Единое Целое (Multiply)

Память Джона немногое удержала из событий того рокового дня. Он помнил, как вернулся в опустевшую квартиру, не нашёл никакой записки, не получил смс и вдруг понял, что произошло что-то непоправимое. Он помнил падение, показавшееся безумным прыжком в водопад, и Шерлока, стоявшего в развевающемся пальто на крыше Бартса. Когда в кармане завибрировал телефон, не надо было гадать, от кого звонок. Шерлок хрипло сквозь слёзы объяснял, что у него нет выбора. Голос Шерлока в трубке умолял: «Я подвёл тебя, Джон, не сердись. Постарайся не возненавидеть меня. Помни обо мне. Помни, что я… что я люблю тебя». Он стремительно летел к тротуару так, как будто мог в любой момент расправить крылья и унестись прочь. Едва раздался отвратительный хруст, Джон рухнул на дорогу, сбитый велосипедистом. Перед глазами поплыл туман, он был нем, но вопил про себя: «Шерлок, Шерлок, Шерлок!» Он помнил пятно крови и нимб каштановых волос на холодном сером тротуаре, каких-то людей (их было слишком много), не позволявших ему приблизиться к мужу – «мой муж, это мой муж». Его не пускали, удерживали. Дальнейшие воспоминания безжалостно ясные. Откуда-то появился Майкрофт - не иначе, кружил где-то поблизости. Мать Шерлока опознала погибшего, так как Джон не держался на ногах: он упал бы, не дойдя до дверей морга, и тем более был не в состоянии даже взглянуть на безжизненное тело супруга (мёртв, мёртв, мёртв). Лестрейд провёл Уотсона в свой кабинет, усадил, заставил взять стаканчик с отвратительным чаем из автомата и обратил к нему посеревшее лицо. - Джон, - заговорил было инспектор, но голос ему изменил, и он потёр лицо, прежде чем смог продолжить. – Мне очень, очень жаль…- Уотсон прервал предписанные вежливостью слова, покачав головой. – Вот, это было при нём, - и инспектор сунул руку в карман. В извлечённом пластиковом пакете были бумажник и ключи, а также обручальное кольцо на цепочке, которую детектив надевал во время расследований или когда ставил опыты в лаборатории. У Джона тоже была цепочка, но пользовался он ею нечасто. Кольцо приходилось снимать при работе в латексных перчатках, правда, доктор не так часто совал руки во что-нибудь опасное или гадкое, как детектив. - Ключи и бумажник точно принадлежат ему, но мы не уверены насчёт кольца… На нём нет гравировки, возможно, оно связано с каким-то расследованием… В тот момент Джон осознал, как мало людей посвящены в их отношения. Никакого оглашения они не устраивали. Он помнил, как поднял голову и вгляделся в инспектора и только тогда понял, что даже Грег ничего не знает, хотя должен был, ведь он считался их другом, но даже не заметил, что доктор почти пять месяцев носит обручальное кольцо. В памяти всплыло вытянувшееся лицо инспектора в тот миг, когда Джон поднял левую руку и помахал ею так, что отблески света заиграли на золотом ободке, совершенно идентичном лежащему на столе между ними. - Это его кольцо, - Уотсон почувствовал дыру в груди, когда выталкивал эти слова. – Было. - Господи, Джон! Я… боже, я понятия не имел, мне и в голову не приходило… Я… Извини… Вдруг мелькнула мысль, что этот человек никогда больше не посмотрит на него прежними глазами. Джон мечтал, чтобы это всё оказалось страшным сном. - Я могу пойти домой? – проговорил он безжизненным голосом. Лестрейд отвёз его на Бейкер-стрит, не сказав за весь путь ни слова. Уотсон молча выбрался из машины и захлопнул за собой дверцу, не прощаясь и не благодаря. Он помнил, что слёзы не шли, он просто лежал на той самой кровати, на которой каких-нибудь десять часов тому назад они занимались любовью, неподвижно смотрел в потолок и ждал, когда этот кошмар кончится и он проснётся. Через несколько дней около него возник Майкрофт и в осторожных выражениях попытался донести, что днём состоятся похороны, что матушка обо всём позаботилась и что Джону следовало бы появиться там для последнего прощания. Джон помнил, как непонимающе смотрел на деверя, будто тот говорил на иностранном языке. Майкрофт никак не прокомментировал тот факт, что Джон укутался в пальто Шерлока и обмотал шею его шарфом, побывавшими в химчистке и принесёнными за день до того Лестрейдом, а также то, что Джону не помешало бы помыться. Холмс-старший посидел около зятя полчаса, ни разу не нарушив молчания, и покинул квартиру, погружённую в могильную тишину. На погребение Уотсон не явился. Вместо этого он позволил старшей сестре затолкать себя в душ (их роли неожиданно поменялись), затем она всучила ему чистую одежду и практически силой выволокла из квартиры. Он смутно помнил, что день похорон провёл на диване у Гарри, завернувшись в одеяло и впервые отчётливо услышав бьющееся в нём вместе с ударами сердца заклинание «вернись, вернись, вернись», и как наконец он смог дать волю чувствам. Он рыдал на плече у поглаживающей его голову сестры, которая тактично умолчала об их старой телефонной ссоре, во время которой на повышенных тонах просила брата бросить соседа-маньяка, так как закончиться всё может лишь слезами. Дальше поползли недели, слившиеся в мозгу Джона в серую пелену ужаса и отчаяния. Он пытался перестать думать, перестать помнить о падении Шерлока и заполнял время чем угодно, лишь бы остановить поток мыслей. Эта трагедия легла в основу цепи событий, приведшей к появлению у него Рози и Тедди, от которых он теперь ни за что бы не отказался. Однако в будущем ему придётся испытать сожаление, что он запретил себе обдумать в подробностях события того страшного дня. Он проклянёт себя за то, что доверчиво внимал словам, сказанным Холмсами – любым представителем этой фамилии. Он будет горько раскаиваться, что однажды препоручил им свою жизнь, жизни