более весомое, чем привычную грубость, которая достаётся всем вокруг. Хочется что-то личное, что будет принадлежать только ему.              Он думает об этом, когда Плисецкий выходит после вольной программы и идёт мимо, накидывая олимпийку на плечи. Жан-Жак задерживает его за руку, но лишь на секунду. Чтобы шепнуть:               — Ты молодец, — и смотрит очень внимательно, спокойно, серьёзно. Плисецкий кривится на мгновение, дёргает плечами и вырывает руку.               — Спасибо.              Жан-Жак вновь улыбается ему вслед.              Благодарность Юрия Плисецкого стоит сотни ругательств, полученных до.