своих детей и даже их собственные. Он будет сидеть на мятно-зелёном шезлонге эпохи Регентства, завёрнутый в одеяло, и говорить себе «вернись, вернись, вернись», но на этот раз не взывая к бесплотному духу покойного супруга, но подразумевая: «Вернись, время, не позволяй мне быть таким идиотом на протяжении невыносимо долгих месяцев». Сожаление сменит злость, которая постепенно перерастёт в ярость, снова переходящую в сожаление – и так по кругу. Но это всё в будущем. А теперь Джон пропускает похороны. Вместо участия в церемонии погребения он позволил старшей сестре обнять себя, пока оплакивал своё горе. Прошли дни, а возможно – недели, когда миссис Хадсон наконец повезла его на кладбище, и он стоял и слушал, как она говорит слова прощания своему любимому жильцу. Затем пришёл его черёд, и он встал у могилы, разделённый с единственным человеком, ради которого стоило продолжать жить, двумя метрами земли. Он с трудом удержался, чтобы не лечь на могильный холмик, будто предлагая земле поглотить и себя; он лишь коснулся надгробия двумя дрожащими пальцами и сказал прерывающимся голосом: «Ты негодяй». Шерлок был мёртв и не мог ответить, так что Джон зажмурился, расправил плечи и несколько раз глубоко вздохнул. - Если бы я мог… Если бы существовало хоть что-то, всё равно что, способное вернуть тебя, я бы это сделал. Я бы… Боже, меня бы ничто не остановило, Шерлок. Однажды ты сказал, чтобы я был осторожен в своих желаниях, потому что их исполнение мне может не понравиться… - Джон прервался, пытаясь справиться со спазмами в горле. – Вернись, вернись, вернись живым и здоровым – и я буду готов на всё. Абсолютно на всё, лишь бы ты вернулся. Что угодно. Ты знаешь – я сдержу слово. Могильный камень хранил молчание. Миссис Хадсон утирала выступившие на глазах слёзы. Джон сжал левую руку в кулак и кивнул – Шерлоку, миссис Хадсон и себе самому. - Ты всегда был впереди, а я лишь следовал за тобой. Ты остался верен себе. Продолжать он не мог – сдавило горло. Джон заморгал, прогоняя слёзы, заставил себя выпрямиться, отступил от могилы и пошёл прочь. Миссис Хадсон робко коснулась его локтя, и он обернулся к ней, подбадривающее улыбаясь. Так они и шли рука об руку к ожидающему их чёрному автомобилю. Больше на кладбище Джон не появлялся. В будущем он не единожды порадуется, что так вёл себя. Но тогда он просто не смог бы ещё раз вынести ту боль, которая пронзила его, пока он стоял на тех двух метрах грунта, похоронивших живой и блестящий ум Шерлока и его холодное мёртвое разлагающееся тело. Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон. Они могут исполниться. ********************************************* У головы раздался жужжащий звук. Джон, капитан Джон Уотсон, бывший военврач, немедленно вскочил на ноги. Колыбель с двойняшками переместили из спальни отца, так как малыши теперь редко просыпались по ночам и не требовали постоянного надзора. - Для здоровья так будет намного лучше, мой дорогой, - настойчиво объясняла ему Селеста. – Всем троим нужно хоть немного отдыхать друг от друга и оставлять личное пространство. Джон согласился с этим предложением, выдвинув ряд условий: обязательность замаскированных датчиков движения в детской и два комплекта радионянь - для каждого из детей. Возможно, он немного переусердствовал в стремлении обеспечить безопасность, но иначе был бы неспокоен, учитывая, сколько незнакомых людей постоянно бывают в поместье. Сейчас сработали датчики движения, установка которых самому Джону казалась чуть не заскоком с привкусом паранойи, и этот звук выбросил его из кровати. У Эми сегодня выходной. Селеста отключила бы сигнализацию, если бы пришла взглянуть на внуков, и в любом случае – ночные визиты были не в её характере. У Уотсона был пистолет – удалось убедить Майкрофта вернуть ему оружие, когда тот счёл состояние его психики удовлетворительным – зарядить который было делом двух секунд. Он на цыпочках прошёл через кабинет, прижался спиной к стене у дверей, после чего кинул быстрый цепкий взгляд в детскую. В лунном свете он увидел силуэт высокого тощего мужчины в болтающихся на нём джинсах и панковской куртке, склонившегося над колыбелью. В одной руке неизвестный держал гарпун (гарпун?), другую трясущуюся руку он тянул к мирно спящим детям. Уотсон глянул ещё раз и быстро проскользнул в дверной проём. Незнакомец застыл, услышав скрип половицы, и Джон воспользовался его замешательством, чтобы сказать очень тихо, но весьма угрожающе: - Тронешь хоть волосок на их головах – и ты покойник. Лазутчик не двигался, но его дыхание участилось. Бывший военный не стал терять время на раздумья – он просто двинулся к незваному гостю, целясь в его спину. В лунном свете удалось разглядеть коротко стриженые каштановые кудри. - Я вооружён, - проговорил Уотсон всё тем же тихим угрожающим тоном. Неизвестный не шевельнулся и не издал ни звука, будто не услышал последних слов. Но это его проблемы. – Подними руки и повернись. Медленно. Постояв неподвижно ещё несколько секунд, мужчина медленно, очень медленно повернулся. Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон. Джон едва не выронил пистолет. Стоящий перед ним человек был худ, как скелет, и выглядел измождённым. (Мертвец, мертвец, ходячий мертвец). Кожа на лице немного обвисла, глаза провалились в глазницы, будто он не спал много месяцев. Губы потрескались и исказились. Куртка и рубашка были с чужого плеча, слишком широки и коротки, так что при поднятых руках открывали впалый живот, а джинсы едва удерживались застёгнутым на последнюю дырочку ремнём, собравшись вокруг бёдер в грубые складки. Из-под рубашки выглядывали выпирающие из лишённого плоти тела ключицы. Он изменился до неузнаваемости. Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон. Они могут исполниться. Они смотрели друг на друга через прицел пистолета. Рука Джона твёрдо держала оружие, но в теле начала зарождаться дрожь. Заполучив однажды посттравматический синдром, он уже знал, что это такое – повстречаться с призраком. Не возникло и тени сомнения, что перед ним не привидение и не созданный воображением фантом. Их взгляды скрестились через прицел пистолета, и у Джона пронеслась безумная мысль спустить курок. Медленно, очень медленно он зажмурился, подержал глаза закрытыми и затем вновь их открыл. Ничего не изменилось. Некто так и стоял у колыбели в панковской куртке с гарпуном в высоко поднятой дрожащей руке. Лунный свет играл в его глазах, делая их совершенно белесыми. На безымянном пальце левой руки поблёскивало золотое кольцо. Восставший из мёртвых Шерлок Холмс стоял над спящими детьми (детьми Джона Уотсона) с занесённым гарпуном. Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон, их исполнение может тебя ранить. Уотсон не мог опустить пистолет. Ситуация была безвыходная. Джон отключил мысли и эмоции, демонстрируя пугающее спокойствие. Он видел, что Шерлок в смятении, он замечал признаки бешеной работы мысли, пробивающиеся через железную маску самоконтроля, хотя так давно не видел этого человека и считал мёртвым. Внезапно Уотсон начал закипать. Шерлок первым прервал напряжённую тишину. Инициатором всегда был Шерлок. За всю короткую, но насыщенную событиями историю Джона Уотсона и Шерлока Холмса детектив всегда делал первый шаг. - Джон, - лишь голос остался прежним, почти не изменился, выражая звоном металла и переливами шёлка всё богатство эмоций, не проявляющихся на неподвижном лице. Уотсон мотнул головой, продолжая целиться. - Джон, - вновь позвал Шерлок, и поднял глаза. Он умолял взглядом проявить благоразумие и опустить пистолет. Но Джон противился этому. - Отойди, - сказал он тихо, но Шерлок то ли не расслышал, то ли не понял, так как не пошевелился, замерев на прежнем месте. – Я сказал, отойди. Холмс тряхнул головой, будто повторяя недавние действия противника. Каждый из них боялся двинуться первым. Уотсон нервно сглотнул, но руки продолжали уверенно удерживать оружие. Он смотрел через прицел на давно похороненного, но непостижимым образом стоящего здесь, перед ним, человека; поднявшийся из могилы призрак изучал его нечитаемым взглядом, который одновременно замораживал и обдавал жаром, от чего в груди разгорался нестерпимый огонь. - Отойди прочь от моих детей, Шерлок, иначе, прости меня господи, я прострелю тебе руку и не промахнусь. Шерлок вздрогнул, в глазах полыхнуло пламя, но он не выполнил приказ и прошептал: - Это и мои дети. Эти слова подействовали сильнее удара по лицу, став последним испытанием для выдержки Джона. - Ты мертвец! – закричал Уотсон, и теперь его руки слегка затряслись, как при треморе, и стало чертовски опасно держать ими заряженный пистолет. – Ты умер. Я видел это собственными глазами. - Это был трюк, - скучающим тоном протянул Холмс, но глаза выдавали охватившее его беспокойство: в них искрами сверкали понимание и безрассудство, когда он чуть подался вперёд и продолжил: - Джон, у меня не было выбора. - Не было выбора? – засмеялся экс-вдовец и тщательнее прицелился в призрак мужа. – Ты всегда находишь выход из любой ситуации, Шерлок! - Я могу… Я всё объясню, Джон… - Объяснишь? Можешь объяснить?! – Уотсон сорвался на крик, но внезапно вспомнил, что они в детской. Двойняшки крепко спали, но не стоило злоупотреблять громкими звуками и будить их. – Мне кажется, я велел тебе отойти от них подальше, - повторил своё требование Джон всё ещё на повышенных тонах, ожидая, что Шерлок отшатнётся в испуге. Рози захныкала, Хэмиш начал сопеть, а детектив пришёл в ужас, но не от слов доктора и не из-за нацеленного в его грудь пистолета – от детского плача. Холмс взглянул на Уотсона и наконец увидел грозящую ему опасность, вздрогнув, кивнул и начал медленно отходить к стене. - Положи гарпун на пол, - отрывисто и резко командовал Джон. – Прижмись к стене. И упаси тебя бог двинуть хоть пальцем. Уостон поставил оружие на предохранитель и заткнул за пояс джинсов. Повезло, что он вымотался и уснул одетым – в пижаму пистолет не сунешь. Он ловко обхватил Рози и осторожно прижал её к груди. Шерлок издал какой-то странный звук, но Джон его проигнорировал, потому что сейчас всё его внимание было отдано дочери, кроме того, ему надо было собраться с мыслями, разобраться в происходящем и решить, что теперь делать. Рози громко плакала у него на руках, он устроил её поудобнее, поддерживая рукой головку. Он покачивался с носка на пятку, успокаивая малышку и целуя её нежные кудряшки. – Чшшш, Рози, всё хорошо, любимая, я здесь, я тебя держу. Холмс пожирал их глазами, не смея приблизиться. Уотсон не удостоил его взглядом. Он склонился над колыбелью, убедился, что с Тедди всё в порядке: мальчик проснулся, но плакать не собирается. Возня с детьми помогла Джону прийти в себя. Когда Рози начала успокаиваться и посапывать ему в ухо, Джон смог оценить ситуацию. Он находился в детской с засунутым за пояс заряженным пистолетом, а его погибший муж стоял у стены напротив с лежащим у ног гарпуном. Много времени спустя Джон будет вспоминать эти минуты и ясно осознает, что не чудом воскресший детектив и не готовый отнять жизнь доктор разрывали ткань реальности – оба они были такими и до Падения, – но самыми невероятными героями разыгравшейся сцены были дети. Определённо, Шерлок не был мертвецом. Джон знал, что через некоторое время его накроет волна бешенства и ярости, он уже чувствовал, как начинает закипать, но прямо сейчас, в этой тёмной комнате с едва угомонившимися детьми, с заряженным пистолетом и гарпуном было не место и не время для таких эмоций. Что вообще может оказаться уместным здесь и сейчас? Какие слова и поступки способны разрубить этот гордиев узел? Судьба распорядилась до того, как Уотсон пришёл к какому-нибудь решению: в коридоре раздались лёгкие шаги, и за дверью послышался голос Селесты. - Джон, дорогой! Всё в порядке? Он не мог вымолвить ни слова. Как ей сказать, что он только что обнаружил своего погибшего супруга, нависшего с гарпуном в руке над детской кроваткой? Так и не ответив, он зарылся носом в волосы дочурки и стал вдыхать её приятный младенческий запах. Свекровь вошла в комнату и снова спросила: - Джон, что происходит? Мне показалось, я слышала крики. Уотсон молча кивнул на тёмную фигуру в углу. Он не знал, какими словами можно подготовить эту женщину к тому, что её сын жив и вернулся, но через мгновение убедился, что беспокоился напрасно, и в предварительных речах нет нужды. Несомненно, она была посвящена во всё с самого начала. Выражение беспокойства немедленно покинуло её лицо, ставшее непроницаемым, едва её взгляд упал на сына, продолжающего прижиматься к стене. -Шерлок, милый, так ты не шутил насчёт гарпуна? Джон обернулся и в изумлении воззрился на неё. - Вы знали? – прошептал он, оторвав губы от головки Рози и не позволяя голосу подняться. – Всё это время вы знали, что он жив? - Конечно, я знала, мой дорогой Джон. Кто бы кроме меня смог сохранить ему жизнь, пока он носился по всему миру? Безупречно подобранные вежливые слова были высказаны ледяным тоном, будто её принудила подняться среди ночи заурядная супружеская ссора. Будто не она последние полтора года своими глазами наблюдала почти убившие Джона отчаяние и глубокую скорбь по её неумершему сыну. Будто единственным важным вопросом было выяснение, зачем её непогибшему сыну нужен гарпун, но не беспокойство о сердце зятя, которое едва не разорвалось, когда тот обнаружил нависшую над её внуками тень пришельца. Вся подавляемая Уотсоном злость затопила его и рванула наружу. Он сыт по горло. - Отлично, - сказал он, внешне всё ещё сдерживаясь, но ярость уже текла жидким огнём по его венам, и в голосе появилась дрожь. Если бы он не был солдатом, если бы не привык сохранять самообладание в нестандартных и опасных ситуациях, то сейчас взорвался бы и запустил в обе холмсовские головы чем-нибудь потяжелее. Но он бывший военный, он прошёл огонь и воду и более чем способен справиться со вспышками гнева. – Отлично, - повторил он. – С меня довольно. Я не знаю, кем вы двое себя возомнили, но увольте меня от этого. Я иду спать и забираю своих детей с собой. Селеста, прошу вас, передайте мне Хэмиша, а затем будьте столь любезны – оставьте нас. Матушка Холмс повиновалась и с раздражением посмотрела на зятя, явно не понимая, чем он недоволен. - Благодарю вас, - Джон удобно устроил обоих малышей на груди, хотя с каждой неделей они подрастали и делали эту задачу всё сложнее. Справившись с детьми, он наконец взглянул на воскресшего мужа, чего избегал с момента отданной команды отойти к стене. Шерлок выглядел напуганным, взволнованным и страдающим; такого выражения лица у него Джон не видел никогда. Кроме того, Шерлок неотрывно смотрел на двойняшек любящим взглядом, который ранил Джона, а сердце пустилось вскачь, но это было его личное дело и больше никого не касалось. Пока Уотсон за ним наблюдал, Холмс оторвался от созерцания детских головок и прямо посмотрел в лицо мужа – глаза их встретились, время остановилось. Затем Джон прищурился: - Я не знаю, в какие дьявольские игры ты играл последние полтора года, но им пришёл конец. Я не хочу тебя видеть и запрещаю приближаться к моим детям. Это понятно? Холмс отлепился от стены и зарычал: - Я уже сказал – это такие же мои дети, как и твои. Более того, я их биологический отец! К счастью, обе руки Уостона были заняты малышами, потому что желание выстрелить в лицо этого мерзавца было нестерпимым. - Не смей, Шерлок Холмс. Даже не пытайся вообразить, что присутствие в них твоих генов автоматически даёт тебе право на них посягать. Ты умер, Шерлок. Ты умер и покинул меня в одиночестве. Ты заставил меня поверить в свою смерть. Полтора года, Шерлок. Ты знаешь, каково это? - А ты знаешь, каково бороться полтора года без сна и отдыха, без… безо всего; вести тайную войну по всему миру, пытаясь сохранить жизнь собственного мужа? А после обнаружить… обнаружить себя отвергнутым?! Вот теперь он узнавал прежнего Холмса, хотя повышать голос не входило у того привычку. Двойняшки недовольно засопели у Джона на груди. Он плотно зажмурился. Он не понимал и не догадывался, что произошло тогда, что происходит теперь, но в одном он был уверен твёрдо: - Я был бы рядом с тобой, Шерлок. Мы сражались бы бок о бок – мне бы хватило одного твоего слова. Но тебе ведь и в голову не приходила такая мысль - посоветоваться со мной, прежде чем разыграть самоубийство и заставить меня поверить в твою смерть? Господи. Я едва… я почти… а всё это время ты… - У меня не было времени на раздумья, Джон. Просто не было времени. Совсем. Он собирался застрелить тебя, ты бы погиб, и я не мог… я использовал единственную возможность. Тедди по-настоящему расплакался. Шерлок было двинулся к нему, но Джон быстро отступил, не давая к себе прикоснуться. Холмс издал болезненный стон, лицо исказилось под наплывом противоречивых и сильных эмоций. Уотсон не мог быстро справиться с обрушившимся на него потоком информации. Он ещё не отошёл от шока открытия, кто именно пробрался к детской кроватке с его сыном и дочерью среди ночи. Это не укладывалось в голове. Мозг отказывался принять этот факт. Ему невыносимо было увидеть страдание, отразившееся на лице Шерлока, его дрожащие руки, потянутые к плачущим детям. Он раньше представить себе не мог, что увидит такую боль на лице мужа, будто сердце вырывают из его груди. И от этого самому Джону становилось в двадцать раз хуже. - Я иду спать, - сказал Уотсон, понимая, что здесь и сейчас, глядя на воскресшего Холмса и прижимая к себе двух извивающихся плачущих малышей, он не сможет осознать происходящего. Ему надо было сесть, собраться с мыслями, спрятаться от этих жаждущих глаз, от этого ставшего чужим знакомого лица. - Если ты хочешь впредь иметь возможность увидеть меня и детей, тебе придётся дождаться утра и ответить на некоторые мои вопросы. Шерлок окинул его печальным взглядом и с глубоким сожалением покачал головой: - Я не могу, Джон, я должен… Я пришёл лишь… Я хотел… Я невыносимо хотел взглянуть на них своими глазами, а потом снова исчезнуть… Ты не понимаешь, что всё это ради вашей же безопасности? - Без разницы. Мне это без разницы, Шерлок. Слышать не хочу. Отменишь свои долбаные дела; да пусть хоть Англия падёт, если ты не явишься, - мне на это наплевать. Завтра ты будешь здесь, сядешь напротив и будешь объясняться, пока кровь с языка не потечёт, и тогда вероятно – вероятно – я решу оставить тебя в живых. Я не шучу. Шерлок вздрогнул и послушно кивнул. - Хорошо, - прошептал он. Джон мог быть и более суров. - Ты можешь заночевать на диване в кабинете, но дети останутся со мной. И я клянусь тебе: притронешься к ним без моего чётко выраженного согласия – я тебя пристрелю. - Обещаю, что не буду. Джон коротко кивнул и отправился в апартаменты Шерлока. Он осторожно уложил малышей на середину кровати, достал из шкафа одеяло, вернулся к уже усевшемуся на диван мужу, быстро набирающему текст на телефоне, и швырнул одеяло ему в голову. Холмс ответил удивлённым взглядом, который Уотсон проигнорировал, также пропустив мимо ушей робкое «спокойной ночи, Джон» и плотно закрыв за собой тяжёлую двустворчатую дверь. Будь осторожен в своих желаниях, Джон Уотсон. Малышей не стоило беспокоить, но это и не имело значения, поскольку Уотсон не надеялся уснуть этой ночью. Детишки мило ворковали около него, и очарованный отец, вместо приведения мыслей в порядок стал любоваться Рози, запихивающей кулачок в свой маленький ротик. Ей это почти удалось, и Джон невольно рассмеялся. - Глупенькая, - прошептал он. – Твой папа восстал из мёртвых, знаешь? – рядом булькнул Тедди. – Понятия не имею, что мне об этом думать. Теперь, в уединении своей спальни (она перестала быть спальней Шерлока, пусть в ней стояла всё та же кровать, но шёлковые простыни давно убрали и заменили белыми хлопковыми, так что и кровать стала больше его, чем Шерлока) он пытался понять, чего хочет сильнее: свалить его с ног ударом кулака или поцелуем. Он никак не мог поверить в реальность возвращения. Неделями он уповал на нечто подобное, молился всем существующим богам, которых только смог припомнить, чтобы они подсказали ему способ вернуть Шерлока к жизни. Он жил этой надеждой, проверяя и перепроверяя входящие сообщения, отчаянно ожидая малейшего знака, пока не обнаружил ту проклятую записку в чёртовом черепе и в ослеплении угодил в расставленные силки. Конечно, матушка Холмс должна была приложить к этому руку. Шерлок не смог бы провернуть такой грандиозный обман – ему бы просто не хватило для этого связей. А связи нужно было задействовать самого высокого уровня, даже выше, чем те, которые доступны Майкрофту. О Селесте Холмс, урождённой Лефевр, многое можно было сказать, но в отсутствии превосходных связей её не упрекнуть. То, что Шерлок сказал о времени, вернее, его нехватке, вполне могло оказаться правдой. Джон не знал и не догадывался, что же произошло на крыше в тот роковой день, когда нашли тело прострелившего себе голову Мориарти, а Шерлок шагнул с крыши. Смерть – идеальный способ залечь на дно, особенно если найдётся достаточно помощников, чтобы получить подходящий труп и успешно его загримировать. Итак, если это правда, если консультирующий детектив инсценировал самоубийство, чтобы спасти своему мужу жизнь, а потом полтора года мотался по миру и убивал с теми же целями, то что же получается? Пусть обстоятельства стали другими, вычеркнуть долгие месяцы страданий из своей жизни Уотсон уже не мог. Новые факты (живой Холмс на диване в соседней комнате) не отменяли ту пытку, через которую ему пришлось пройти. Его терзания были реальными, принесли ему столько боли, что едва не свели его в могилу. Он превратился в Джона После Шерлока и не мог измениться по мановению руки только потому, что обман раскрылся. В то же время обнаруженная ложь не могла воскресить уже испытанные муки. Они остались в прошлом, и их не вернуть. Тогда он верил в реальность трагедии, а теперь узнал истину, но истина эта не могла сделать ложными те чувства, которые ему уже пришлось испытать. Доктор снова стоял на разломе: вчера он был Джоном После Шерлока, а сегодня должен стать новым, совсем другим Джоном, пришедшим на место прежнего. Знать, что Шерлок всё это время был жив, что его мозг не разлагался, придавленный двухметровым слоем земли, не значило забыть полтора года кромешного ада. Но будущее Джона, предполагавшее развитие в рамках противостоящей всему миру устойчивой системы из трёх элементов, объединённых в самостоятельное множество: Джон + Рози + Тедди, – это будущее менялось, становясь неопределённым и неустойчивым, непросчитываемым. Тедди неожиданно перевернулся на животик и, удивившись, радостно взвизгнул. Джон засмеялся, поднял сына и прижал к груди. Тедди улыбался и внимательно разглядывал его огромными серо-голубыми глазами, цвет которых мог ещё измениться, но сейчас они были прекрасны. Уотсон обрёл уверенность, что Холмс, находящийся за дверями спальни, материален, а не пришёл из мира духов, пусть и походил на почти бесплотную тень. Он стал призраком прежнего Шерлока. Слова его звучали убедительно: казалось, он явился прямо с передовой театра военных действий. Джон жаждал воссоединения больше, чем когда-либо, но ему мешала злость, он был слишком выбит из колеи и растерян, чтобы прийти к окончательному решению. Джону было знакомо то выражение, с которым его разглядывал Шерлок, но он никогда не видел у супруга такого лица, с каким тот смотрел на Тедди и Рози: не только с жаждой и тоской, но и с чем-то намного более сильным – с той почти сводящей с ума родительской одержимостью, которая клокотала в Уотсоне, когда он наблюдал за своими малышами. Если прислушаться к словам Шерлока, то люди, желающие причинить вред Джону и детям, могут оказаться вполне реальными. И тогда датчики движения в детской вовсе не глупая пустая предосторожность. Кроме того, это бы объяснило отсутствие возражений по этому поводу со стороны Селесты и Майкрофта. Джона раздирали противоречивые эмоции: хотелось и плакать, и смеяться, и стрелять по стенам. Если бы двойняшки не лежали тут же на кровати, Селеста обнаружила бы утром несколько дыр от пуль в обоях, и её зять не чувствовал бы себя ни капли виноватым. Он знал, что матушка Холмс гораздо более жёсткий человек, чем оба её сына вместе взятых, но мысли не допускал, что она способна на такую холодность и чёрствость. Она великолепно разыгрывала горе, лучше других зная, в какой стране и чем занимается вполне живой и здоровый Шерлок. Рози перевернулась на животик, а Тедди начал лопотать и пинать отца своими маленькими ножками. Стало ясно, что оставлять здесь детей на всю ночь нельзя. Усевшись с сыном на руках и наблюдая за копошащейся в скомканных простынях дочуркой, Джон мучительно размышлял, как ему следует поступить. Он решил на время отодвинуть злость в сторону (для неё будет ещё время) и наконец в полной мере возрадоваться произошедшему чуду – живому Шерлоку. Бьющаяся в нём с каждым ударом сердца молитва «вернись, вернись, вернись» утратила смысл, и если прекратить упиваться страданиями и обидами, то следовало бы признать, что его заветное желание выполнено в точности. Джон понимал, что последние полтора года он всеми фибрами души ежедневно и ежеминутно мечтал о возвращении Шерлока. Но теперь, когда он вернулся и выяснился его чудовищный обман, Уотсона скрутили горечь и злость, и он просто не знал, как со всем эти справиться. Вдруг Джона накрыло непреодолимое желание разобраться и понять, а также заставить понять мужа, что он сделал, когда оставил его и позволил поверить в свою смерть. Шерлок вернулся из мёртвых, и часть Джона стремилась схватить его, слиться с ним, присвоить себе, но другая его часть хотела прогнать его и никогда больше не подпускать к себе. Доктор искал в себе силы понять, простить и любить, как прежде, но пока не находил. Он знал, что здесь сидит Джон Уотсон, а в соседней комнате Шерлок Холмс; Джон Уотсон не может существовать отдельно от Шерлока Холмса и не должен. Он чувствовал это, но не признавал. Можно побороть своё предназначение, и он попытается это сделать, если только Шерлок не сумеет его переубедить. Сейчас не время злиться – оно ещё наступит. Пока же можно вести себя… рационально. Джон глубоко вздохнул и решился. - Шерлок, - позвал он, сначала негромко, но потом в полный голос. – Шерлок, я знаю, что ты не спишь. Иди сюда. Через минуту раздались приглушённые шаги, кутающийся в одеяло детектив вошёл в спальню и неуверенно взглянул на доктора. - Иди сюда, - снова сказал Джон. – Я… никак не могу заснуть. - И я, - признался Шерлок. Он осторожно приблизился. – Я думал… - Я зол. Я в жизни не был так зол, как сейчас. Утром я выскажу всё, что о тебе думаю, а также завтра и послезавтра, может, месяц буду орать на тебя не останавливаясь. - Возможно, я это заслужил. - Да, заслужил, - Уотсон потёр глаза, вздохнул и подозвал Холмса к себе. Шерлок был мёртв, но воскрес - и это было непереносимо, но ещё тяжелее было смотреть в его лицо, на котором боролись надежда и боль, страсть и то сильное чувство, с которым он впервые разглядывал своих детей вблизи. Джон уже вжился в роль отца, но для Холмса это было потрясением. Сострадание могущественнее гнева – этому Уотсон выучился на войне, а любые пытки неоправданы. Он должен разрешить мужу прикоснуться к детям, хотя бы один раз – здесь и сейчас. - Да садись же ты. Сейчас я тебя не трону. Не хочешь познакомиться с ними? Джон увидел, как глаза Шерлока распахнулись от удивления и удовольствия, будто он начал впадать в эйфорию. Злость Уотсона не прошла – раны были свежие и кровоточили, но он был способен контролировать эмоции в кризисных ситуациях. Холмс присел рядом, старательно избегая касаний. Джон убедился, что Шерлок надёжно опирается на спинку кровати, и лишь затем передал ему Тедди, помогая взять его правильно. - Хэмиш, - тихо проговорил детектив, пристально в него вглядываясь. Доктор улыбнулся и кивнул. - Хэмиш Теодор. Шерлок смотрел на сына опьянённым восхищением взглядом. Джон, будучи безумно влюблённым в детей отцом, страстно желал бы запечатлеть этот момент на фото. - Одно имя от тебя и другое от меня. - Так и есть. Шерлок посмотрел на него и улыбнулся с нежностью. У Джона едва не остановилось сердце. Тедди, лёжа на изгибе руки новоявленного отца, как в люльке, начал засыпать. Шерлок пальцем осторожно очерчивал линии его личика, как будто заносил его на карту памяти. Возможно, именно этим он и занимался, запечатлевал каждую мелочь: общий вес, телосложение, разницу структуры кожи на лбу и на носу, число и глубину складочек на шее, особенности волос. Детектив сканировал сына, как место преступления, как всегда внимательно наблюдал за своим блоггером, и Джон затаил дыхание. - Он великолепен, - прошептал Шерлок. - Да, - выдохнул Джон, - великолепен, – рядом заворковала Рози. Уотсон поднял её и звонко чмокнул в животик. – Хочешь познакомиться с папой, любимая? Шерлок оторвал взгляд от Тедди и пристально посмотрел на дочь: никогда Джон не видел столько муки и страсти в одном единственном взгляде. – Они никуда не исчезнут. Давай обменяемся. Со всяческими предосторожностями Джон забрал сына и ловко передал ему извивающуюся малышку. - Шерлок Холмс, поприветствуй Анну Розалин Холмс. Рози – это твой папа. Уостон, занятый укладыванием Тедди поудобнее, не услышал, как у Шерлока сбилось дыхание, но когда он смог обратить на мужа внимание, то заметил слёзы стоявшие в его глазах, удивлённо и потрясённо впившихся в личико Рози. - Шерлок? Несмотря на бурю эмоций, которые он сейчас испытывал по отношению к супругу, причём преобладало почти непреодолимое желание врезать со всего плеча, Уотсон совершенно растерялся, когда Холмс, явно утративший способность выдавить хоть слово, лишь покачал головой. Джон смотрел, как Шерлок осторожно провёл пальцем по крохотному ноготку большого пальца Рози и резко выдохнул, как будто с… облегчением? Его плечи поникли, вдруг он порывисто прижал дочурку к груди, чуть покачивая, и крепко зажмурился. - Не задуши её, - мягко проговорил Джон. Ослабив объятия, Шерлок будто почувствовал утрату, но в то же время упивался блаженством. Он вновь посмотрел на малышку и открыл рот, но никак не мог заговорить и едва выдавил: - Боже, я хотел… Я мечтал об этом … все эти месяцы, Джон, ты и представить не можешь… Я выразить не могу, как я стремился дотронуться – и это неописуемо… Рози заворковала и засмеялась на его руках, и Шерлок ответил улыбкой сквозь слёзы, нежно проведя большим пальцем по её нижней губе. Она снова засмеялась – и Шерлок просиял. - Ничто не сравнится со счастьем быть отцом, по правде говоря. А ты просто создан для этого – по всему видно. - Несомненно, ты превосходен в качестве родителя, - сказал Шерлок немного напыщенно. Он продолжал изучать взглядом Рози, невольно улыбаясь, коснулся её щёчки дрожащим пальцем, и малышка, захихикав, ухватилась за него. - Не знаю, настолько ли я хорош, но мы справляемся. Мне помогают твоя мать и Эми. - Рад слышать. Эти простые слова пробудили в Джоне воспоминания о давно прошедших временах, казавшихся сейчас почти мифическими, и у него заболело в груди. Рози крепко вцепилась в палец отца и старательно грызла его недавно прорезавшимся зубиком. Шерлок не возражал бы и против более сильных укусов. Тедди уснул на руках у Джона, пуская слюни на одежду. Уотсон быстро принял решение о ближайших действиях. - Мы должны уложить их в кроватку, иначе они не отдохнут. Хочешь помочь? Шерлок поднял глаза и пристально посмотрел на Джона со всё возрастающей надеждой. - Конечно, хочу. - Тогда пойдём, - и Джон повёл его к мало теперь используемой, но всё ещё пригодной колыбели, которую оставили в гостиной на случай крайней необходимости. Он показал Шерлоку, как следует укладывать детей – на некотором расстоянии, чтобы они не могли оцарапать или пнуть друг друга. - Даже во сне они чувствуют, что лежат вместе, - сказал Джон, - и когда их укладывают спать, они должны иметь возможность видеть друг друга. Шерлок кивнул, наблюдая с восхищением, как Рози перебросила ручку по направлению к Тедди и дождалась, пока он шлёпнет её своей ладошкой, и только после этого погрузилась в сон. - Они идеальны, Джон, - вдруг произнёс Шерлок. Уотсон, устанавливая радионяню около колыбели, коротко взглянул на него и улыбнулся. - Конечно, ведь это твои дети. - Я далёк от совершенства, - тихо возразил Шерлок. В его голосе слышалось отчаяние. – Очень далёк. Джон, я… На его лице боролись напряжение и смятение, как будто он собрался сказать что-то чрезвычайно важное, но вдруг передумал. Доктор никогда не видел, чтобы детектив терял дар речи несколько раз за один вечер. Так и не закончив предложение, Холмс разочарованно застонал и отвернулся, вновь погрузившись в созерцание двойняшек. Некоторое время никто не нарушал тишину. Джон смотрел на Шерлока, а Шерлок смотрел на малышей, и смотрел так, будто забыл, где он и кто он. Уотсон вспомнил тот день, когда сам впервые смог на них взглянуть: весь мир будто отступил в тень, и остались лишь эти маленькие беспомощные человечки, которые отныне принадлежали ему. Забыть эти минуты было невозможно, хотя после испытанного им ошеломляющего нового опыта прошло уже шесть месяцев, наполненных вознёй с подгузниками и бессонными ночами. Но Шерлок не мог к ним приблизиться и никогда их прежде не видел. Точно ли так? Он знал, как их зовут. Может, и видел. Вероятно, Майкрофт всё это время снабжал его сведениями о семье. Ранее у Джона были сомнения по поводу того, как бы Шерлок отнёсся к появлению малышей. Он решил, что детектив по меньшей мере заинтересуется тем, что в них скрыто, будет их изучать… но даже если бы Уотсон был твёрдо уверен в возвращении супруга, он не смел бы надеяться на такую реакцию. Внешне Шерлок спокоен, но глазами буквально пожирает детей. Его взгляд – не взгляд исследователя, напротив, он стоит в дорожке лунного света, пробившегося в гостиную, и смотрит на них, как умирающий от жажды в пустыне на чистый прохладный источник. Он неподвижен – стоит и не отводит глаз, и лунный свет скользит по его коже, делая её полупрозрачной, его серо-стальные глубоко запавшие глаза поблёскивают. Он худ, как скелет. Он похож на привидение. Охватившее Джона оцепенение внезапно прошло. Казалось, что он чувствует исходящий от тела Шерлока жар, но никак не удавалось поверить окончательно и бесповоротно, что он здесь и во плоти, рядом и вещественен – жив, жив, жив. Доктор сам не заметил, как протянул руку и коснулся знакомого и одновременно чужого лица. Почувствовав на себе его руку, Шерлок затрепетал. Он с трудом оторвал взгляд от детей, мирно спящих в колыбели – Джон почти слышал, каких усилий ему это стоило. Уотсону хотелось схватить его, скатать в шар до размера сердца и спрятать внутри себя, чтобы он больше никогда не имел возможности исчезнуть. В груди будто жгло огнём. Шерлок медленно поднял руку и накрыл ладонью руку Джона, прижимая её сильнее к своему лицу. Уотсон узнавал и не узнавал его черты. За месяцы отсутствия скулы Холмса стали острыми, как бритвы, и едва не рассекали обтягивающую их пергаментную кожу. Изгиб бровей изменился, глаза глубоко запали. Пальцы Джона ощупывали призрака, ужасную пародию на того человека, которого он некогда знал – на его Шерлока, его супруга, его личное поле битвы. Детектив прикрыл глаза и замер на месте, одной рукой крепко вцепившись в край колыбели, словно иначе он рухнул бы без сил, будто ноги отказывались его держать, когда по его щеке путешествовала изучающая ладонь доктора. Джон не знал, как долго они так стояли, поскольку потерял счёт часам и минутам – время будто остановило свой бег и пыталось вернуть в прошлое его память и его чувства, оно плавилось и изменялось вокруг Шерлока – жив, жив, жив. Наконец Джон решился. Он не знал, что сделало выбор: сердце или ум, или ни то и ни другое. Он интуитивно понимал, что может пожалеть о последствиях, но противиться судьбе был не в силах. Он должен во всём разобраться. Лучше было бы отложить объяснения до утра и дать всем словам прозвучать при отрезвляющем свете солнца, когда он уже не сможет отрицать, что перед ним живой Шерлок, в груди которого бьётся горячее сердце. Но Джон достиг предела. - Пошли, - сказал он. Это слово вырвалось изо рта, когда он отдёрнул руку от лица Шерлока. Оно прозвучало так хрипло, будто Джон хранил обет молчания многие годы, и иногда ему казалось, что так оно и есть. Как же долго отсутствовал Холмс (отсутствовал, но не был мёртвым, всего лишь не был с Джоном, разорвал их единение, но всё время был жив, и, господи, – это столь же прекрасно, сколь и ужасно), если без тени сопротивления позволил Уотсону грубо схватить себя за запястье и оттащить от колыбельки с мирно спящими малышами, не подозревающими, что их отцы (один или оба) могут обратиться в прах за время их сна. Шерлок слепо следовал за мужем, ведущим его мимо разбросанных по всей гостиной детских вещей и игрушек; он повиновался, когда Джон бесцеремонно подтолкнул его в направлении двустворчатой двери, он покорно дошёл до кровати и только тогда поднял взгляд и посмотрел в упор на Уотсона широко раскрытыми глазами, полными смущения и растерянности. - Джон, - в его рокочущем прерывающемся голосе были и вопрос, и призыв, и ещё сотни оттенков значений, слившиеся в одно протяжное слово. - Джон, - повторил он, но Уотсон будто не слышал его. Он отошёл от стоящего у кровати Холмса и, не обращая на него внимания, подошёл к двери и, плотно закрыв её, подключил радионяню. Шерлок снова позвал его по имени, и на этот раз смятение в его голосе переросло в панику. – Джон, я… Но Уотсон прервал его. Он быстро подошёл и сильно толкнул Холмса на кровать, так что его колени подогнулись, и он был вынужден сесть. Он в испуге распахнул глаза, но Джон будто ничего не заметил. Несколько раз он прошёлся из угла в угол, ероша волосы обеими руками, и внезапно остановился, повернувшись к Шерлоку лицом и увидев, что детектив наблюдает за ним, возможно, изучает и запоминает каждое движение, негодяй, как будто у него остались хоть какие-нибудь права подглядывать за Джоном и лезть в его жизнь после полутора лет ложной смерти и фальшивого погребения. - Итак, - наконец проговорил доктор, будто мир не катился в пропасть, будто ему не казалось, что он видит кошмарный сон, хотя лелеемая во снах мечта стала правдой. Шерлок жив, могила его пуста, он сидит на кровати в своей детской спальне и смотрит на Джона глазами призрака. Уотсон видит его совершенно отчётливо: свою вторую половинку, грубо отторгнутую часть себя, покинувшую его и оставившую наполовину опустошённым, - и эта половинка вернулась к нему, но Джон не знает, смогут ли они срастись, как прежде, в единое целое. Раны на его душе едва успели затянуться – и вдруг явился Шерлок среди ночи с гарпуном в руке, сделав старую тупую боль новой и невыносимо острой. Джон жаждал коснуться его, схватить, овладеть, убедиться, что он реален, а не является продуктом больного воображения, но немедленному воссоединению препятствовало осознание, что его потерянная и вернувшаяся половина не была оторвана от него насильно, но отсекла себя сознательно и по своей воле. Джон ужасно себя чувствовал. Он был зол, ему было больно, и он не понимал. Ему необходимо было понять всё. Он вовсе не жаждал объяснений, всегда ненавидел подобные моменты, но только так можно было разобраться в том, что же произошло полтора года назад и попытаться понять это и принять. Он обязан выслушать мужа. Уотсон глубоко вздохнул, расправил плечи, сжал кулак и отрывисто кивнул, глядя на Холмса сквозь сумрак комнаты. - Итак, я тебя слушаю, Шерлок. Вот тебе возможность, вернее – единственный шанс объяснить мне, что произошло. Можешь начинать.